Глава пятая

Конная полусотня ворвалась в село, когда дома уже догорали. Занявшись с соломенных крыш и быстро пожрав стены, пламя теперь доедало нижние бревна, присыпанные землей, — горький дым стелился по земле. Печи, битые из глины и потому уцелевшие в огне, жалко смотрели на скачущих воинов полукруглыми зевами — словно изумлялись.

Повинуясь жесту предводителя в золоченом шлеме, всадники стремительно растеклись между пепелищами. Их остроконечные железные шишаки замелькали по переулкам и концам еще недавно большого села, а затем, постепенно стали стекаться к околице, где, не слезая с высокого каурого жеребца, ждал предводитель.

— Живых нет, княже, — доложил Якуб, подъезжая. — Но и мертвых мало. Старики, женщины. Остальные или попрятались в лесу, или в полон попали.

Позади послышались восклицания, оба всадника, не сговариваясь, обернулись. Несколько дружинников толпились поодаль, рассматривая что-то на земле. Улеб, а это был он, тронул пятками сапог бока каурого.

…На вытоптанной траве лежали два тела. Женщина и девочка лет восьми. Голые. Одежда их, разорванная в клочья, валялась рядом. Женщина лежала ничком, в кровавой луже, девочка — на спине. Несмотря на мертвенную бледность, уже покрывшую кожу ребенка, лицо ее поражало неземной красотой: нежный овал с правильными чертами в обрамлении золотистых волос. Застывшие навсегда, широко открытые голубые глаза, опушенные длинными ресницами, смотрели в небо. Тело мертвой девочки было сплошь в синяках, а промежность — кровавым месивом; бурые следы от потеков крови тянулись по ножкам до самых пяток.

— Не успели убежать, — тихо сказал Якуб за плечом князя. — За селом перехватили. Прямо здесь надругались. Всей ордой — по очереди… Это была разведка. Такую красавицу обязательно увели бы в полон — продать можно дорого. Разведка, княже.

Улеб молча слез с коня, подошел к девочке. Нагнулся и тронул пальцами кровавую струю на ножке. Распрямился и растер пальцами.

— Не успела высохнуть. Далеко не ушли.

Он мазнул пальцами себя по щеке, оставив на загорелой коже бурую полосу.

— На конь!

— Мы не знаем сколько их, княже, — забормотал Якуб, топчась рядом. — Может, целая орда. А нас три десятка.

— Орда размесила бы землю в пыль, — возразил Улеб, наклонившись к дороге. — Здесь прошла сотня, может, полторы. У каждого половца — заводной конь, у некоторых — еще и сумные, награбленное возить. Людей там — как и нас.

Улеб подозвал Василько, все еще стоявшего у мертвых тел. Тот с трудом оторвал взгляд от погибших. На лицо его было страшно смотреть.

— Возьми заводного коня — и в сторожу! Только чтоб не заметили. Как найдешь — ворочайся!

— Сделаю, княже! — хищно оскалился Василько.

…Он вернулся скоро, когда полусотня совсем мало отъехала от сожженного села.

— Стан разбили, — сообщил торопливо, — на берегу реки. Там излучина. Шатер поставили, казаны на кострах, мясо варят. Ночевать будут.

— Много их?

— С полсотни.

— Тебя видели?

— Нет. Я коней привязал далеко, в дубраве, а сам не пошел лугом, а поплыл по реке.

— Не заметили?

— Они на реку не смотрят. Степняки. И камыш там по берегам. Я — тихо…

— Посекут они нас! — снова заворчал Якуб, когда полусотня остановилась на опушке молодой дубравы. — Гляди, княже! До края излучины — с версту. Сторожа есть? — глянул он на Василько.

— Там! — указал он на купу кустов посреди луга. — Трое. Прячутся, но я разглядел — коней выпускали пастись.

— А коноводы с табуном?

— Рядом со станом. По берегу деревья, отсюда не видно. Как и самих половцев.

— Поскачем — сторожа подымет стан, — продолжил Якуб. — Пока доспеем, все будут на коне, оружные и бронные. Встретят нас стрелами, потом — на копье. Ляжем тут, как те бабы на околице.

— Так воротиться? — зло спросил Улеб. — Пусть едут себе, веси жгут, казнят русских детей? А мы спокойно — домой?

Якуб не ответил,

— Надо убрать сторожу! — решительно сказал Улеб, задумчиво кусая длинный ус. — Но тихо, не переполошить остальных.

Он оглянулся на дружинников. Те молчали, хмуро поглядывая на князя. Улеб остановил взгляд молодом вое в старом шлеме и потертом куяке. Вой сидел в седле, свесив чуть ли не до самой земли длинные ноги в потертых сапогах. Забавно опирался тупым концом копья о землю — будто боялся упасть. Князь невольно улыбнулся.

— Что скажешь, Вольга?

— Одолжи мне свой шлем, княже, — улыбнулся тот в ответ. — И доспех. Коня бы не мешало. На своем мерине я всю задницу стер…

* * *

Странный всадник спустился с высокого берега поймы и, не спеша, зарысил поперек просторного заливного луга, широким клином выгибавшим реку. Всадник ехал, пошатываясь, как раненый, неуклюже трясся в седле и цеплялся за поводья. Золоченый шлем и доспехи, красивый каурый жеребец выдавали в нем знатного воина — то ли князя, то ли боярина, невесть как, да еще в одиночку забредшего в эти безлюдные места.

Впечатление о безлюдности оказалось обманчивым. Едва всадник преодолел половину пути, как из зарослей кустарника неслышно выскользнуло несколько конных. Разделившись на две неравные группы, они помчали к воину, отрезая пути.

— Пять! — ахнул Якуб на опушке. — Пропал Вольга!

— Как ты смотрел! — с укором посмотрел Улеб на Василько. — Говорил: трое!

Тот виновато потупился.

— Бери лук и на место! Может Вольге удастся повести их под выстрел.

Всадник в золоченом шлеме тем временем тоже заметил опасность и завертелся на месте в растерянности. Затем решительно повернул каурого назад.

Пятеро конников учли его маневр, сократив расстояние между собой. Узкие клещи охватывали убегавшего с двух сторон и клещи эти стремительно сжимались. Даже ничего не смыслящему в скачках было понятно: всаднику в золотом шлеме не уйти.

Первыми пересекли путь беглеца двое конников, отрезавших ему дорогу назад. Остановившись, степняки сняли с седел арканы и стали поджидать мчавшегося прямо на них Вольгу. Тот тоже заметил преграду, выхватил из-за пояса кистень на деревянной рукоятке и выпрямился на стременах.

— Прямо под аркан! — горестно зашипели за спиной Улеба. — Пригнись, чудрила!

Но беглец не пригнулся. Арканы взмыли в воздух и вдруг, словно натолкнувшись на невидимую преграду, упали на землю. Ошеломленные степняки не успели даже их подтянуть, как всадник в золотом шлеме оказался рядом. Глухой удар — и один из степняков рыбкой скользнул с лошади. Беглец резко осадил коня, развернулся. Второй степняк, бросив аркан, вытащил саблю. Но не успел закончить взмах — шипастая гирька кистеня смачно чмокнула его прямо в висок, вмяв железо шлема глубоко в череп.

Решив дело с двумя половцами, беглец помчал по уже свободной дороге. Жеребец его шел ходко, но не так быстро, как отдохнувшие на лугу кони трех преследователей. Расстояние между всадниками сокращалось. Когда оно стало совсем маленьким, беглец, оглянувшись, осадил коня и решительно развернулся к преследователям, крутя над головой кистенем.

Степняки сделали вывод из судьбы товарищей — двое из трех, мчавшиеся впереди, вместо арканов выставили перед собой копья. Беглец загородился щитом, но от двух копий, бивших в него с разных сторон, щит спасти не мог.

Русские дружинники, зачарованно наблюдавшие с опушки за разворачивавшейся на их глазах драмой, так не поняли, что произошло. Послышался треск копий, испуганное ржание встающих на дыбы коней, и двое преследователей рухнули в траву, подминаемые тяжелыми крупами животных. Всадник в золотом шлеме подскочил к упавшим, и, нагнувшись, взмахнул кистенем раз, другой…

Отставший степняк, видя это, не стал искушать судьбу — развернул коня. Но далеко ускакать не успел — тяжелая стрела с узким бронебойным наконечником нагнала его, впилась в незащищенную шею. Пробила кадык и вышла наружу.

— Бармицу носить надо! — зло прошептал Василько, опуская лук…

* * *

Чтобы не спугнуть врага, полусотня оставила коней в дубраве и тихо пробралась к стану половцев берегом реки. Дружинники и вои шли цепочкой, держа в стороне от тела копья и щиты, чтобы оружие часом не лязгнуло о броню. Вольга шагал сразу за Улебом. Сейчас было хорошо заметно, насколько он выше всех.

— Пригнись! — сердито шепнул ему Якуб, когда они спустились на луг. — Ты как половецкая вежа — за версту видно!

— Ползти ему, что ли? — вступился Улеб. — Пойдем по-над водой — не увидят.

После того, как дружинники поймали коней убитой сторожи, ободрали тела половцев и вместе с Вольгой вернулись в дубраву, Улеб смотрел на воя с нескрываемым уважением.

— Где научился так кистенем махать? — спросил, когда дружинники сложили оружие и доспехи половцев у ног князя.

— Там, — неопределенно ответил Вольга, мотнув головой. Улеб остановил взгляд на большой серебряной серьге в левом ухе воина — волк в прыжке, и умолк. Протянул ему кошельки убитых.

— Возьми. И подбери себе броню. Твой куяк сейчас развалится от старости.

Вольга поочередно приложил к груди две брони и три куяка и под дружный смех воинов отрицательно покрутил головой:

— Маловаты будут кольчужки…

Улеб оглянулся. Вольга сосредоточенно шагал следом, старательно отводя в сторону копье — чтобы не задеть острием князя. «Все у них там кистенями умеют?» — подумал Улеб, но спрашивать не стал. Подозвал Василько.

— Возьми Михайлу и стрелите коноводов — чтобы не подогнали к поганым табун. Потом присоединишься к нам.

— Один справлюсь! — сердито буркнул Василько.

…Стан захватили врасплох. Сидевшие у костров степняки, попивавшие кумыс в ожидании вареной конины, так и не поняли, откуда вдруг появились из-за кустов воины с копьями наперевес. Прежде чем воевода с мордой, изуродованной шрамами от сабельных ударов, отдал первый приказ, с десяток половцев были вздеты на копья, а остальные в панике метались по берегу, повсюду натыкаясь на острые сабли и копья мстителей. Вольга дрался рядом с князем, пробиваясь к шатру, у которого воевода с рубленной мордой пытался организовать оборону. От воеводы сейчас исходила главная опасность, и Улеб ринулся на степняка. Вольга остался один.

Вертлявый нукер выскочил перед ним, как из-под земли — Вольга едва успел прикрыться шитом. Сабля степняка скользнула по умбону, нукер потерял равновесие и отвел в сторону свой щит, чтобы устоять. Вольга скорее инстинктивно, чем осознанно махнул кистенем — гирька глухо стукнула степняка в ямку между шеей и ключицей. Нукер уронил щит и саблю, упал на колени. Вольга вторым ударом гирьки переломил ему хребет, перешагнул труп, и нос к носу столкнулся с кряжистым половцем в красивой броне. «Мне бы подошла», — успел подумать, как тут же едва не уронил свой щит — настолько сильным был удар врага. Щитом в щит.

Половец взмахнул саблей. Спустя несколько мгновений Вольга понял, какого сильного противника послала ему судьба. Степняк не давал ему даже возможности взмахнуть кистенем — бил то саблей, то щитом, работая обеими руками, как крыльями мельницами. Вольга ушел в глухую оборону, выставив перед собой трещавший от ударов щит. Они сыпались на него один другого сильнее, левая рука Вольги стала слабеть, и он с ужасом понял, что скоро не сможет держать защиту. Улучив мгновение, махнул кистенем. Половец едва уловимо повел клинком, и гирька со свистом полетела в реку — сабля перерубила ремешок.

Половец отступил назад и торжествующе ухмыльнулся — безоружный противник был в полной его власти.

— Лыбишься, падла!

Вольга резким ударом вогнал щит острым концом в землю, схватился за верхний край и запрыгнул наверх. Резко толкнулся ногами. Длинное тело ласточкой перелетело над шлемом половца и перевернулось через голову в воздухе. Едва приземлившись, Вольга в прыжке ударил ногой.

Степняк как раз оборачивался к врагу, и обтянутая воловьей кожей пятка хватила его прямо под дых. Половец сдавленно хекнул и выронил щит. Второй удар сапогом пришел ему между ног. От острой боли степняк выпустил саблю, упал на колени. Вольга шагнул к оружию.

— Дозволь мне! — услышал он позади умоляющий голос, и, прежде чем успел откликнуться, Василько тенью скакнул мимо. Сорвал с оглушенного болью степняка шлем с бармицей, быстрым движением вытащил из-за голенища засапожник. Вольга отвернулся. А когда посмотрел вновь, половец уже рыл ногами в красных сапогах мягкую луговую землю, захлебываясь в собственной крови..

— Это тебе за весь! За дите забитое!

Василько спрятал окровавленный нож за голенище и виновато глянул на товарища.

— Прости, Вольга! Это их хан. Я как дите то поруганное в веси увидел, все закипело. Дал себе зарок — убить хана.

Вольга пожал плечами и склонился над затихшим телом. Срезал у половца калиту с деньгами, сунул в карман портов. Заметил за поясом кистень. Вытащил, примерил по руке. Кистень был богатый: окованная серебром рукоятка, золоченая гирька на железной цепочке. Вольга покрутил им над головой и довольно сунул за пояс. Подобрал щит половца, примерил. Оказался маловат, и Вольга со вздохом взял свой, порубанный.

Сеча затихала. Четыре десятка половцев валялись на берегу: кто насаженный на копье, кто пробитый стрелой, а кто изрубленный харалужным клинком. Полусотня Улеба потеряла свыше половины своих воев и дружинников; некоторые еще стонали, но большинство лежало, уткнувшись лицом в траву или скорчившись навсегда от невыносимой боли. С десяток степняков, руководимые воеводой с порубанной мордой (Улебу не удалось его достать — отбили), дугой, плечо к плечу, стояли у самого уреза воды, загородившись щитами и выставив копья. Наконечники копий угрожающе колыхались. Угроза была не пустой. Когда Вольга подошел ближе, увидел: трое русских воев лежали перед половецкой дугой неподвижно, еще один стонал, держась за живот, у кустов. Уцелевшие в схватке в нерешительности топтались поодаль.

— Нас теперь считай как их — не возьмем, — говорил Улебу Якуб, вытирая мокрое от пота лицо. — А бьются как! Никогда не видел, чтобы половцы так бились.

— Это ханские нукеры, — сказал Василько, натягивая лук. — Отборные воины. По оружию и броне видно.

Он спустил тетиву. Стрела с силой ударила в щит и, оставив в нем вмятину, отскочила.

— И щиты у них железные, — заключил Василько. — Стрела не берет.

Словно отвечая ему, над кромкой щитов возник лучник и мгновенно спустил тетиву. Дружинник рядом с Улебом со стоном схватился за простреленное плечо.

— Вот нас и поровну, — со вздохом заключил Якуб.

— Василько! Держи стрелка на стороже, как появится — бей! — приказал Улеб и повернулся к Якубу. — А если мы — на конь!

— Коням — копьем в брюхо, а нас порежут, пока будем вставать. Сам видишь, княже!

— Крикни им, чтобы сложили оружие. Скажи, что убивать не будем, возьмем в полон. Потом разменяем на наших. Слово князя.

Якуб прокричал по-кипчакски в сторону щитов. Умолк. Ему почти сразу ответили. Кричавшего не было видно, но все поняли — воевода.

— Что сказал? — нетерпеливо спросил Улеб.

— Они не боятся смерти. Им все равно умирать: нукеры не защитили своего хана, поэтому в Поле им сломают спины. Они готовы дорого продать свои жизни. Бог с ними, княже! — торопливо сказал Якуб. — Пусть остаются! Кони их наши, оружие и бронь соберем — помешать не решатся. Пусть идут в Поле пешком. Далеко не получится — кто-нибудь из наших переймет. А не переймет — свои же поганые спины сломают. Зачем нам тут гинуть? Пусть идут!

— И по дороге еще весь спалят, — сказал Вольга, шаря глазами по траве. — Пограбят, над детьми надругаются — чтоб веселее идти было, — он подобрал копье, повертел его в руках, отбросил. Взял другое, потрогал зачем-то железный шип на тупом конце (чтобы втыкать в землю на стоянке), остался доволен. Подмигнул Василько: — Сторожи лучника!

— Ты куда?! — попытался остановить его Якуб, но было уже поздно. Странно держа копье острием к себе на вытянутых руках, Вольга огромными прыжками полетел к щитам. Половцы, растерявшись поначалу от неожиданности, быстро пришли в себя; наконечники их копий угрожающе поднялись. Стрелок выглянул из-за края щитов с натянутым луком, но спустить тетиву не успел — Василько всадил ему стрелу прямо в глаз.

Вольга на бегу опустил копье и воткнул шипом в землю в двух шагах от линии щитов. Ошеломленные половцы и русские увидели, как прочное древко вознесло вверх вытянувшегося в одну линию с копьем воина, а затем перебросило его через дугу обороны. Раздался плеск — Вольга стоял по колено в реке.

Копье из рук он не выпустил и, ловко перебросив острием от себя, с силой ударил ближнего к нему половца. Тот завопил, и степняки словно очнулись. Не сговариваясь, развернулись к новой опасности, подставив русским незащищенные спины…

Когда Улеб с дружинниками подбежали к реке, четверо степняков, в том числе и воевода с рубленной мордой, лежали, пронзенные стрелами — Василько и присоединившийся к нему Михайла спускали тетивы без роздыха. Оставшиеся половцы попытались встать в круг, но не успели — в злом, скоротечном бою четверо полегли, а одного Улеб, оглушив щитом, велел вязать. Русским последняя сеча тоже стоила недешево — еще двое воев замерли неподвижно на речном берегу, почти все уцелевшие были ранены — к счастью, легко. Невредимый Вольга выбрел из воды и обессилено опустился на песок. Улеб хотел было подойти к нему, но, увидев лицо воя, не стал…

* * *

Неутомимый Василько вернулся еще засветло. Он привел с собой смердов с повозками, и те, перекрестившись при виде поля битвы, стали грузить на телеги убитых русских воев и дружинников; отдельно — раненых. Их вои Улева успели перевязать найденными в шатре и разодранными на ленты одеждами из легкой камки, с убитых русских сняли броню и оружие. Всех половцев ободрать не успели, но Вольга уже ходил в красивой ханской броне и в ханских браслетах.

За броню у него вышел спор с Якубом; тот попытался сам ободрать мертвого хана.

— Василько его убил! — настаивал Якуб, сердито отталкивая Вольгу от трупа. — Его добыча.

— Василько его только прирезал! Спросив у меня позволения добить, — не соглашался Вольга в сердцах.

Разнял их Улеб.

— Вольга его свалил, — подтвердил, подойдя. — Я видел. Что лаетесь? Вон сколько еще не ободранных…

Якуб отступил и молча смотрел, как Вольга неумело стаскивает с мертвого тела броню, снимает браслеты.

— Перстни будешь брать? — спросил, когда Вольга потащил броню к реке — отмыть кровь.

— Нет! — бросил воин на ходу.

— Твое дело, — пробормотал Якуб, подходя к трупу. Нагнулся и потащил с мертвого пальца массивный золотой перстень с большим зеленым камнем. Перстень не поддался, и Якуб, выругавшись, достал из-за голенища нож…

Когда смерды закончили работу, Улеб подошел к старшему из них и высыпал в подставленную ладонь горсть монет.

— На раненых и помин души убиенных, — сказал коротко. — Раненых свезете в Путивль.

Пожилой смерд молча поклонился и спрятал деньги в карман портов.

— Как тебя зовут? — спросил князь.

— Роман.

— Гляди, Роман, за ранеными. Скоро буду в Путивле — проверю!

— И без твоего приказа глядели, — смело возразил Роман. — Это нашу весь поганые сегодня пожгли. Что ж мы своих… Мальчик твой сказывал: вы тех побили, кто нас жег?

— Их, — подтвердил Улеб. — Вишь, лежат? Ни один не ушел. Что вот только с трупиями делать — в реку бросить или так оставить?

— Будешь ты реку поганить! — не согласился Роман. — Завтра снова приедем, закопаем, чтоб не смердели. Это наш луг, коней гоняем в ночное…

— Хитрый старичок! — заметил Якуб, когда Роман отошел. — Завтра приведет своих, сымут с побитых одежду… Тут одних сапог полсотни пар. Да и наших, наверное, разденут.

— Покойнику сапоги не нужны, — вздохнул Улеб. — Лучше так, чем гнить на лугу. Поп у них есть, спрашивал, отпоют наших по чести. А смердам одежа нужна — сам видел, как их пожгли…

Прежде чем груженные телеги отправились обратно, к Улебу подошел смерд. Был он без шапки, волосы всклокочены, сухие серые глаза смотрели дико.

— Много добычи взял, княже, — сказал хрипло. — Поделился бы!

— Что нужно? — посуровел лицом Улеб.

— Оружие. И кони.

— Зачем?

— Поганых бить.

— А может веси грабить? — встрял Якуб. — Пользуетесь тем, что князь Игорь в полоне, а поганые — у нас. Власти нету, правды нету. Слышал, княже, — обратился он к Улебу, — шайки уже на всех дорогах. Вооружились кто чем, грабят, убивают. Скоро к Путивлю приступят.

— Мы будем бить половцев, — упрямо сказал смерд. — Дай мне оружие.

— Это его жену и дочку мы видели сегодня на околице, — сказал подошедший Василько. — У него больше никого не осталось.

— Все равно не давай! — стоял на своем Якуб.

Улеб замолчал, затрудняясь принять решение. Стоявший рядом Вольга мягко взял его за руку.

— Разреши молвить, княже?..

— Что тебе? — сердито спросил Улеб, когда они отошли.

— Давай возьмем его с собой. И тех, кого приведет.

— Что с них толку? Были б княжьи или боярские — тех ратному делу с детства учат. А эти? Глухая весь у Поля, что они видели, кроме сохи? Меча сроду в руках не держали!

— Я тоже не держал.

Улеб внимательно посмотрел на него снизу вверх.

— С каким войском ты сегодня в поход выступил, княже? Сам тридцать? С каким остался? Сам восемь? Где других воев возьмешь?

— Ярославна собирает по городам и весям.

— Это когда еще соберет! А тут готовое пополнение! Коней у нас — табун! Оружие — завались! Не такие они и безрукие. Лес кругом, значит, зверя и птицу бьют. А раз так — рогатину и лук знают. И на конях ездят. Мечей им не дадим, а вот копья и шеломы…

— Бери их себе! — хмыкнул Улеб. — Будешь воеводой над смердами.

— Какой из меня воевода?

— Знатный, — твердо сказал Улеб. — Хоть ты и меча не держал… Скажешь сейчас моим воям: «Идите за мной!», они и пойдут. Меня бросят. Ты удачливый и храбрый. Они видели, как ты бился и сколько поганых уложил. Каждого десятого, коли не более. Так что бери их, Вольга!..

Смерд, когда ему все сказали, заартачился.

— Здесь будем воевать! Свои земли боронить.

— Я тебя что, в Тмутаракань зову! — озлился Улеб. — Какая разница, где поганых бить? Да и что боронить будешь — пожгли вас!

— Тогда мне одному оружие дайте! — сказал смерд. — Не то мои не поверят: подумают в холопы…

Вечером, когда князь с Вольгой сидели вдвоем у костра, Улеб спросил:

— Научишь меня арканы и копья останавливать?

— Не научу, — вздохнул Вольга. — Сам не знаю, как получается.

— А там… У тебя тоже получалось?

— Получалось. Один раз. Сегодня — второй.

Улеб снова посмотрел на серьгу в ухе воина, поблескивавшую в свете костра. Волк, поджав в прыжке передние лапы, казалось, готов был соскочить на землю. Спросил снова:

— Прыгать научишь?

— Это не трудно. Ты, княже, легкий и сильный. Сможешь…

* * *

На рассвете смерд, которого, как выяснилось, звали Микулой, привел Вольге двенадцать воев, молодых и сильных. Их прямо на лугу одели в куяки и шеломы, дали каждому щит и коня. Даже Улеб заулыбался, глядя на маленькое войско, грозно ощетинившееся копьями.

— Приказывай им, Вольга! — сказал весело. — Теперь ты воевода.

Только Якуб ворчал.

— Броня и кони из нашей добычи. Кто заплатит?

— Ярославна. Ты же знаешь, — пожал плечами Улеб. — За каждого коня, броню, копье.

— Знаю, — хмуро возразил Якуб. — По гривне за коня, по ногате за копье… Разве это цены?

— Других нет, — спокойно сказал Улеб. — И не будет. Половцы на Руси. Сколько серебра собрать надо, чтобы русский полон в Поле выкупить?

— Разменяем.

— Всех выменять на поганых, что возьмем здесь живыми, не удастся.

— Не надо было хана убивать, — вздохнул Якуб. — За него воеводу бы дали…

— Василько его прирезал! — пожал плечами Улеб. — Что мне жалуешься? О добыче печешься, а как ее до Путивля доставить? Сам говорил: шайки на дорогах! Кто такой табун оборонит? Нас восемь, половина раненые. Поклониться надо Микуле, что столько воев привел.

— Раскланялся я! — хмыкнул Якуб.

— Продадим добычу — серебро на всех! — строго сказал Улеб. — Кто сегодня в сече был. На живых и мертвых. У скольких малые дети остались…

Якуб раздосадовано махнул рукой и отошел. Князь не обратил внимания. Он с удовольствием смотрел, как новые вои Вольги быстро и умело увязывают оружие и другую добычу, грузят тюки на лошадей…

Глава шестая

Степка ускользнул удачно. Улучил время, когда мать завозилась с младшими, и шмыгнул за дверь. Васька ждал его на краю улицы, пряча руку за спиной.

— Что так долго? — спросил недовольно.

— Мамка! — односложно сказал Степка.

— А-а… — понимающе протянул Васька и, не в силах больше сдерживаться, вынул руку.

— Ух ты! — воскликнул Степка, восхищенно разглядывая черную железную полосу — заготовку для ножа.

— У бати в кузне стащил, — похвастался Васька. — У него там много — не хватится. Копать ею хорошо. Мы сегодня еще больше наконечников найдем.

Степка согласно кивнул, и они побежали к городскому валу, где вчера Васька нашел замечательное место. Работая одними черепками, они вырыли целых пять наконечников стрел и один — от сулицы. Наконечники были ржавые, но оттерли их речным песком — заблестели. Большой наконечник, от сулицы, Васька забрал себе. Степка не спорил. Хотя наконечник отрыл он, место-то было васькино. Зато ему достались три жала от стрел, одно из которых было редкое, четырехгранное. Бронебойное, как важно пояснил Васька.

Но с раскопками сегодня не получилось. На полпути мальчики заметили въезжающих в город всадников и, забыв все, закрутились вокруг. Всадники, въехав в детинец к княжеским палатам, принялись разгружать навьюченных коней (это было оружие!), и мальчики восхищенно наблюдали, как вои в куяках носят в княжескую оружейную броню, копья и кривые половецкие мечи. Один тюк развязался, Васька подскочил и вытащил кривой меч.

— Дай подержать! — попросил Степка, но Васька, жадный, не дал. Обеими руками сжимая рукоятку, махал мечом, изображая битву. Подошедший вой дал Ваське подзатыльник, отобрал меч и заново увязал тюк.

Подзатыльник нисколько не огорчил Ваську (отец бил крепче!). Вои, закончив с тюками, пошли в княжьи палаты обедать, мальчики увязались следом. Ваське удалось проскользнуть за ними, а Степку шуганули, и он долго болтался у ворот, поджидая друга. Тот вернулся не скоро и очень важный.

— Побили наши половцев! — сказал торжественно. — Это их оружие привезли. Посекли их с тысячу!

— Так уж тысячу! — не поверил Степка, завидуя другу. — Это ж сколько мечей!

— Может, менее, — не стал спорить Васька, — но все равно много. Окружили их на берегу реки, ни один не ушел. Больше всех побил поганых воевода Вольга. Он сидел за столом — высокий такой, под потолок. Знаешь, — перешел Васька на шепот, — он хорт.

— Да ну! — вздрогнул Степка.

— Ей богу! — перекрестился Васька. — Люди княжьи говорили, сам слышал. Потому половцев и побили столько, что хорт с нашими был. Он как прыгнет вверх, перевернется три раза через голову и волком обернется. Схватит поганого зубами — и сразу перекусит пополам!

— Врешь! Как он половца перекусит, когда тот в броне?

— Хорт и броню запросто разгрызет!

— Не разгрызет. Она железная.

— А я говорю: разгрызет!

— Не разгрызет!..

Кончилось все дракой. Васька, как всегда, победил. Да еще подразнил, прежде чем убежать:

— Степка — жопка! Степка — жопка!..

Степка, всхлипывая, побрел по узкой улочке. Так удачно начавшийся день пропал: и наконечников не накопали, и дома ждала сердитая мать, которая, конечно, возьмет мокрое полотенце… Тряпка, а бьет больнее ремня!

Занятый горькими мыслями, Степка не сразу услышал позади стук копыт, а когда оглянулся, всадники были рядом. Двое. Оба в красивой блестящей броне, у одного даже шлем золоченый.

— Вот кто нам покажет дорогу! — весело сказал один из всадников, нагнулся и в одно мгновение втащил Степку наверх. Посадил на конскую шею лицом к себе. Всадник оказался большущим, даже сидя, он возвышался над Степкой, как гора. От него вкусно пахло медом.

— Что такой зареванный? — спросил, улыбаясь.

— Подрался, — шмыгнул носом Степка.

— Из-за чего?

— Васька сказал, что хорт половца перекусывает пополам.

Всадник захохотал, показав ровные белые зубы. Второй засмеялся тоже.

— Я ему говорю: не может хорт так! — сказал приободренный Степка. — На половце — броня!

— Не может! — подтвердил всадник. — Уж я-то точно знаю. Железо может взять только железо.

— А он дразнится… — пожаловался Степка.

— Мы ищем человека, у которого в ухе такая же серьга, — сказал всадник и повернул голову. Серебряный волк, поджавший лапы в прыжке висел в косо срезанной мочке. Степка аж заледенел.

— Что притих? — спросил всадник. — Знаешь такого?

Степка боялся даже пошевелиться.

— Знает, но не хочет даром, — улыбнулся тот, что был в золоченом шлеме. — Путивльский отрок. Дай ему белку, Вольга!

Вольга полез в калиту и сунул что-то Степке в руку. Мальчик глянул — резана! Целая резана! Он машинально попробовал монету на зуб и торопливо сунул за щеку. Это ж как повезло! И всего лишь дорогу показать! Да он бы и даром…

Всадник не опустил его на землю, как ожидал Степка, пересадил на конской шее лицом вперед, и они поехали по узкой улице. Степка гордо посматривал по сторонам, смертельно жалея, что Васька сейчас его не видит. Васька глядел на Вольгу издалека, а он скачет с ним на одном коне. Пусть Васька держал в руке настоящий меч, но коне с воеводой он не ездил никогда! И вряд ли когда поедет!..

У ворот указанных Степкой боярских хором Вольга ссадил мальчика и властно постучал в створку ручкой кистеня. Гостей видно ждали: ворота растворились сразу же. Всадники заехали во двор, в широко распахнутый проем Степка увидел, как навстречу им спускается с крыльца кто-то коренастый, с короткой бородой клином. Коренастый улыбался, разводя руки в стороны. В левом ухе его поблескивала большая серебряная серьга.

Ворота затворились. Высокие — не влезть! Мальчик вздохнул и побежал к себе домой. Резана приятно грела щеку — вот мать обрадуется!..

* * *

— Заждались, заждались — все глаза проглядели! — приговаривал коренастый с бородкой, по очереди обнимая Улеба и Вольгу. — Раненых ваших еще вчера привезли. А вас все нет и нет!

— С табуном была морока — пока пристроили, — пояснил Вольга. И спросил, отступая: — Ты-то как, Кузьма?

— Увидишь! — улыбнулся Кузьма. И продолжил: — Так, по запаху чую, что меду вам налили, а вот в баню не сводили. У нас с утра топится, — Кузьма обернулся к крыльцу. — Так ведь, бояриня?

Вольга глянул. На крыльце стояла маленькая худенькая женщина в белой рубахе и синей поневе. Черный вдовий убрус обрамлял юное, почти детское лицо. Маленький, вздернутый носик, россыпь мелких веснушек на щеках, большие, синие-синие глаза… Вольга застыл. Юная вдова также не сводила с него взора.

— Что заледенел? Кланяйся хозяйке! — шепнул Кузьма.

Вольга неловко согнулся в поклоне. Улеб последовал его примеру.

— Добро пожаловать, гости дорогие, — звонким голосом сказала хозяйка и тоже поклонилась.

— Поведу их в баню, — сказал ей Кузьма, — парить. Пришли кого-нибудь, Марфуша, в помощь. Хоть Меланью, — он перевел взгляд на стоявшую у ворот кряжистую холопку.

— Попарим! — улыбнулась хозяйка и убежала в дом.

— Кто это?.. — хрипло спросил Вольга, не отрывая взгляда от двери.

— Похожа, знаю, — тихо ответил Кузьма, — я и сам поначалу обомлел. Но Дуня выше ростом. И постарше. Идем! — подтолкнул он Вольгу.

В предбаннике он внимательно осмотрел голых гостей, бесцеремонно поворачивая их и ощупывая.

— Надо же: такая сеча, а хоть бы одна ранка! Только синяки. Ты похудел, — сказал, обращаясь к Вольге. — Пуд сбросил, не меньше. Одни мышцы и кости. Слышал, чудеса в сече творил? Прыгал в два роста?

— Жить захочешь — не так прыгнешь! — буркнул Вольга.

В парной Кузьма уложил гостей на застланные золотистой соломой полки, взял железными щипцами большой камень из раскаленной груды на печи, бросил в деревянную шайку с водой. Белый клуб взлетел вверх, в шайке грозно забурлило. Кузьма сунул в побелевшую от пепла горячую воду два березовых веника и плеснул на камни из другой шайки. Столб горячего пара ударил в низкий потолок, сладко запахло горячим хлебом и какими-то травами. Горячий, влажный воздух в одно мгновение заставил покрыться тела мужчин крупными каплями пота.

— Полежи пока! — сказал Кузьма Вольге и достал из шайки распаренный веник. — Сначала князя, спасителя нашего. Ему первому честь.

Он помахал веником над спиной Улеба, нагоняя жар, после легонечко, едва касаясь кожи, прошелся веником от пяток до плеч, а затем, все увеличивая силу удара, стал хлестать по ногам, бокам, спине… Улеб блаженно постанывал. Звуки от хлестких ударов заполнили тесное пространство парной, поэтому Вольга и не расслышал, как растворилась дверь. Вдруг почувствовал, как на спину повеяло горячим. Глянул искоса и едва не вскочил. У полка с распаренным веником в руках стояла Марфуша. В чем мать родила.

— Лежи смирно, боярин! — сердито сказала она, придавив ладошкой затылок Вольги. — Не то ударю ненароком — глаз вышибу.

Вольга уткнулся лицом в горячую солому, почти не чувствуя, как горячий веник охаживает его. Но скоро умелые удары парильщицы заставили и его постанывать от наслаждения. Марфуша била то наотмашь, то мягко, то растирала ему спину и ноги горячими листьями.

— Ворочайся, боярин! — велела, когда Вольга уже совсем впал в истому. — Спереди парить буду.

Вольга замешкался.

— Давай, давай! — подбодрил его Кузьма, хохотнув. — А то бояриня осерчает, еще не то отобьет.

— Вам бы только охальничать! — рассердилась на него Марфуша. — Гость ведь!

Вольга послушно повернулся. Марфуша, окунув веник в шайку с горячей водой, вновь повеяла на него жаром, а потом принялась стегать — но уже не так сильно, как по спине. Вольга посматривал на нее из-за полуприкрытых век. Марфуша росточком и впрямь была меньше, чем ему показалось вначале. Худенькое, почти как у подростка, тело. Две небольшие девичьи грудки, как упругие капельки, покачивались в такт замахам веника, но при этом задорно смотрели сосками вперед. Бедра не широкие, но и не узкие — в самый раз. Русые, с заметной рыжинкой густые волосы ниспадали вдоль плеч ниже пояса. Такие же, рыжеватые, кустились под мышками и на лобке.

Марфуша махала веником старательно, закусив верхнюю, пухлую губу. Чувство, овладевшее Вольгой у крыльца, воротилось, но уже было уже не таким сильным. Блаженная истома овладела им, заставив прикрыть глаза.

— Здрав будь, боярин! — услышал Вольга и поднял веки. Марфуша, бросив истрепанный почти до самых прутьев веник кланялась ему. — Здрав будь, княже! — поклонилась она Улебу и скрылась за дверью. Когда все трое вышли из парилки, ее уже нигде не было.

В мыльной Кузьма заставил гостей по очереди окунуться в большой бочке с холодной водой, затем принялся тереть им спины мочалом. Домывались гости уже сами, натирая тела и волосы щелоком и окатываясь из шаек водой, нагретой камнями.

— Как парилка? — подмигнул Кузьма Вольге, поднося ему очередную шайку. — Чем хороша русская баня — гостя можно хорошо рассмотреть и себя показать! Не научили их еще попы наготы стесняться.

— Тебя она тоже… парила? — тихо спросил Вольга, оглядываясь на князя. Улеб, не обращая на них внимания, с наслаждением плескался в бочке, растирая мочалом плечи.

— Не сподобился! — улыбнулся Кузьма. — В первый раз ее в бане вижу. Раненые ей про ваши подвиги уши прожужжали — прибежала посмотреть вблизи. На тебя особо. Высокий, красивый, да еще и прыгун-удалец.

— Сейчас как дам шайкой!

— Я ж не половец… Прибереги гнев для них, боярин. Дите она еще горькое. У нас бы в школу ходила.

— И вдова?

— Как видишь. На масленицу выдали замуж за такого же молоденького. Тот пошел вместе с Игорем — и сгинул.

— Может, жив?

— Списки живых, за кого выкуп требуют, давно привезли. А тут еще кое-кто из полона вернулся, рассказал, как молодого боярина — стрелой… Вдова. В мужа даже влюбиться не успела. Оба сироты, под опекой князя Игоря росли, но в разных городах. Впервые друг друга на свадьбе увидели. Оба боярского рода, но не богатые. За Марфушей приданого — эти хоромы старые, да пара холопок, за ним — несколько весей. Она в них даже побыть не успела. Муж ушел в поход и всех слуг-мужчин в Поле увел. Там и полегли — у Марфуши ни одного слуги доме не осталось. Когда меня Улеб к Ярославне привез, княгиня сюда определила. Хоть какая-то защита дитяти. Конечно, не принято, чтоб посторонний мужчина в доме вдовы жил, но время военное. Да и мужчина я особый, — криво улыбнулся Кузма. — По происхождению, считай, смерд, годами в отцы ей гожусь, по положению в обществе, считай, слуга. Правда Марфуша ко мне, как к ровне… Золотая девочка. Поосторожней с ней, боярин — голову сверну. Мойся! — Кузьма встал. — Я еще воды принесу…

Пока гости парились, их одежду унесли, оставив взамен в предбаннике чистые рубахи, порты и онучи. Все трое, утеревшись холщовыми полотенцами, переоделись. Вольге рубаха и порты оказались коротки, Улеб с Кузьмой улыбались, глядя, как он пытается тянуть узкие рукава от локтей. Кончилось тем, что Вольга махнул рукой и застегнул на голых запястьях свои браслеты. Улеб, перетянув рубашку поясом, вопросительно глянул на Кузьму:

— К раненым?..

* * *

В большой горнице было сумрачно. Свет, пробивавшийся в маленькие слюдяные окошки, едва разбивал полумрак, выхватывая из него большие рогожные мешки, набитые сеном. На мешках лежали люди, прикрытые одеялами. Не спали. Несмотря на полумрак, князя узнали — в горнице радостно загомонили.

Улеб склонился над ближним к нему воем, молодым, но уже с наполовину седыми усами и головой.

— Здрав будь, княже! — тихо сказал раненый, с трудом улыбаясь серыми губами — видно было, что ему больно говорить.

— Ты здрав будь, Тит! — ответил Улеб. — И быстрее — мне в войске здоровые нужны.

— Когда везли сюда, думал: помру, — сказал Тит. — Половчин саблей живот разрубил, кишки были видны. Но здесь лекарь добрый, — он перевел взгляд на Кузьму. — У него, говорят, все выздоравливают.

Улеб сунул в руку раненого несколько серебряных монет.

— Когда за табун серебром заплатят, еще дам. Здрав будь! — и перешел к следующему раненому. Вольга и Кузьма остались возле Тита.

— Что ты ему делал? — спросил Вольга, кивая на раненого.

— Зашил и все, — пожал плечами Кузьма. — Сабля кишки не задела: я понюхал рану — дерьмом не пахнет. Продезинфицировал и зашил. Смотри! — он откинул одеяло и рубашку Тита. От бока до бока поперек живота раненого шел ровный красивый шов. — Жара у него нет, значит, рана не гноится. Поправится.

— Чем шил?

— Сверху шелком, внутри — кетгутом. Как положено.

— Откуда здесь кетгут?

— В сарае блеет. Его и у нас из бараньих кишок делают. Почистили мне их, порезали вдоль. Я в спирте вымочил…

— А спирт у тебя откуда?

— Об этом позже, — улыбнулся Кузьма и прикрыл раненого. — Кстати, кто догадался ему разруб фибулами стянуть?

— Я. Одну застежку у хана убитого нашел, другую у князя взял.

— Так и думал, что ты. Молодец, что сообразил, не то живым бы не довезли. Крови он потерял мало. Надо будет сказать Марфуше, чтобы фибулы вернула. А ты, Тит, — строго сказал Кузьма раненому, — даже не думай вставать! Шов лопнет — кишки вывалятся. Зови, коли нужно, Меланью с горшком.

— Не буду более, боярин! — слабым голосом заверил Тит. — Я и звал, но пришла бояринька.

— Боярини тоже стесняться нечего! Она Богу обет дала — за вами ходить. Уразумел?

— Строг ты с ними! — заметил Вольга, когда они отошли.

— Как дети малые! — махнул рукой Кузьма. — Весь изрубленный, а вставать пытается. Но зато терпеливые: шьешь по живому — хоть бы вскрикнул! Только зубами скрипит. Одному недавно стопу ампутировал. Столкнулись они с половцами, стрела ранила ногу сквозь сапог, он выдернул и ездил два дня. Гангрена началась. Пилил кость по живому. Парень здоровенный, почти как ты, боялся: махнет кулаком — и самого зашивать придется. Ничего, утерпел, Только просил: «Быстрей, боярин, быстрей!»

Кузьма остановился у мешка, на котором лежал рослый молодец с легким пушком вместо бороды, откинул одеяло. Вместо правой ступни у раненого была культя, обмотанная холщовой тряпкой.

— Уже почти не гноится! — с гордостью сказал Кузьма. — Скоро и свадьбу играть можно. Так, Федор?

— Кому я нужен без ноги?! — угрюмо ответил раненый.

— После этой войны и безруких бабы разберут, — вздохнул Кузьма, — а тебя, молодого…

— Я гридень княжий. Как служить?

— На коне можно и без одной ноги. Левую в стремя — и в седло. А для сабли и щита руки есть. Там, откуда я пришел, одного безногого большое войско уже много лет ловит. По горам и долам. И все без толку.

— Он хан? — заинтересовался Федор, которого почему-то обрадовали последние слова. — Как Кончак и Кза?

— Хуже, — еще раз вздохнул Кузьма и повернулся к Улебу. — Идем, княже, к столу. А то хозяйка заждалась — у двери стоит, а позвать не решается…

* * *

Первую чару выпили молча. Улеб сморщился, жадно втягивая ноздрями воздух, и Кузьма торопливо подвинул ближе блюдо с огурцами.

— Закуси, княже. Вино сильно хмельное, забыл сказать.

— Заморское? — спросил Улеб, хрустя огурчиком. — Из греков?

— Сам делал. В моей стране все такое пьют.

— Крепкое, — задумчиво сказал Улеб, — и в голову ударило. Тепло по телу пошло. Медом пахнет, но вкус другой — горький. Меда я ведро на пиру выпить могу. Огурцы вкусные, — он взял с тарелки второй огурчик. — Хозяйка делала?

— Сам малосолил. Выпей еще, княже!

— Осторожнее! — воскликнул Вольга, видя, как Кузьма наполняет чашу Улеба до краев. — Это ж водка!

— Вино, — поправил Кузьма, ставя на стол глиняную баклагу. — Медовое, зельеное. Здрав будь, княже!

— И вы, бояре! — степенно ответил Улеб, поднимая чашу. Осушил и снова захрустел огурцами.

— Мясо пробуй, княже! — заторопился Вольга, придвигая Улебу большую латку (глиняную сковороду) со скворчащим в жиру содержимым. — Вкусное, жирное.

— Попробую! — пообещал Улеб, не переставая хрустеть огурцами. — Потом.

— Ну а мы сейчас, — весело сказал Кузьмы, цепляя ножом большой кус жирной свинины. Положил себе на блюдо и, нарезая кусками, стал с аппетитом есть, не обращая внимания на грозные взгляды Вольги. Тот, поняв тщетность своих усилий, вздохнул и последовал примеру Кузьмы.

Кузьма еще не раз наполнял чашу Улеба. Тот упорно уничтожал огурцы (по знаку Кузьмы принесли еще блюдо), не обращая внимания на мясо. И скоро это сказалось. Лицо Улеба раскраснелось, глаза заблестели. Он лихо шлепнул пониже спины подносившую закуску Меланью (та радостно взвизгнула), затем перевел взгляд на стоявшую в дверях и следившую за подносом блюд Марфушу.

— Окажи честь, бояриня! Сядь с нами!

Краска залила лицо хозяйки.

— Срам!

Улеб захохотал.

— Вот так! — весело шепнул Кузьма Вольге. — Как парить гостя голой — пожалуйста, а сесть с ним за стол — срам.

— Потому что знает, что после таких застолий бывает, — шепнул в ответ Вольга.

— Гусельники у вас есть, боярин? — спросил Улеб.

— Нету, — с деланным вздохом отозвался Кузьма.

— А пищальники?

— И пищальников.

— А песельники?

— Песельников тоже нету.

— Тогда спой сам!

— Спел бы, княже, — сказал, кланяясь, Кузьма. — Но лучше тебе это не слышать.

— Я люблю охальные песни, — не унимался Улеб. — А бояриня пусть не слушает.

— Я дурно пою. Медведь на ухо наступил.

Улеб снова захотал. Похоже, что эту шутку он слышал впервые.

— Скучно, — пожаловался он, отсмеявшись. — Я люблю, когда на пиру весело. А в вашей стороне, боярин, на пирах весело?

— Очень.

— Гусельники играют?

— И гусельники, и пищальники, и в бубны бьют. Целые оркестры.

Было видно, что про «оркестры» Улеб не понял, но остальное ему понравилось.

— А девки на пиру пляшут?

— Еще как! И все остальные с ними.

— Даже князья?

— Князья бойчее всех. До потолка прыгают. Особенно, когда девки хороши.

— У нас князьям плясать — срам, — вздохнул Улеб. — А я люблю. Раз князь Изяслав созвал дружину на пир после похода, огнищанин его нашел гусельников, пищальников, бубны… Пели песни, гусли играли, а потом девки пришли… Сначала одни плясали, потом мы из-за столов полезли. Что было! — Улеб засмеялся. — Кто кого сгреб…

Вольга бросил испуганный взгляд на Марфушу, но Улеб не продолжил тему. Спросил о другом:

— Речь у вас, бояре, чудная, но похожа на нашу. И сами вы… Как русские люди оказались так далеко? За горами и морем?

Кузьма замялся.

— Это было еще до старого Владимира. Забрели вои в далекую землю и осели на ней. Переженились на местных, детей завели…

— А как ваша сторона зовется?

— Россия.

— Считай, как наша. Хорошо живете?

— По разному. Есть лучшие и худые. Правые и виноватые. Как и здесь.

— Войны у вас есть?

— Есть, княже.

— С соседними сторонами?

— Сейчас между собой.

— Как и у нас, — вздохнул Улеб. — Совсем князья озверели — идут брат на брата. Хуже половцев… А ваши князья богато живут?

— Кто как. У кого много власти — богатый, кого прогнали — бедствует.

— Изгнанный крамолу точит?

— Точит. Собирает дружину, чтоб стол вернуть.

— А бояре?

— Бояре с тем, у кого стол. Тех, кого прогнали, не любят.

Улеб сумрачно кивнул головой, словно говоря: «И у нас так».

— Вас за что прогнали? Убили кого?

— Врагов великого князя.

— Много?

— Пятерых.

— Князь повелел?

— Его люди сказали, что велел. У князя враги дочку украли.

— За выкуп?

— Для позора. Хотя выкуп тоже просили.

— Дочку отбили?

— Отбили.

— Что вас князь не защитил?

— Он далеко был в то время. А другие враги нам дорогу в свою сторону перекрыли.

— И вы обернулись хортами?

— Так, княже.

— Как же дошли? Ты говорил, боярин, что ваша сторона далеко. Что ели?

— Акриды и мед.

— Как Иоанн Креститель?

— Ты хорошо знаешь Писание, княже.

— Братия в монастыре учила. Но где в Поле мед?

— В Поле были только акриды.

— Лжа, боярин. Я помню, какими вас увидел. Голодали?

— Голодали.

— И я, случалось, голодал, — насупился Улеб. — Ох, как тяжко, бывало, бояре! Другой раз лежишь под кустом, дождь тебя поливает, в пустом животе бурчит, холодно, мураши лесные под доспехом бегают, а ты думаешь: за что Господь меня так наказал? Что я, сиротинушка, тут делаю? Нет у меня ни доброго отца, ни ласковой матери, ни любезной сестрицы. Один на белом свете, — Улеб всхлипнул. — Чем я прогневил Господа?

Кузьма подсел ближе и обнял его за плечи.

— Не плачь, княже! Все образуется.

— Как мне не плакать, — пьяно возразил Улеб, — когда моя отчина и дедина сейчас у стрыя? Я там уже десять и четыре года как не был. Видел бы ты, боярин, мой Гомий!

— Я видел.

Улеб отстранился и исподлобья глянул на Кузьму.

— Красивый город на холме. Внизу Сож…

— И вправду видел, — вновь всхлипнул Улеб. — Как там хорошо!

— Воротится Игорь из полона, вернет тебе удел.

— Вас я возьму к себе, — стукнул кулаком по столу Улеб. — С родной стороны вас прогнали, а я возьму. Нет у меня сейчас людей ближе. Ты, боярин, — повернулся он к Вольге, — будешь у меня воеводой — я только саблей тебя владеть подучу, а ты, Кузьма, станешь огнищанином. Будешь всем двором моим управлять. Только, что не воровать! — погрозил он пальцем. — И тиунам не воли не давать!

— Я их вот так! — показал Кузьма кулак.

— Правильно! — мотнул головой Улеб. — Ох, как мы, бояре, запируем. Женю вас на боярских дочках, самых красивых и богатых выберем. Чтоб во! — развел он руки, показывая размер красоты. — Сам женюсь. Может, у Игоря дочку сосватаю. Молода еще, но попрошу князя. Ох, будем пировать! Я песни петь буду. Люблю. Сам сочиню.

— Про поход Игоря?

— И про поход! — Улеб решительно махнул рукой и едва не упал с лавки. Кузьма вовремя поддержал. — Славный был поход. Как мы с зарания, в пяток, потоптали поганые полки половецкие…

— Что? — вскочил Кузьма.

— И повлекли по Полю красных девок половецких… — продолжил Улеб и упал лицом на стол.

— Князь! — толкнул его в плечо Кузьма. — Князь?.. — он растеряно оглянулся на Марфушу. Та решительно подошла к столу.

— Несите его, бояре, в опочивальню. Я покажу куда…

Глава седьмая

— Феодал хренов! — сказал Кузьма, когда они воротились за стол. — Раскомандовался… Спой ему! Может, и гопака сплясать?!.

— Сам говорил: благодетель! Кто спинку князю парил, пока я на полке мерз?

— Обидели детинушку… Кто на Марфушу пялился?

— Не привык к вашим утехам. Зря ты на Улеба. Он человек образованный. Знает историю, генеалогию, занимался летописанием.

— В юности. А затем четырнадцать лет служил наемником у разных князей. Высококультурное занятие.

— Зачем ты его поил?

— Не отрава! Проспится. Утром рассольчику хлебнет и счастлив будет. Здесь за доблесть считается на пиру рога в землю воткнуть…

— Как будто у нас иначе.

— Не забыл еще?

— Вспоминать некогда. После того, как старик нас оборотил, и тебя в Путивль увезли, меня Улеб забрал. Подучил… Раньше лошадь я издалека видел. Ну, там копье, щит… Как нападать, как отбивать удары… Курс молодого бойца. Здесь народ приметливый — меч у меня сразу забрали. Чтобы себя ненароком не поранил… Кистень одобрили.

— Разбоем в детстве баловался?

— В секцию карате ходил. Мода в те годы была: кричали «ки-й-а!» по подвалам. С нунчаками баловались. Тот же кистень, только легче. В спецназе меня кое-чему учили. После тренировок руки вспомнили…

— Много половцев убил?

— Шестерых. Седьмого мне приписывают. Хана Василько зарезал.

— Сам еще не научился?

— Чего цепляешься?

— Непривычно. Преподаватель университета, кандидат наук, человек образованный, можно сказать — культурный, бродит по дорогам с кистенем, аки тать, и губит напропалую души половецкие. Пусть языческие, не крещеные, но все равно…

— Чего их жалеть? Все равно мертвые — восемь веков прошло.

— Это когда мы с тобой в двадцать первом веке. Но мы здесь. А как самого убьют?

— Как меня могут убить в двенадцатом веке, если я родился в двадцатом?

— Парадоксы любишь? Я тебя в бане не зря осматривал. Как человек из двенадцатого века может посадить синяк тому, кто по твоей теории еще не родился? Кроме того, они живые люди. Радуются, плачут, стонут от боли…

— Не знаю, Кузьма, — вздохнул Вольга. — Если откровенно, то и думать не хочу. Все мои предки были военными, отец хотел, чтоб я пошел в офицерское училище. А меня, дурака, на историю потянуло. Какой из меня ученый? Сдуру нашел древний клад, сдуру прославился, по недоразумению защитил кандидатскую диссертацию. Учил студентов, в чем сам едва разбираюсь. Отец прав. Здесь мои знания не нужны. О своей истории они знают больше, чем все наши академики вместе взятые. Они в ней живут. Если я могу быть здесь полезным, махая кистенем, то я буду им махать. И еще… Я вдруг понял, что мне нравится. Воевать, командовать людьми… Огромное удовольствие доставляет перехитрить врага, внезапно напасть на него, уничтожить. Взять добычу. Вот! — Вольга поднял обе руки, показывая браслеты, — один был золотой, другой серебряный. — Не только и даже не столько для красоты. Серебряный в любой момент можно поменять на лошадь, золотой — на две. Все свое носишь с собой. Просто и функционально.

— Натурализовался, значит?

— Приспособился. После сечи я привел в Путивль тринадцать смердов — с оружием и на конях. Сегодня княгиня Ярославна дозволила мне набирать свой отряд. Улеб будет водить опытных воев, а я тех, кто от сохи. Народное ополчение. Вспомогательные операции, партизанская война против мелких отрядов противника, в случае осады города встанем за заборола. Я здесь нужен, делаю важное дело. Это моя родина, пусть и древняя. Могу и должен ее защитить. Ты меня какими-то степными бандюгами попрекаешь, жалеешь их. Хоть раз видел, что они творят? Женщины со вспоротыми животами в сожженной деревне? Маленькие девочки, изнасилованныех всей ордой — насмерть! Задумывался, что испытал этот ребенок в последние минуты своей жизни? Как он плакал и стонал?!.

— Прости, Аким! — Кузьма тронул его за руку. — Или тебя лучше Вольгой звать?

— Старик сказал Вольга, пусть так и будет, — сердито сказал Аким. — Чтоб не путать. Ты, я вижу, тоже не потерялся?

— По схожим обстоятельствам. Я сын колхозного механизатора и сельской фельдшерицы. Мама с детства врачом стать мечтала, но выучилась только на фельдшера. Хотела в медицинский институт поступать, да вышла замуж, дети пошли. В медицинском заочного факультета нет… У нас дома учебники были, справочники врача, анатомические атласы. Любимое мое чтение с малых лет. Наизусть знал. Вся родня хотела, чтоб во врачи… А я в филологи…

— Чем операции делаешь?

— Есть здесь один кузнец… У него дед Людотой звался, прадед, отец, он тоже Людота… Династия кузнечная. Показал ему на пальцах, кое-что для ясности нарисовал угольком. Мастер, на лету схватывает. Конечно, инструмент минимальный. Пара скальпелей, кривые иглы — раны шить, пилка, зажимы примитивные… Ты вот про спирт спрашивал. Идем!

Кузьма взял со стола глиняный светильник, поправил плавающий в масле фитилек. Длинным коридором они прошли чуть ли не весь дом, выстроенный буквой «П», спустились по деревянной лестнице в комнату с большой печью посреди. Кухня, понял Вольга. Кузьма поставил светильник на большой стол и зашарил в углу. Вытащил и водрузил к свету выдолбленное из короткого бревна корыто. Вольга заглянул внутрь. Вдоль корыта, скрученная спиралью, лежала медная труба. Концы ее выходили наружу с обеих сторон.

— Самогонный аппарат?!

— Перегонный, — довольно сказал Кузьма. — Вот тебе и спирт.

— Где взял трубу?

— Людота… Я объяснил, он взял медный прут и расковал его на наковальне в полосу. Затем нагрел ее, завернул щипцами длинные стороны на железном пруте в трубу, получившийся шов сварил на горячую молотом. Труба вышла не идеально круглая, но из нее ж не стрелять? Потом мы набили ее песком, снова нагрели и обернули несколько раз вокруг полена. Змеевик готов. Корыто мне выдолбили за белку, да еще долго кланялись вслед. Вот еще, — Кузьма показал изогнутый медный рожок. — Узким концом надеваю его на край змеевика, широким закрываю дырку в крышке глиняной корчаги, где кипит брага. Соединения обмазываю тестом — и все! Меланья в корыто холодную воду подливает, из трубки капает в горшок…

— Где брагу берешь?

— Да ее здесь в каждом доме… Только свистни! Хочешь из ягод, хочешь из зерна, хочешь из репы… Меланья сама хорошо делает. Из браги спирт идет для дезинфекции, для питья гоню из меда. Сырье дорогое. Как моя медовая?

— Крепкая! Хорошо, понемногу пил. Улеб с непривычки свалился. Ты гений!

— Завтра я тебе еще не то покажу, — засмеялся Кузьма. — Пойдем за стол…

У дверей в трапезную их встретила Марфуша.

— Все стоишь, бояриня? — с ласковой укоризной сказал ей Кузьма. — Шла бы отдыхать — встала-то с рассветом. Мы с Вольгой сами…

Марфуша в ответ только покачала головой.

— И ведь не уйдет! — заметил головой Кузьма, когда они сели на лавки друг против друга. — Обычай велит — вдруг гостям что понадобится… Золотое сердечко! Это ведь она придумала госпиталь в своих хоромах устроить. Последнее отдает. Раненых кормить надо, а продукты из-за войны вздорожали, особенно хлеб. У нее-то и не было ничего: муж покойный все деньги потратил, в поход собираясь. Из весей из-за половцев доход не поступает… Вчера украшения свои продавала, платье свадебное. Кому это нужно сейчас?! Хотела купу взять, но кто одолжит? Мне княжий двор содержание положил, но это гроши, — Кузьма вздохнул.

Вольга молча отвязал с пояса калиту, бросил на стол. Серебро в мешочке тихо звякнуло. Кузьма вопросительно взглянул.

— Бери! — махнул рукой Вольга. — Вам нужнее. Я себе еще добуду. Здесь бизнес простой: дал врагу по голове — и с деньгами! Промахнулся — с деньгами он. Бери! Мне еще за коней половецких причитается…

Кузьма развязал калиту, высыпал в пригоршню кучку монет.

— Марфуша! Иди сюда! Вот! — он показал ей серебро и аккуратно ссыпал монеты обратно в мешочек. Взвесил его на руке. — Гривны три будет кунами. Боярин нам жертвует на раненых. Благодари!

Марфуша быстро схватила руку Вольги и прижала ее к губам. Тот отшатнулся.

— Что ты!

— Господь тебя наградит, боярин! — со слезами на глазах сказала Марфуша и убежала с калитой.

Кузьма вздохнул.

— Меня словно током ударило, — тихо сказал Вольга, потирая место поцелуя. — Будто это Дуня.

— Скучаешь?

— Заскучал. Этот месяц не до нее: муштра, поход, сеча… А сегодня увидел Марфушу…

Кузьма молча наполнил чаши, и они, чокнувшись, выпили. Захрустели недоеденными Улебом огурцами.

— Хочу тебя спросить, — произнес Кузьма, вновь наполняя чаши. — Раньше не решался. Почему вы с Дуней не поженились?

— Она не хотела.

— Не хотела? За молодого, красивого, умного? Столичного жителя с квартирой и машиной? Я ж видел, как она на тебя смотрит!

— Вот те крест! — размашисто перекрестился Вольга. — Сколько раз предлагал. Отвечала: ты еще воином должен побыть, оттуда ко мне вернуться. Думал: на сборы военные призовут…

— Хочешь сказать: она все предвидела? — напрягся Кузьма. — Что нас забросит сюда?

— Выходит так. Ты знаешь: мы в Горке познакомились, когда я в командировке там был, и Рита твоя приехала…

— Ты за ней стал ухлестывать! — мрачно сказал Кузьма.

— Имел право. Она не была твоей женой.

— Дать бы тебе! — набычился Кузьма.

— Не за что. Она быстро поставила меня на место. Дуня в первое мое утро в Горке прибежала в башню монастыря, где я ночевал в порядке эксперимента по обнаружению привидений. Стащила с себя футболку и, полуголая, шлепнулась на меня.

— Так влюбилась?

— В том-то и дело, что нет. Это длинная история, раньше как-то не было времени… В том монастыре в конце восемнадцатого века была похоронена в стене Ульяна Бабоед, из дуниного рода, фамилия у нее, как ты знаешь, такая же. Ульяна отравилась вместе со своим парнем — его родители не разрешали им пожениться, поэтому в церкви самоубийцу не отпевали. Тогда отец Ульяны, каменщик, тайком замуровал тело дочки в стену храма. Неприкаянная душа стала привидением. Одновременно она являлась Дуне во сне: рассказывала, наставляла — словом, взяла под опеку. Это Ульяна велела Дуне шлепнуться меня. У нее родинка под левой грудью, у меня — под правой. Ульяна сказала: наши родинки соприкоснутся, и моя сила возрастет вдвое.

— Какая сила?

— Но ты же помнишь, как мы тогда в подвале с оборотнем?..

— Как ты держал его на блоке? Ты и сейчас можешь?

— Шестерых уложил… По сравнению с любым здешним дружинником я необученный младенец. В открытом бою один на один меня изрубят в капусту. На меня же два половца с копьями наперевес перли! И грохнулись вместе с конями — осталось только кистенем махнуть…

— Наши это заметили?

— Улеб просил научить.

— Обещал?

— Сам не знаю, как это действует. Включается в минуту опасности…

— Ладно! — тряхнул головой Кузьма. — С блоком понятно. Что сказала Ульяна Дуне?

— Точно не знаю, Дуня не говорила. Только что должен побыть воином, после чего она и выйдет замуж.

— Можешь вспомнить дословно? «Когда» ты вернешься, или «если» вернешься?

Вольга задумался. Надолго. Но потом отрицательно покрутил головой.

— В любом случае свадьбу она отложила. Что для влюбленной девушки абсолютно нехарактерно, — вздохнул Кузьма. — Значит, наше возвращение под вопросом.

— Скорее всего, — уныло подтвердил Вольга. — Война, пути перекрыты…

— Ты место, где мы выскочили из пещеры, помнишь? Мне пулей в лоб засветили — все, как в тумане.

— Какой-то высокий берег и на нем каменный истукан.

— А точнее?

— Что, у меня карта с собой была?! — огрызнулся Вольга. — Ты же помнишь: удирали по темному ходу, что было сил, а позади как грохнет! Взрывной волной прямо обожгло! Не помню, как снаружи оказались…

— Раз в пещере был взрыв, то ход наверняка завалило, — задумчиво произнес Кузьма. — Место мы тоже не знаем.

— Можно найти.

Кузьма взглянул на Вольгу в упор.

— Истукан был очень большой. В несколько раз выше тех каменных баб, что расставлены по степным курганам. Не думаю, что таких много. Возможно, вообще единственный. Я историк и кое-что в этом понимаю. Расспросить купцов…

— Где их сейчас найдешь?

— Найдем. Кому война, кому мать родна! Есть здесь негласная договоренность: купцов, кто давно через Поле ходит, регулярная армия не трогает. Всем нужны посредники, переносчики важных сведений, деловых предложений. Захваченных рабов тоже кому-то продавать нужно… Списки пленных с суммами выкупа кто на Русь привез? Будут купцы.

— Нас возьмут с собой!

— Пока идет война… — вздохнул Вольга. За столом надолго воцарилось молчание.

— Одного не могу понять, — медленно произнес Кузьма. — Как мы, взрослые мужики, солидные люди на все это подписались? Какого хрена залезли в волчьи шкуры? Ладно, ты — тебе после Горки очень хотелось попробовать, все приставал ко мне с расспросами. Но я-то, уже наполовину седой, отец двоих детей…

— Мы спасали ребенка.

— А кто теперь спасет моих детей?! — окрысился Кузьма. — Кто их защитит, вырастит, воспитает? Президент? Сомневаюсь, что он вообще хоть знает о нашем существовании! Кто мы такие? Гражданские лица, работающие по разовому контракту! Контракт к тому же является секретным, поэтому на руки выдан не был. Думаешь, родственникам заплатят хоть копейку, уже не говоря о том, чтобы искать нас? Зачем? Так проще: успех операции записывается на счет офицеров спецслужбы, деньги, что предназначались нам, экономятся, или, скорее всего, выплачиваются непричастным. Все довольны и смеются. А я ношу холщовые порты, — Кузьма задрал подол рубахи, демонстрируя, — которые держатся на шнурке под названием «гашник». Теперь я знаю, где у мужиков в двенадцатом веке был загашник. Спасибо! — Он схватил со стола свою чашу и залпом выпил. Закусывать не стал — сморщился и шумно втянул ноздрями воздух. Вольга последовал его примеру.

— Все-таки я думаю, — сказал, вертя в руках чашу, — что если ты отказался бы, и девочка погибла, ты не простил себе этого до гробовой доски. Я бы точно не простил.

— Уверен? — сердито спросил Кузьма.

— Уверен.

— Счастливый человек, — вздохнул Кузьма. — Я вот ни в чем не уверен. Утром просыпаюсь, кажется: сон! Потом трону деревянную стену… Выть хочется! В детстве читал исторические романы, мечтал: вот бы мне туда попасть! Я же умный, много знаю, сколько бы всего хорошего для предков необразованных сделал! Ага… Кому здесь нужно мое высшее филологическое образование? Ты должен быть сильным и умелым, молодым и здоровым. Тогда может, заработаешь на кусок хлеба. А соображают они лучше нашего. Тот же Людота…

— Не прибедняйся! Здесь ты хирург.

— Великий труд рану зашить или ногу оттяпать? Меня спасает их фантастический иммунитет: здесь же никого не вакцинировали и никто не пробовал антибиотиков! Даже аспирина…

— Что-то у тебя все же есть, — сказал Вольга, поднимая чашу.

— Помогает, — согласился Кузьма. — Особенно для анестезии. Дашь ему чару, а потом режешь. Терпят. Только ругаются.

— Матами?

— Нет здесь матов. Еще не завезли. «Сучий выблядок», «уд коний»…

— Какой еще уд?

— От которого произошло «удовольствие», а также «удочка». Не слышал разве?

— Случая не было.

— Ни одной женщины?

— Когда и где? Я на войне. А у тебя?

— Тоже самое. И без войны. Марфуша — ребенок, Меланья… Меня здесь все боятся. Хорт. Оборотень по-нашему.

— А если не боялись?

— Если да кабы… Во дворе росли грибы.

— Злой ты!

— Озлишься… Все как в тумане. Неясно: что и как.

— Кое-что ясно.

— А именно?

— Я все-таки историк, хоть и по недоразумению. И чем эта бодяга кончится, знаю. В лето шесть тысяч шестьсот девяносто третье от сотворения мира (по-нашему, тысяча сто восемьдесят пятый год) пришед окаянный, безбожный и треклятый Кончак на Русь…

— А далее?

— И отошед восвояси. Отобьемся!

— Сколько душ за это положим?

— Летописи об этом умалчивают. Зато князь Игорь сбежит из плена.

— Когда?

— Историки об этом до сих пор спорят. Или этим летом, или будущим. Возможно, через одно.

— Спасибо тебе сердечное! За точное предсказание.

— На здоровье! — Вольга взял со стола баклагу, наполнил чаши. — Давай выпьем, Кузьма! За то, чтобы мы с не пропали!

Кузьма молча поднял свою чашу.

— Завидую я твоей уверенности, — сказал, заедая медовую малосольным огурцом. — Что касается тысяча сто восемьдесят пятого года. Основные события я тоже знаю. Читал. Но ты уверен, что с нашим появлением история будет развиваться в том же направлении? Что ничего не изменится? В юности я любил фантастику. Самый распространенный сюжет: человек проникает в прошлое, что-то там делает — и будущее меняется.

— Это литература.

— А мы с тобой?

— Это реальность, — согласился Вольга. — Которая, однако, не означает, она в состоянии изменить ход истории. Прости, но мне кажется, что истории на нас наплевать. В двадцать первом веке пропали бесследно два мужика. И что? Их десятки тысяч каждый год пропадает, многих так и не находят. В двенадцатом веке двое прибавилось. История это заметит? Сомневаюсь. Я убил шестерых половцев и, дай Бог, еще убью — что с этого? Они тысячами гибнут здесь каждый год. Русские люди тысячами мрут от болезней, ран, голода, наконец. Это сильно тревожит историю или возмущает ход времени? Мне кажется, ты сильно преувеличиваешь роль личности, и своей, в частности.

— Тебе бы лекции в Сорбонне читать!

— Даст Бог — буду!

— Что предлагаешь?

— Прогоним половцев, будем думать, — предложил Вольга. — Пока надо набег отбить.

— Как? — в очередной раз вздохнул Кузьма. — У меня нет автомата Калашникова и ящика патронов. У меня и там автомата не было.

— А порох сделать?

— Рецепт помнишь, историк?

— Ну… Греческий огонь: шесть частей селитры, одна часть серы и еще одна — древесного угля.

— Почти правильно. Семьдесят пять процентов селитры, серу и уголь можно поровну. Уголь желательно ивовый. Смолоть все на шаровой мельнице (шары из бронзы — не дай Бог искра!). У меня отец был охотником, в советские времена было трудно с порохом, сами делали. Угля здесь навалом, сера есть, а где взять селитру? Да еще калийную, натриевая не годится — после намокания не горит. Это у нас селитра каждом магазине для дачников — удобрение. Кроме того, — развел руками Кузьма, — если сделать порох, то как его использовать? Пушки лить еще не научились, пищаль даже Людота не скует. А если бы и сковал — толку! Здешние составные луки бьют дальше и сильнее. Огнестрельное оружие в свое время вытеснило луки не потому, что эффективнее. Лучника обучить сложнее, и не каждому дано… Разве что гранаты самодельные порохом набивать? Как в петровские времена. Поджечь фитиль, размахнуться…

— Пока бросишь, из тебя ежика сделают! — мрачно заключил Вольга. — Я видел, как здесь стреляют. Из лука и арбалетов. Самострелов по-местному…

За столом надолго воцарилось молчание. Первым нарушил его Кузьма.

— Маргариту каждую ночь во сне вижу. Только ее. Смотрит и ничего не говорит — словно упрекает. Я ведь обещал, что вернусь через неделю. Двое детей на руках, сын только-только ходить начал. Сказали ли ей хоть что-нибудь толковое, или тоже засекретили? Подумает еще: сбежал! Бросил…

— Что-то сказать должны.

— Думаешь, кто-нибудь представляет, где мы? Пойдут искать? В двенадцатый век?

— Вряд ли.

— И я так думаю. В пещере был взрыв, решат, что нас по стенкам размазало. Ход заваленный разбирать не станут.

— Разберут. Вдруг под завалом — террорист!

— Нахрен он им нужен? Заложницу спасли — операция выполнена. Есть потери, но не из числа своих. Двое без вести пропавших. Кто и когда в России их искал? А я сына больше месяца на руках не держал. Забыл, как он пахнет.

— Не береди себе душу.

— Столько времени в себе ношу… Я всю жизнь о сыне мечтал. Когда родилась Вика, даже расстроился. Потом, конечно, рад был ей. На руках держал, разговаривал… Когда с первой женой развелся, не думал даже, что у меня еще дети будут. А он такой… В одиннадцать месяцев сам пошел — просто сполз с дивана и потопал. Когда я с ним разговариваю, кажется, все понимает, только не говорит пока. Как они без меня будут? Вику первая жена к себе в Германию заберет, это точно, а там ее новый муж — фашист недорезанный. Рита Вику полюбила, да и девочка к ней льнет…

— А к братику?

— От кроватки оттаскивали. Она еще совсем ребенок, а тут кукла живая. Затискала. Я думал ревновать будет, а тут наоборот. Эх!..

— Выпьем! — решительно сказал Вольга, хватая баклагу.

— Надеремся! — Кузьма нерешительно взвесил в руке полную до краев чашу.

— Сам говорил: не отрава! — хрипло засмеялся Вольга. — Проспимся, рассольчику с утреца попьем. Для чего мы здесь собрались?..

— Схожу я в нужной чулан, — сказал Кузьма, ставя на стол пустую чашу. — Ты уж не буйствуй…

Пение он услыхал, возвращаясь. Сильный, с хрипотцой баритон, казалось, проникал в каждый уголок старых хором — от первого до второго этажа.

То не ветер ветку клонит,

Не дубравушка шумит,

То мое, мое сердечко стонет,

Как осенний лист дрожит.

То мое, мое сердечко стонет,

Как осенний лист дрожит…

Кузьма не стал заходить в комнату, остановился в дверях, рядом с Марфушей. Вольга пел самозабвенно, помогая себе движениями рук и мимикой лица.

— Говорил же ему — крепкая! — покачал головой Кузьма.

Вольга, словно отвечая, грянул еще громче:

Извела меня кручина,

Подколодная змея.

Ты гори, догорай моя лучина.

Догорю с тобой и я…

— Что это он? — испуганно спросила Кузьму Марфуша.

— По суженой своей убивается. Невесте, что в той стороне осталась.

— Она красивая?

— Очень. На тебя похожа. Вы с ней — как сестры.

— Смеешься, боярин! — обиделась Марфуша. — Какая я красивая? Рыжая и тощая.

— В нашей стороне такие — самые красивые, — Кузьма погладил ее по голове. — У нас толстых не любят. Увидел он тебя и затосковал. Глянь, еще и заплачет!

Словно отвечая ему, Вольга смахнул ладонью буйную слезу и продолжил с надрывом:

Не житье теперь без милой,

С кем пойду а-а-а к венцу?

Знать судил, судил мне рок с могилой

Повенчаться, молодцу…

Допев, Вольга уронил голову на сложенные руки. Кузьма вздохнул и подошел к столу. Бесцеремонно сдернул гостя с лавки, закинул его правую руку себе за шею.

— Дуня! — всхлипнул Вольга, увидев метнувшуюся на помощь Марфушу. — Солнышко мое ясное! Как я тебя люблю, милая!..

— Скажи Меланье, что рассолу ему возле ложа поставила, — сказал хозяйке Кузьма, подхватывая качнувшегося Вольгу за талию. — Утром как найдет…

— Сама отнесу, боярин, — ответила Марфуша, беря со стола светильник. — И сапоги сыму, и одеялом укрою. Ты его только до опочивальни доведи.

Она взяла Вольгу под левую руку. Но он высвободил ее, обнял Марфушу за плечи и крепко прижал к себе. Марфуша ойкнула, но вырываться не стала…

Глава восьмая

Красный диск солнца уже повис над дальней кромкой леса, но было свежо. Прохладный ветерок веял от реки, остужая горевшее жаром лицо. Ярославна расстегнула под подбородком убрус, отвела края платка в стороны — чтобы прохлада проникла к налитой тупой болью шее. Хотела было снять убрус совсем, вместе с повойником, но не решилась — могли в любой миг подойти Михн с Якубом (повадились в последние дни перенимать ее на городском забрале!). Мужней жене простоволосой — срам!

В эти утренние часы ей было легче — боль унималась, не дергала шею как вечером и ночью, жгуче отдавая в лопатку. Днем она еще забывалась в хлопотах, но вечером становилось худо. Пожилая знахарка (лучшее, что удалось найти в Путивле) раз за разом носила печеные луковицы, клала их на больное место, завязывала платком, но помогало ненадолго. Отступив, боль возвращалась, становясь еще злее.

Путивль просыпался. На узких, кривых улицах сновали редкие прохожие, но повозок и всадников не было — рано. Пастухи выгнали свои стада: на пойменном лугу разбрелись красно-белые коровы, черные овцы. Гуси плескались в реке, то и дело погружая длинные шеи в зеркальную гладь, — кормились. Их гогот не достигал стен — далеко.

Ветер переменился, и Ярославна запахнула убрус. Теперь ветер дул ей спину, вея через реку к югу, в Поле. «Передать бы с ним весть Игорю!» — подумала Ярославна, но тут же одернула себя — размечталась, как дите. Семнадцатый год замужем, пятеро детей — какие могут быть мечты!..

Отец не хотел отдавать ее за Игоря. Молоденький княжич, в ту пору сидевший в захудалом Рыльске, — к дочке богатого Ярослава галичского сватались куда лучшие. Похлопотал Святослав. Чувствовал вину перед сыновцем, которого отроком выгнал из Чернигова, пообещав наделить землями. Не сдержал Святослав слова насчет земель, но здесь помог… Ярослав согласился неохотно, но когда увидел будущего зятя, оттаял. Игорю в ту пору было восемнадцать. Статный (совсем еще не грузный!), с легким пушком на румяных щеках, с ясными голубыми глазами…

— Хороший будет у тебя муж! — сказал Ярослав, зайдя в девичью после встречи. — И красив, и умен, и полки водить умеет. Радуйся, Ефросинья!

Она и радовалась. Подружки, молодые боярышни, прежде нее увидевшие Игоря, уже успели прожужжать уши (с великой охотой за Игоря пошли бы, да только кто ж возьмет!). Потом Ефросинья и сама увидела жениха. (Пригласили в зал для пиров показать сватам.) Игорь был там. Ее бросило в краску, но и Игорь, чего она не ждала, тоже вспыхнул — понравилась. Княжьи дочки редко выходят замуж по любви, ей вот посчастливилось…

За все шестнадцать лет Игорь ни разу не ударил ее, не обругал. Другие князья заводят девок, тащат их на пиры, а после пиров у них блуд и непотребство. У Игоря (все это знают!) — только жена. И родню ее любит. Когда брата Владимира прогнали из Галича, ни один русский князь не решился его принять. Игорь приютил… Добрый он и постоянный, за то его в Северской земле любят. По доброте своей и сидит в полоне…

Ярославна смахнула одинокую капельку со щеки. Больше слез не было — выплаканы. Да и некогда плакать — княжество на ней. Тут еще этот веред этот на шее…

В стороне скрипнуло. Ярославна оглянулась — Михн и Якуб шли к ней по забралу.

— Тоскуешь, княгинюшка, слезыньки льешь по соколику нашему ясному, — запричитал Михн, снимая с седой головы шапку и кланяясь. — Все глазыньки прогляделя — не ворочается ли! Далеко улетел сокол в Поле половецкое, тяжко воротиться…

Ярославна поморщилась. К старости Михн стал слезлив, но где взять лучшего? Лучшие в полоне… Якуб ничего не сказал, молча поклонился. Робеет — только третьего дня огнищанином поставили.

— Есть вести от Тудора? — спросила Ярославна, решительно прерывая причитания тысяцкого. — Когда будет?

— Полки собирает, — вздохнул Михн. — Тяжкое это дело. Не хотят князья воев давать. Когда Игорь в поле шел, их не спросил.

— Зато когда к ним половцы приступали, помогал.

— Люди плохо добро помнят, — еще раз вздохнул Михн.

— Был бы на месте Тудора Роман Гнездилович, давно войско под Путивлем стояло! — сердито сказала Ярославна. — Пожалел Святослав доброго воеводу, дал худшего.

— Слава богу, что вообще дал, — возразил Мизн. — Тудор тож полки добро водить. Не раз поганых бил. Только неспешный — собирается медленно.

— Пока соберется, половцы Путивль возьмут. Был бы здесь Игорь…

— Святослав хотел его выкупить, две тысячи гривен Кончаку давал. Не согласился хан, — развел руками Михн. — Потребовал, чтобы за всех князей заплатили. Где ж столько серебра взять? Не хочет Кончак Игоря отпускать.

— Потому, видно, Игорь и передал: не собирать выкуп, — задумчиво произнесла Ярославна. — Что показал «язык»? Заговорил?

— Заговорил, — вздохнул Михн, — но рассказал мало. Идет на нас Кза, как Игорь упреждал, но медленно: орудие какое-то тяжкое поганые с собой тянуть — города брать. Что за орудие, неведомо.

— Так спросите у поганого!

— Помер он, — виновато промолвил тысяцкий. — Холопы перестарались с кнутами. Не казни их, княгинюшка, зло у людей на поганых. У кого родня в Поле сгинула, у кого в полоне мучится.

Ярославна нахмурилась, но ругаться не стала — смысла нет. Старый он, Михн.

— Что за орду Улеб побил, узнали?

— Разведка. Сын Кзы, любимый был у них за воеводу. «Язык» сказал: узнает Кза, что сына убили, лютовать станет.

— Как будто так милует! А сына ханского в полон надо бы — тогда бы и с Кзой о чем говорит было, — сердито сказала Ярославна.

— Сеча жестокая, княгиня, — заторопился Якуб. — Наших-то сколько полегло! Где было разбирать?

«Сыновца своего выгораживает, — поняла Ярославна. — Василько ханского сына прирезал. Вольга только оглушил — взять можно было. Не доглядел Якуб, а сейчас трусится».

— Вот еще, княгинюшка, — продолжил Михн. — Якуб там заметил, здесь мы оружие, что Улеб после сечи привез, разобрали и посмотрели. Сильно оружные поганые. У каждого броня или куяк, копье, щит, меч. И шеломы железные, не аварские, из дерева. Никогда они к нам не так ходили. У ханских нукеров ладно, но чтоб у каждого? Прибегали на Русь без брони и с одним копьем. Потому их били легко. В этот раз легко не будет.

— Откуда у них мечи и броня?

— «Язык» не сказал, но понять не трудно. Оружие русской работы. То, что у игоревых воев было.

Ярославна не ответила. «Мало, что сами сгинули или в полоне, так еще волков степных вооружили, — подумала с горечью. — Ох, Игорь!..»

— Надо еще «языка» взять! — сказала жестко. — Пошли Улеба.

— Улеб самый опытный воевода в Путивле, — возразил Михн. — Вдруг Кза прибежит, кто город оборонит?

— Тогда Вольгу. Дай ему людей, оружие, коней.

— Коней нету, табун в Новгород Северский угнали, — торопливо сказал Якуб. — Там дружину собирают, конную. Здесь зачем? Кза придет — за стенами будем сидеть. На забрала людей вывести, дай бог, хватило б! У Вольги есть кони.

— И двенадцать смердов? Против орды — даже такой, с какой вы бились? — Ярославна сердито глядела на Якуба. Тот опустил глаза.

— Дашь Вольге Василько в помощь! — распорядилась Ярославна, злорадно наблюдая, как изменился в лице Якуб. «Пусть отрок искупает вину!» — подумала, ожидая, что Якуб будет противится. Но он смолчал. — Вольге толмач понадобится, Василько половецкий знает…

Она хотела еще сказать, но отдаленные крики отвлекли ее. Ярославна повернулась: на лугу конные, крича и гигикая, гнали прочь стада. Княгиня судорожно вцепилась в бревно заборола.

— Княгинюшка, это не Кза! — поспешил Михн. — Камнеметы будут испытывать, вот и гонят скотину, чтоб не побило ненароком. Видишь, в остроге люд собирается. И мы сейчас пойдем.

— А ты зачем, касатушка? — крикнул он вслед решительно зашагавшей к лестнице Ярославне. — Ведь недужишь…

* * *

— Классический требюше! — восхищенно сказал Вольга. — Рама, подвижной противовес, праща…

— Классические только пропорции, — ответил Кузьма, — для настоящего маловат. Большой камнемет в остроге не соорудишь. Ворота узкие и низкие. Балки вручную таскали.

— Но где взял чертежи?

— Вот здесь! — Кузьма постучал себя пальцем по лбу. — Несколько лет назад увидел такой во сне — осада замка Монсегюр. Полистал книги — интересно было. Машина простая, как грабли. Соотношения метательной балки к противовесу один к шести, остальное — по месту. Лишь бы дерево прочное. Дубовые бревна тесали. Ось тоже дубовая. Вчера салом мазали.

— Колеса зачем? — поинтересовался Вольга, рассматривая маленькие деревянные катки, на которых покоилась рама камнемета. — Куда его возить, если ворот нету?

— Отдачу гасить. И перенацеливать проще.

— Быстро сделали?

— За две недели. Я тебе рассказывал про Людоту.

Кузьма глянул в сторону. Немолодой, кряжистый кузнец стоял неподалеку, руководя суетившимися помощниками. Левая щека у него была вся мелких рубцах — от осколков горячего металла.

— С деревом было просто, — продолжил Кузьма, — а вот с пращой и крюком намучились. Сначала камень летел назад, потом бил прямо перед камнеметом. Пока подогнали…

Ярославна со спутниками стояла в стороне, прислушиваясь к разговору хортов. Они пришли к острогу одновременно с ней и у тына вежливо поклонились. Выглядел Вольга помято (видно было — с вечера пировал боярин), зато лицо Кузьмы смотрелось свежо и весело. Старший из хортов после поклона внимательно глянул на княгиню, и Ярославна не сразу разобрала, что было во взоре этих зеленых глаз. Поняла уже здесь: оценил ее немочь, но не посочувствовал, скорее укорил.

Теперь хорты, забыв о ней, увлеченно разговаривали — непонятными словами. Ярославна сердито переступила с ноги на ноги, и зеленоглазый хорт словно почувствовал, обернулся.

— Поднимайтесь на забрала! Начинаем!

Непонятно как, но на забрале хорт оказался рядом. Здесь Ярославна его лучше рассмотрела. Хорт оказался ростом с Игоря и такой же плечистый. Но поджарый. В черных волнистых волосах уже хорошо заметны белые нити.

«Годами он, наверное, такой же, как и Игорь! — подумала Ярославна, но тут же одернула себя: — О чем это я?»

Тем временем хорт, окинув взором опустевший перед острогом луг, повернулся и махнул рукой кузнецу. Людота потянул за веревку, щелкнул железный крюк, отпуская кольцо, и длинная балка-коромысло, увлекаемая тяжелым противовесом, стремительно повернулась. Толстая веревка, прикрепленная к ее длинному концу, выскочила изнутри машины, распрямилась, из плетеной сетки на конце пращи вырвался круглый камень и по дуге полетел к лугу. Ударил. Красное облачко вспыхнуло на месте падения, в стороны брызнули крупные осколки.

— Шагов двести, — оценил Михн. — Стрела пролетит больше, но будет уже слабая. Чем бросаешь, боярин? — поинтересовался.

— Сотами, — улыбнулся зеленоглазый хорт. — Делаем из камней и глины колобок, гончары обжигают. Они круглые — хорошо летят. Попадать проще — три размера, каждый одинакового веса — пуд, полпуда и полтора. А при ударе о землю камни разлетаются — сами видели.

— По ногам будут бить! — сморщился Якуб. — Лучше в головы.

— Перебить поганому ногу — хорошо! — не согласился Михн. — Без ноги — какой воин?! Дальше камнемет может? — обратился он к хорту.

Тот кивнул и крикнул Людоте. Помощники кузнеца, повиснув на веревках, уже опустили длинный конец балки, закрепили крюком. Людота взял из небольшой горки колобок поменьше, сунул его в сетку пращи. И снова балка стремительно прянула кверху. Красный колобок понесся над лугом и у самого берега ударил в молодую ветлу. Брызнули осколки, и ветла нехотя переломилась пополам.

— Супер! — воскликнул Вольга. — Хану бы по башке!

— Забор от стрел если поставят, разобьем, — заключил Михн. — А когда поганые к самому тыну приступят? — снова спросил у хорта.

— Дробом, Людота! — скомандовал тот.

Кузнец снял пращу и ловко надел на конец балки железную втулку с прикрепленной к ней большой деревянной чашей, закрепил втулку шкворнем. Затем высыпал в чашу ведро камней.

— Мелкие, — засомневался Вольга.

Кузьма не успел ответить. Людота дернул веревку, балка прянула — и целый рой камней взлетел сначала вверх, а затем густо и страшно ударил в шагах пятидесяти от тына. Прямо по стаду овец, жавшемуся к острогу.

Закричал перепуганный пастушок, заблеяли и порскнули во все стороны овцы. Но не все. С полдесятка осталось на траве. Некоторые еще дергались в агонии.

— Вот тебе и мелкие! — сказала Ярославна и повернулась к Якубу: — Заплати за овец. Не скупись — пастушка до смерти напугали. Ты, боярин, — повернулась она к Кузьме, — заготовь побольше своих колобков. Он даст денег, — кивнула на Якуба.

Ярославна зашагала прочь по забралу, слыша, как Михн приказывает хорту: «Теперь оба камнемета сразу!» Внутри острога засуетились, повисли на веревках, опуская метательные балки. Ярославна прошла мимо — в ворота. Позади поспевал Якуб. За тыном ее шатнуло. Якуб подскочил, поддержал под локоть.

— Сейчас повозку кликну! — засуетился.

— Не надо! — отстранилась Ярославна. Якуб смотрел вопросительно.

— Этот старший хорт — хороший лекарь? — спросила она.

— Люди хвалят, — неопределенно ответил Якуб.

— Как закончат, пришли ко мне! — распорядилась Ярославна и медленно пошла к стенам города. Веред на шее пульсировал: как будто кололи раскаленным шилом. Красные круги плыли перед глазами. «Дойду! — упрямо подумала Ярославна. — Обязательно. Смотрят».

Она оглянулась. Холопки семенили следом, подбирая подолы рубах — на улице было нечисто. «Молодые, здоровые, а отстали», — несмотря на боль, усмехнулась Ярославна. И ей стало легче…

* * *

Руки у хорта были прохладные. Прежде, чем тронуть ее плечо, он омыл их в шайке с водой. Ярославне это понравилось. Ее лекарь в Новгороде Северском, когда приходил пускать кровь, рук не мыл. Осторожные прикосновения холодных пальцев были приятны — унимали боль.

Она сидела на лавке у самого окошка нетопленой бани — так велел хорт. Он также велел снять навершник и рубаху. Убрус княгиня сняла сама, но повойник оставила — не мешает. Напуганная служанка все же прикрыла Ярославну рубахой ниже пояса, как бы пряча самое сокровенное у хозяйки от нескромного взгляда. Ярославна ее отослала — потом молотить языком! В бане они остались вдвоем.

Хорт закончил мять ее веред, достал из сумки что-то завернутое в чистую холстину, развернул. Ярославна, скосив глаза, увидела маленький ножик, странного вида щипцы. Поежилась. А хорт тем временем вытащил из сумки глиняную баклажку, небольшую чару. Наполнил и поднес ей с поклоном.

— Что это? — настороженно спросила Ярославна, принюхиваясь. Жидкость в чаре слегка пахла медом.

— Чтоб не больно, когда резать, — пояснил хорт.

— Резать веред? — с сомнением в голосе сказала Ярославна.

— Иначе не вылечить, — пояснил хорт, прикладывая тыльную сторону ладони к ее лбу. От его руки исходила прохлада. — У тебя, княгиня, жар, к вечеру он усилится. Сляжешь. Да так, что можешь не встать.

Ярославна вместо ответа залпом выпила. Жидкость оказалась горьковатой, обожгла горло. Ярославна сморщилась, но тут же ощутила, как по жилам пошло тепло. Приятное.

Хорт сел напротив, уставился на нее. Прямо в глаза. «Что это он?» — недовольно подумала Ярославна, но хорт словно подслушал:

— Надо немного подождать. Чтоб подействовало.

Пялиться он не прекратил. И Ярославна не сдержалась:

— В твоей стороне веред тож вырезают?

— Запущенный — обязательно, — ответил хорт.

Ярославна не поняла, что такое «запущенный», но сообразила, что напрямую касается ее.

— Лекарей хороших у вас много?

— Да.

— А ты?

— Не самый лучший. Я больше ведун, как здесь говорят.

Хорт не стал хвалиться, Ярославне это понравилось. Веред снова запульсировал, и она вдруг спросила сердито:

— Хортом зачем стал?

— Дочку князя своего спасал. Иначе к похитителям было не подобраться. Если б мы пришли в человечьем обличии — ее сразу убили бы. А так удалось вывести — живой и здоровой. Теперь терпи, княгиня!

Хорт встал, смочил холстинку из той же баклаги и протер ей плечо и шею. Плеснул из баклаги на руки, омыл. Затем взял ножик и зашел ей за спину…

Острая боль пронзила ее, ударив до самого нутра. С шеи словно сдирали кожу — вместе с мясом. Ярославна сцепила зубы, терпя из последних сил. Боль ворочалась у ключицы, забираясь все глубже и глубже — словно раскаленным буравом сверлили шею.

— Кричи, княгиня! — услыхала она сверху. — Легче будет!

Ярославна не закричала (не хватало, чтоб служанка влетела, сломя голову, — девка-то молодая, глупая). С шумом выдохнула воздух. И в следующий миг будто тяжесть с плеч свалилась — боль ушла. Не совсем. Но это легкое пощипывание ни в какое сравнение не шло с тем, что было прежде.

Ярославна скосила глаза. Хорт вытирал холстинкой окровавленные плечо и шею, затем накрыл рану тряпочкой и взял со скамьи странную кривую иглу с толстой ниткой.

— Еще немного будет больно.

Но это была уже не боль. Ярославна сидела, отдыхая сердцем. Хорт, затянув нитку, обрезал концы ножиком. Взял еще одну чистую холстину, окунул ее в шайку с водой, и стал стирать потеки крови — сначала со спины, потом с груди. Странно, но это было приятно. Хорт закрыл зашитую рану тряпочкой, примотал ее холщовым бинтом, обернув его вокруг шеи и пропустив под мышки. Помыл в шайке инструмент, завернул. И снова плеснул из баклаги в чашу.

— Выпей еще, княгиня!

Ярославна послушно проглотила обжегшую небо и горло жидкость. Снова тепло пошло по жилам, и боль свернулась маленьким-маленьким комочком — будто уснула.

— Как зовут тебя, боярин? — спросила Ярославна. — С отечеством?

— Кузьма Иванович.

— Спаси тебя бог, Кузьма Иванович. Полегчало.

Кузьма кивнул и вдруг взял с ее колен рубаху — Ярославна и ахнуть не успела. А лекарь тем временем сосредоточенно ощупал ткань вокруг ворота.

— Зарубили грубо, вот и натерло шею! — показал он ей шов. — Скажи служанкам, чтобы пересмотрели рубахи. Не то снова веред выскочит!

Он подобрал подол и собрал рубаху, предлагая ей надеть. Ярославна слегка растерялась от неожиданности, но послушно просунула голову в вырез. Присела — уже одетая.

— Ты женат, боярин? — спросила, чтобы скрыть смущение.

— Женат.

— Детей много?

— Двое. Дочке четырнадцать лет, сыну — годик.

— Что такая разница?

— Дочка от первой жены, сын — от второй.

— Первая жена умерла?

— Ушла от меня к другому.

— Венчанная? — не смогла скрыть удивления Ярославна.

— Мы не венчались.

— Почему?

— В то время не принято было. Тогда в нашей стороне с верой христианской боролись. Язычники правили. Потом они умерли, и вера вернулась. Со второй женой я венчался.

— А первая к кому ушла?

— Вышла замуж за немчина. Он богатый. Живет с ним в немецкой стороне.

— К вам ездят немцы?

— И немцы, и ляхи, и угры — из многих стран. И мы туда ездим. В прошлом году я ездил во Францию.

— Знаю! — оживилась Ярославна. — Ярослав мудрый во Францию дочку свою отдал, за короля их. Анной звали. Давно было. Не знаю даже, как ей там жилось.

— Хорошо, княгиня! Правда, король, муж ее, скоро умер. Ярославна правила Францией много лет, пока подрос сын.

— Разве может женщина править? Целой стороной?

— Может. Такое бывает.

— И у вас?

— Два века назад женщины правили нашей стороной почти восемь десятков лет. Одна за другой.

— Почему?

— Стороной правил один род, а наследников-мужчин долго не было. Или убивали их. Сын последней правительницы запретил возводить на престол женщин, с тех пор правили только мужчины.

— А если в роду снова без наследников?

— Теперь это не имеет значения. Правят не те, кто знатнее родом, а кого люди выберут.

— Как могут люди выбрать правителя? — удивилась Ярославна. — У нас князья не могут договориться, чтобы один в Киеве сел. Как может люд?

— Может княгиня. Им предлагают нескольких. За кого людей больше, того и возводят. На четыре года. Потом снова выборы.

— Шуму и крику при этом, наверное, много?

— Очень! — улыбнулся Кузьма. — Но одного все ж избирают.

— И женщину могут выбрать?

— Пока не случалось. Но уделами женщины, бывает, правят.

— А мужья?

— Мужья занимаются своим. Женам не мешают.

— Чудно ты говоришь, боярин, — задумчиво произнесла Ярославна. — Как великий князь может дать удел женщине, когда есть муж?

— Может. Если женщина умна, образована, проявила себя, как добрый правитель. У нас женщины учатся, наравне с мужчинами. Работают, как и они.

— А кто ж хозяйством занимается, детей растит?

— Муж и жена — по очереди. Правда, получается не всегда хорошо, — улыбнулся Кузьма. — Поэтому в наших семьях мало детей — не хотят женщины рожать.

— Я пятерых родила, — пожала плечами Ярославна. — Бог даст — еще рожу! Детей надо много. Кто о тебе позаботится в старости? Двое — это мало. Вдруг умрут во младенчестве, вдруг потом что случится…

— Мы хорошо умеем лечить. Во младенчестве у нас умирают очень редко. Да и потом… В нашей стороне люди долго живут. Если нет войны…

В бане на некоторое время стало тихо.

— С кем у вас война? — первой нарушила молчание Ярославна.

— С лихими людьми. Они среди нас живут, но нас ненавидят.

— Отчего?

— Очень давно мы завоевали их сторону. Многих убили. Они смирились, но обиды не забыли. Десять лет назад восстали, но их снова повоевали, побили многих. Но они не покорились. Проникают в нашу сторону, убивают женщин, детей, стариков. У них такая вера: чем больше христиан убьешь, тем лучше тебе будет в раю. Это неправда, но они верят. Поэтому с ними трудно воевать.

— Тогда вы тоже должны убивать их женщин и детей! — жестко сказала Ярославна. — Чтобы искоренить их род подчистую!

— Нельзя. В том роду лихих людей немного. Остальные мирные.

— Тогда пусть старший их рода своих лихих побьет! Пригрозить ему.

— Он и без угроз старается. Но лихих поймать трудно. Прячутся в горах. Не один год ловят.

— Наверное, не очень стараются!

— Может, и так, княгиня.

— От тех лихих людей вы с Вольгой бежали?

— От них.

— Вашему правителю верно худо без вас? Вольга — знатный воевода, ты, боярин, делаешь камнеметы, лечишь людей. Разума тебе не занимать…

— У нас таких много. Правитель без нас обойдется. Думаю, даже искать не будет.

Ярославна посмотрела на Кузьму долгим взглядом. Он подтвердил свои слова кивком.

— Тогда живи здесь, боярин! — решительно сказала Ярославна. — Здесь тебе рады!

Кузьма молча поклонился. А Ярославна внезапно ощутила, как неудержимо скользят вниз веки. Последним усилием она подняла взгляд.

— Поспи, княгиня! — сказал Кузьма. — Тебе надо отдохнуть. Не ходи никуда, я скажу служанке, чтобы постель принесла…

«Я сама кликну!» — хотела сказать Ярославна, но сил на это уже не осталось. Она не слышала, как напуганная служанка принесла постель, расстелила ее на широкой скамье. Кузьма бережно снял княгиню с лавки, где она крепко спала, прислонившись щекой к рубленой стене, и перенес на мягкое…

* * *

Поздним вечером того же дня Вольга и Кузьма снова сидели за столом. Марфуша и Меланья, хлопоча, носили блюда с закусками.

— Где Улеб? — спросил Вольга Марфушу.

— С зарания ушел, — весело ответила хозяйка. — Гонец за ним прибегал. Укорял: невместно Улебу ночевать в простом доме, когда в Путивле есть княжьи палаты.

— А он что?

— Отговорился тем, что вино у боярина хмельное, — Марфуша бросила лукавый взгляд на Кузьму. — Попил рассолу и пошел. Кушать не стал. Вам кланялся.

— Тебя-то где носило? — спросил Кузьма, наливая Вольге из баклаги. — Заждались.

— Учения проводил, — ответил Вольга, провожая убежавшую Марфушу долгим взглядом. — Мне новых людей дали, а этот сквалыга Якуб угнал табун в Новгород Северский. Пришлось разучивать один тактический прием периода средневековья. Читал о нем. У отца богатая была библиотека по воинскому искусству.

Марфуша поставила на стол большое блюдо с дымящимся мясом и убежала.

— Вдовий платок сняла, — заметил Кузьма.

— Пора! Сорок дней прошло.

— Скотина ты! — мрачно сказал Кузьма. — Ни одну юбку не пропустишь.

— Никто не понуждал, — пожал плечами Вольга. — Все по взаимному согласию. Она женщина свободная, я, можно сказать, холостяк.

— Вот расскажу Дуне!

— Поди, попробуй! Не наговаривай на себя! — Вольга поднял правой рукой чашу, а левой поймал пробегавшую мимо Марфушу. — Сядь с нами, хозяюшка, хватит хлопотать! Князя сегодня нет, все свои…

К удивлению Кузьмы Марфуша послушно присела рядом с Вольгой, прижалась щекой к его плечу. Кузьма только крякнул. Выпили, закусили. Марфуша не ела. Только счастливо следила, как жадно расправляется с пареным бараньим боком Вольга.

— Ты, говорят, сегодня княгиню лечил, — сказал Вольга, бросая последнюю обглоданную кость на блюдо и вновь берясь за чашу. — Что-нибудь серьезное?

— Чирей! — пожал плечами Кузьма. — Всего лишь. Только огромный, запущенный, кожа вокруг уже синеть стала. Еще бы день, другой — и сепсис.

— Что это — сепсис? — спросила Марфуша, округлив от удивления пухлый ротик.

— Померла бы! — сердито ответил Кузьма. Марфуша испуганно перекрестилась.

— Теперь будет жить? — уточнил Вольга.

— Будет, — подтвердил Кузьма. — Через несколько дней сниму швы — только шрамик останется. Она женщина сильная.

— И строгая. Всех здесь держит в кулаке. Специально сюда из Новгорода приехала, чтобы Путивль к обороне подготовить. Первый большой город от Поля в северской земле. Половцы сюда вперед обязательно придут. Толковая жена у князя Игоря!

— Пятерых родила, — задумчиво сказал Кузьма совершенно не к месту. — А ведь никак не скажешь…

Глава девятая

Лес плотно подступал к дороге с двух сторон, поэтому конница растянулась на полет стрелы. Вои ехали, закинув щиты за спины и подняв копья кверху. Примолкшие в этот послеполуденный час птицы с высоты крон вековых сосен могли видеть, как ощетинившаяся железными остриями змея медленно ползет сквозь лес к недалекой опушке.

Конники ехали не сторожась: переговаривались, покрикивали на лошадей. Рукавами полотняных рубах то и дело вытирали мокрые лица. Зной густо висел в сонном бору, выдавливал душистую смолу сквозь потрескавшуюся кору сосен, гнал жаркий пот из-под железных шишаков и тяжелых кожаных куяков.

— Скорей бы река! — сердито сказал юный всадник в золоченом шлеме, ехавший впереди. — Сомлеть можно от духоты! — он похлопал по мощной шее своего красивого буланого жеребца. — И коней напоить надо!

— Напоим, княжич! И сами попьем, — миролюбиво ответил ему пожилой воевода с выдубленным солнцем лицом, рысивший на вороной кобылке. — Недолго осталось. Я путь этот добре знаю, много раз по нему конный бегал. Жара — еще не худо, — пустился в рассуждения старик. — Вот когда оружный да в мороз — беда! Броня настынет так, что голой рукой тронуть боязно — примерзнет! От железа стужа к телу ползет, немеет оно. От жары человек может обмереть, но тогда на него водой побрызгать, броню снять — и придет в себя. А вот когда коченеешь помалу, то и не заметишь, как час твой пришел. Сколько раз было: пал человек с коня, подскочили, а он уже не дышит! Бывает, что и не падет, сидит себе, за стремена зацепившись, поводья в руке держит. Окликнешь, подъедешь, а он мороженый — задубел! Одно спасение — тулуп или шубу поверх брони накинуть. Но коли ждешь нападения, в тулупе нельзя. Повернуться в нем трудно, а скинуть можно и не успеть…

— Сторожа скачет! — прервал разговорившегося воеводу княжич. Воевода умолк и понес ладонь ко лбу, словно заслоняясь от солнца, хотя до дна векового бора солнце не доставало.

Впереди в самом деле показался всадник, летевший во весь опор. Воевода поднял руку вверх и потянул за поводья. Кобылка встала, а следом, один за другим, словно передавая повеление, стали замирать кони других всадников.

— Половцы! — жарко выдохнул стражник, осаживая коня перед воеводой.

— Много? — живо спросил воевода, разом теряя неспешную рассудительность.

— С полсотни. Стоят на берегу.

— На этом или дальнем?

— Дальнем. Костры разожгли.

— Тогда пошто коня гонишь?! — сердито сказал воевода. — Спужался? Ранее поганых не видел? Веди!

На опушке воевода знаком велел войску оставаться в лесу, сам спешился. Юный княжич последовал за ним. Ведомые стражником они подошли к высоким кустам, густо укрывавшим высокий берег поймы, осторожно раздвинули ветви.

Заливной луг разрезала поблескивавшая на солнце широкая лента реки. От берега, где стояли русские всадники, река отступала далеко, почти вплотную прижимаясь к высокому обрыву противоположного края поймы. Прямо напротив наблюдателей луг с той стороны неглубоко вдавался в этот обрыв, образуя защищенный с трех сторон почти правильный треугольник. Справа обрыв подступал к самой воде, слева был неширокий выход к пойме.

Треугольник был полон степняками. Они стояли, сидели, лежали вокруг жарко пылающих костров. С берега, где таились за кустами княжич с воеводой, не было видно: варят обед или уже принялись за еду. Не расседланные кони — целый табун, паслись неподалеку. Два коновода, они же стражники, цепко посматривали по сторонам. Воевода тронул княжича за плечо и указал ему пальцем: третий стражник сидел на коне на самой вершине обрыва, наблюдая оттуда пойму и луг на несколько полетов стрелы.

— Хорошо сторожатся! — заключил воевода. — Не подступишься! Место для стана правильно выбрали. Напасть неожиданно неоткуда. В лес половец не пойдет, боится, да и правильно боится — нет ничего легче, чем перестрелять всадников в лесу. Здесь же они сразу на конь — и в битву!

— Их всего полсотни, Тудор! — возразил княжич. — Ударим!

— И как же ты, Олег Святославличь, хочешь на них ударить? — с улыбкой спросил Тудор. — Расскажи мне, старому.

— Спустимся с берега и ударим! — горячо сказал княжич, не заметивший этой улыбки. — Доскачем вмиг.

— А далее?

— Выстрелим из луков — и в сечу!

— А река?

— Перебредем!

— Ты знаешь здесь брод?

Княжич не ответил.

— Я тоже не знаю, — продолжил Тудор. — Брода нет на несколько верст в одну и другую стороны. Сейм здесь не широк, но глыбкий, перебраться на другой берег можно только вплавь.

— За коней будем держаться и переплывем.

— Пока мы доскачем до реки, поганые сядут в седло и возьмут луки. Поэтому коней у нас не будет — постреляют. Это у поганого первое дело — коня под ворогом стрельнуть. Потом они будут стоять на берегу и стрелять в тех, кто опешился, и тех, кто на коне все же скакнул в реку. Стреляют они добре, княжич, до другого берега никто живым не доплывет. Положим мы с тобой свои сотни на этом лугу, Олег Святославлич, и сами костьми ляжем.

— Что делать? — насупился княжич.

— Сейчас выйдем тихо из лесу и высоким берегом, чтоб стрела не достала, пойдем восвояси. Поганые нас увидят, но нападать не решатся. Их менее, а река им будет мешать, как и нам. Зачем свойско ведем, княжич? В Путивль — город отстаивать, пока большие полки собираются. Один вой на забрале десятерых стоит. Что нам до половецкой разведки? Коли положим войско здесь, княгиня Ярославна что скажет?

Тудор повернулся к лесу, но княжич схватил его за рукав рубахи.

— Гляди!

Воевода посмотрел в направлении вытянутой руки спутника, и увидел на противоположном обрыве половца, ранее настороженно глядевшего по сторонам, а теперь лежавшего у ног коня.

— Что это он?

— Стрелой сбили!

— Кто-то из русских в лесу прячется, — пожал плечами старик, — ну, стрелил одного…

Но тут же замолчал, ошеломленно наблюдая, как медленно падают на траву пронзенные стрелами оба сторожа половецких коней. Почти тут же из-за левого края обрыва выскочили несколько всадников и мимо беспризорного табуна во весь опор понеслись к биваку.

— Что это? — протер глаза Тудор. — По двое на одном коне?! Их сейчас перестреляют!

На лугу тем временем творилось странное. Вместо того, чтобы врезаться в толпу вскочивших на ноги степняков и рубить их, всадники осадили коней и быстро спешились. Те, что были за поводьями, встали в ряд, перегородив половцам выход к лугу щитами и копьями. Другие, что сидели на конях позади, подняли луки. Сухо и страшно хлестнули тетивы. Десяток еще не пришедших в себя половцев сунулись лицами в высокую траву. Лучники вновь натянули тетивы…

— Ах, ты!.. — восхищенно воскликнул Тудор, наблюдая, как мечутся в тесном пространстве, пытаясь укрыться от стрел, половцы. Защищенное с трех сторон место теперь стало для них ловушкой. — Это кто ж такой разумный?! Гляди, княжич — повернулся он к Олегу. — Вот воевода! Как удумал!

— Почему он не сечет половцев? — спросил Олег, не отрывая взгляда от поля битвы.

— Мечей у них нету.

— Почем знаешь?

— Смерды! Будь дружинники или княжьи воины, у половины были бы самострелы. Смерды из самострелов стрелять не умеют — дорогое оружие. Но даже я на их месте не стал половцев сечь — быстро стащили бы с коней. В толпе нет ничего легче, как подрубить коню ноги, вспороть ему живот… Ах, что делает! — уже не таясь восторженно закричал Тудор. — Стреляет, как зайцев! Но все равно наших слишком мало — сомнут…

— На конь! — приказал он мечнику, державшему его кобылку на поводу. — Вперед! — закричал, вскакивая в седло. Лицо его преобразилось, сияя молодым воодушевлением. — Поможем добрым христианам против безбожных агарян! Хоругвь развернуть, в дудки играть! Во весь опор! Стреляй их, секи!..

Конница пестрой змеей стремительно прянула вниз по склону и растеклась по лугу по направлению к реке. Всадники, крича и гигикая, неслись, выставив перед собой копья. Другие, оставив щиты за спинами, на скаку натягивали тетивы страшных составных луков или держали перед собой взведенные самострелы.

Тем временем степняки у обрыва пришли в себя. Один из них, с червленым конским хвостом на пике шишака, замахал саблей, что-то приказывая. Половцы сгрудились вокруг него, затем развернулись в ряд. Ощетинившись копьями и прикрываясь щитами, двинулись на врага. Их было больше, куда больше, чем десяток русских храбрецов, стоявших за щитами, и еще десятка с луками.

— Сомнут! — в сердцах крикнул княжичу Тудор, на скаку наблюдая за перестроениями на лугу. — Враз сомнут! Не успеем…

Он не договорил. Половец с конским хвостом на шлеме вдруг замер и, уронив саблю, заскреб рукой спину, пытаясь достать до древка стрелы, торчавшей у него между лопаток. Не достал и, покачнувшись, рухнул ничком. Из строя, шагавшего к выходу в долину, выпало еще двое — тоже со стрелами в спине.

Тудор глянул выше. На вершине обрыва стояли три лучника. Быстро, одна за другой, они пускали стрелы вниз, и каждая находила цель. Узкие, бронебойные наконечники рвали кольца брони, проникали между железными пластинами куяков, пробивали насквозь незащищенные бармицами шеи, кололи руки и ноги степняков. Осознав новую опасность, половцы завертелись на лугу, пытаясь прикрыться щитами сразу от всех, но тем самым только сделали себя еще более уязвимыми. Лучники у выхода на пойму и лучники на вершине обрыва без роздыха натягивали тетивы и спускали их. Но все равно два десятка степняков, отчаянно вопя, накатились на жидкую преграду у выхода к лугу, но бой получился скоротечным. Заметив подскакавшую к реке сотню Тудора, нападавшие в смятении отпрянули назад.

Сотня Тудора молча смотрела, как стрелы разят степняков, в панике мечущихся по усеянному телами треугольнику поймы. Несколько воев Тудора в запале выстрелили через реку, но воевода прикрикнул — могли задеть своих.

— Почему половцы не стреляют? — воскликнул Олег, в нетерпении ерзая в седле рядом с воеводой.

— Луки остались при конях, — пояснил Тудор. — Не подумали, что на стане понадобятся. Ежели и были у кого, так тех первыми стрелили. Все оглядел, все продумал. Ах, молодец!

Высокий воин в серебристой броне, командовавший десяткой отважных, словно услышал его слова, обернулся и приветственно помахал рукой. Затем что-то приказал своим. Те подняли щиты и мерным шагом двинулись на оставшихся в живых степняков. Лучники неотступно следовали позади, мгновенно пуская стрелы в тех половцев, кто решился выглянуть из-за щита или нечаянно открылся противнику.

— Я иду к ним!

Княжич пришпорил своего коня, и тот сиганул в реку с невысокого берега. Уже в воде Олег высвободил ноги из стремян, поплыл, держась за конскую шею.

— Броня же на нем! Утопнет! — в сердцах воскликнул Тудор. Сделав знак сотне оставаться на берегу, он дал шпоры своей кобылке. Через мгновение уже плыл держась за повод и сердито отплывая воду.

Течение снесло всадников к отмели у самого края обрыва, там они и выбрались из реки. Вода струилась по их мокрой броне, ручьями сбегала на сапоги. Но оба предводителя, не обращая на это внимания, вскочили в седла и бодрой рысью двинулись к лугу.

Битва заканчивалась. С десяток уцелевших в бойне половцев стояли, прижавшись спинами к обрыву, где их не могли достать стрелы сверху, наглухо загородившись щитами. Русские вои, держа копья наперевес, замерли, готовые в любую минуту броситься на врага. Но приказа такого не последовало.

— Скажи им, Василько, чтобы сдавались, — сказал воевода в блестящей броне. — Обещай: все будут живы, а после войны вернутся в Поле.

— К чему нам их столько, Вольга? — возразил один из копейщиков, оборачиваясь. — Хватит одного «языка».

— Видишь: напуганы до смерти! — засмеялся Вольга. — Биться будут до последнего. Зачем нам свои головы класть, Микула? Да и полон нужен, менять на наших после войны. Говори, Василько!

Лучник, совсем еще мальчишка, с суровым не по годам лицом, прокричал по-кипчакски. Из-за щитов ответили.

— Сдадутся, если побожимся не убивать, — перевел Василько.

— Еще божиться им! — заворчал Микула, втыкая копье шипом на тупом конце в землю и беря в руки дубину. — Счас я…

— Стоять! — свирепо крикнул Вольга. — Прибью! Опустить луки! Василько, переводи: божусь…

Он вышел перед строем своих воев и медленно перекрестился. Тут же один степняков бросил щит, за ним другой, третий… Вои Вольги, отложив щиты, принялись вязать полонных. Микула, недовольный, взвалил на плечо дубину и пошел по усеянному телами лугу. Время от времени он останавливался, трогал сраженного половца ногой. Если тот подавал признаки жизни, взмахивал дубиной. Отчаянный крик, глухой удар…

— У Микулы половцы семью вырезали, — сказал Вольга подъехавшим Олегу и Тудору. — Пусть отведет душу. Вы кто будете?

— Ведем в Путивль подмогу, — ответил Тудор, с любопытством разглядывая высокого воеводу. — Здоров ты воевать, боярин! Много поганых побил?

— Не считал еще, — пожал плечами Вольга. — Главное, что свои живы. Трое только поранены.

Он хотел еще что-то сказать, но осекся, глядя в сторону. Микула вел к ним человека в изорванной одежде, без брони. Лицо его все в синяках и крови, руки крепко стянуты позади ремешком. Человек пошатывался, но шел.

— Говорит, что русский, — сказал Микула подведя полонного ближе. — Спросите. Но если он с ними, — он угрожающе поднял дубину.

— Я Олекса, сотский князя Владимира Переяславского, — торопливо сказал пленник, с опаской поглядывая на Микулу. — Мы стояли в Римове.

— В полон к поганым как попал? — спросил Тудор, подъезжая ближе. Олекса сокрушенно глянул на него снизу вверх:

— Взяли Римов половцы…

* * *

Совет Ярославна собрала в гриднице. За огромным столом, тянувшимся вдоль зала, могла свободно уместиться сотня воинов, но сейчас сидело только девять. Сама Ярославна, Михн с Якубом, Тудор с Олегом, Улеб, Вольга, Кузьма и Олекса из Римова. Прошедшая ночь пошла пленнику на пользу: опухоль с лица спала. Синяки на скулах и под глазами уже не чернели пугающе, рассеченный лоб укрывала повязка из холщового бинта.

Тудор с неудовольствием поглядывал на Кузьму. На этого лекаря со странным взглядом зеленых глаз он обратил внимание еще вечером, когда пришли в Путивль. Лекарь быстро перевязал раненых воев Вольги (ему помогала маленькая худенькая бояринька), затем занялся Олексой. Перебинтовал ему лоб, мазал лицо чем-то пахучим, черпая это рукой прямо из глиняной миски, затем дал пленнику выпить из чаши. Олекса после такого лечения сразу уснул. Тудор велел будить, чтобы Ярославна послушала бывшего пленника, но лекарь запретил. К удивлению воеводы княгиня встала на сторону Кузьмы.

— Зачем лекарь тут? — тихо спросил Тудор Михна, наклонившись к уху старого товарища.

— Княгиня велела, — также тихо ответил тот.

— Ей худо?

— Боярин не только лекарь. Он камнеметы знатно делает.

«Ну и пусть бы делал!» — хотел сказать Тудор, но промолчал, поймав сердитый взгляд Ярославны. Хватит того, что она вчера ему сказала…

— Поганые пришли к Римову неделю тому, — начал Олекса. Голос его был хрипловат, но тверд. — Мы знали — разведка упредила. Дома в посадах разобрали на бревна — на головы половцев со стен бросать, а ветхие сожгли, чтобы им не прятаться за ними. Не боялись их. В городе за стенами три конных сотни было (князь Владимир заранее прислал), хватало воев и смердов на стенах…

— Много волков пришло из Поля? — перебила Олексу Ярославна.

— Тьма (десять тысяч), а, может, и более. Не считали. Но как обложили город, то, сколько хватало глаза, — вежи, шатры…

— Сразу пошли на приступ?

— Нет. Ездили вокруг, высматривали. Наши со стен в них постреливали. Обычное дело.

— Орудие осадное у них было?

— Было, но я не видел. Они не успели установить. Поганые, что меня с собой вели говорили, что стреляет огненными шереширами. Между собой говорили, но я их язык знаю.

— Как же они Римов взяли?

— Две городницы в ров слетели.

— Как?

— Волей божьей. Народу много на забрала вышло на поганых смотреть, не сдержали, наверное. Я на другой стене в то время был. Слышу грохот, оглянулся — городницы падают. Сразу понял — беда! Побежал к своей сотне. Выбежали мы наружу через пролом, что после падения городниц образовался, стали пробиваться к болоту. Поганые налетели, но наших много из города выскочило, пробились. Я не успел — ошеломили сзади, — Олекса осторожно потрогал затылок. — Палицей наверное. Когда пришел в себя — руки связаны, ноги связаны… Все, кто в городе остался, тоже в полон попали.

— Зачем они тебя с собой везли? — спросил Улеб.

Тудор усмехнулся про себя. Вчера он по приказу княгини поделил войско надвое, отдав одну сотню под начало Вольге, а другую — Улебу. Случилась распря: вои, насмотревшись подвигов боярина, хотели под начало к Вольге. Тудор прикрикнул, но вои хмурились. Улеб обиделся. Спас положение сам Вольга. Отвел Улеба в сторону и что-то ему сказал, обнимая за плечи. Улеб вернулся с улыбкой. И сейчас сидел с Вольгой плечо к плечу.

— Хотели, чтобы я дорогу им на Путивль показал, — ответил князю Олекса. — Ближний путь. Я их на броде запутал. Сказал, что Путивль на другом берегу, они поверили и перебрели. Так и увел от города в сторону, верст на пятнадцать. Но они быстро обман поняли. Как разбили стан, принялись меня казнить. Сначала просто били — сапогами, рукоятками сабель, потом обернули голову ремешком и стали палкой закручивать. Если бы не боярин… — Олекса с уважением посмотрел на Вольгу. — Разведка их теперь побита. Я слышал от поганых, что из первой разведки, а там сын Кзы за воеводу был, тоже никто не вернулся. Но наших полонных у них много, кто-нибудь да приведет к Путивлю. Дня через два будут.

В гриднице стало тихо.

— Отчего городницы в ров слетели? — вдруг спросил Кузьма. Все посмотрели на него.

— Не знаю, боярин! — пожал плечами Олекса.

— Стена ветхая была?

— Князь Глеб, отец нынешнего Владимира ставил. Совсем еще не ветхая.

— Ко рву городницы близко стояли?

— Как везде — по краю.

— Перед тем дождя у вас не было? — продолжал свой допрос Кузьма. — Может, землю размыло? Городницы на глине стояли?

— Дождей уже месяц как нету! — удивленно ответил Олекса. — Жито в полях сохнет! Какая у нас глина? Черная земля, хлебородная.

— Вспомни, сотский, — не унимался Кузьма, — когда случился грохот? До того, как городницы упали, или затем?

Олекса задумался и покачал головой.

— Не знаю, боярин! Оглянулся на грохот — городницы падают. Там везде шум стоял. Люди на стенах галдели, повозки поганых скрипят, кони ржут… Потом мы на прорыв пошли. Не запомнил, боярин.

Весь совет с любопытством смотрел на Кузьму. Но он, поймав эти взгляды, только развел руками…

* * *

Провожать Тудора с Олегом вышел весь Путивль.

— Помни воевода, что обещал! — громко сказала Ярославна. — Самое большее через десять дней будешь здесь с войском!

— Вот те крест! — размашисто перекрестился Тудор и вскочил на свою вороную кобылку. — Ждите нас! — он поклонился.

Высыпавшие на стены жители провожали взглядами двенадцать всадников: Тудора, Олега и десять их дружинников.

— Маловато гридней у воеводы, — заметил Якуб. — Еще переймут дорогой…

— Некому перенимать, — хмуро ответила Ярославна. — Обе разведки побили, а новую Кза посылать не станет — без них до Путивля добредет. Что там «языки» показывают?..

Кузьма дернул Вольгу за рукав, а когда тот оглянулся, сделал знак. Вдвоем они по мосту перешли ров и по-над краем его двинулись вдоль городской стены, балансируя, чтобы не свалиться вниз.

— Зачем ты меня сюда привел? — недовольно спросил Вольга, останавливаясь.

— Рассказ Олексы покоя не дает, — ответил Кузьма, оборачиваясь. — Решил провести осмотр местности.

— И что мы тут видим?

— Смотри! — Кузьма хлопнул ладонью по бревенчатой стене. — Это городница. Сруб из дубовых бревен, внутрь которого засыпана земля. Из таких городниц состоит вся стена. Срубы между собой не связаны, что плохо: в щели между ними залетают стрелы, и устойчивости меньше. Но даже такой сруб стоит мертво. Как он мог упасть?

— Народу наверху было много, — пожал плечами Вольга.

— Они что, раскачивали городницу, как обезьяны?

— Может, сруб в Римове стоял под наклоном?

— Как пизанская башня?.. Другие идеи есть?

Вольга развел руками.

— Стена в Римове была почти новая. Дубовые бревна — это на века. Срубы здесь рубят крепко, плюс земля внутри, — задумчиво сказал Кузьма. — Тогда спрашивается: как?

— К чему клонишь? — спросил Вольга, теряя терпение.

— Ты срочную в спецназе служил?

Вольга кивнул.

— Если б велели эту хрень завалить, смог бы?

— Элементарно! — улыбнулся Вольга. — Взрывчатка к одному углу, взрывчатка — ко второму. Спереди вырывает пару бревен, плюс — опору на углах. Обычный деревянный дом только покосится, сползет на бок. Но городница высокая, наверху — люди. Центр тяжести смещается, и сруб летит в ров.

— Взрывчатки надо много?

— Две стандартные армейские шашки, плюс два взрывателя.

— Отсюда и грохот…

— Ты думаешь?..

— Я рассуждаю! — сердито ответил Кузьма. — Слишком много случайностей. Городницы в Римове падают как раз тогда, когда к городу подходят половцы. И падают в ров, а не внутрь города, хотя по уму в ров они не могут упасть вообще — с этой стороны их присыпают землей под углом, чтобы врагам лестницу ставить было негде. Тем самым, у стены снаружи есть дополнительный земляной упор. Тем не менее, вопреки всем законам физики городницы валятся в ров, а половцы тут как тут, словно ждали, — вспомни, что Олекса рассказывал. Ты уверен, что из пещеры мы выбрались только вдвоем?

Вольга посмотрел на Кузьму долгим взглядом. Затем решительно встряхнул головой:

— Не может быть! Такой взрыв…

— Я тоже раньше думал, что не может… — начал было Кузьма, но ему помешали. От моста их окликнули. Друзья оглянулись. У стены стоял Улеб и призывно махал рукой.

— Извини, Кузьма, обещал князю, — торопливо сказал Вольга. — Потом поговорим. Но если хочешь знать мое мнение — блажь! Не мог этот гад за нами проползти, его там по стенкам размазало. Вот!

Он повернулся и быстро пошел к Улебу. Кузьма вздохнул и двинулся следом. Повернул к воротам. Поднялся на городскую стену, где повел себя странно. Попрыгал на забрале, словно проверяя устойчивость городницы, снова вздохнул и облокотился на край заборола.

На лугу перед острогом шла странная забава. Вои Улеба притащили откуда-то высокий забор из жердей, укрепили его на двух вкопанных в землю столбах. Вольга с копьем наперевес разбежался, перед забором воткнул конец копья в землю и легко перелетел через ограду. Копье при этом из рук не выпустил, и, пружинисто приземлившись на ноги по ту сторону забора, мгновенно изготовился к бою.

Вои зашумели, закричали восторженно, и следом за Вольгой к забору вышел Улеб. Вольга ему что-то объяснял, показывая руками, князь кивнул и с копьем наперевес пошел в разбег. Однако запоздал опустить его перед преградой и с размаху ударил плечом в жерди. Проломил их. Вои на лугу захохотали.

— Забавляются! — сказали рядом.

Кузьма оглянулся — Ярославна. Не заметил, как подошла.

— Как дети! — согласился он. — Вольге тридцать, Улебу, наверное, столько же. Прыгают.

— Тебе лет сколько? — вдруг спросила княгиня.

— Тридцать девять.

— Хорошо выглядишь, боярин, — задумчиво сказала Ярославна. — Не глянешься на столько.

— Ты тоже, княгиня! — поклонился Кузьма.

— Хитер! — засмеялась Ярославна. — И разумен. Будто бы знаешь, сколько мне. Что года? — вздохнула. — Был бы Игорь здесь, тоже прыгал. Мужики! Им бы только игрушки! Повоевать, поохотиться, в набег сходить, девок половецких поперек седла бросить… А как землю свою оборонить, так на бабу!..

Кузьма промолчал.

— Что под стеной ходил? — строго спросила Ярославна.

— Не нравится мне эта история с римовскими городницами.

— Мне тоже. Думаешь, подкопали?

— Может, и подкопали, может другое что. Когда придут половцы, надо будет наказать стороже, чтобы денно и нощно глядела под стены.

— Накажем! — согласилась Ярославна.

Она замолчала, и они вдвоем некоторое время наблюдали за забавой на лугу. Улеб уже наловчился прыгать, и раз за разом ловко сигал через забор под восторженные крики воев. Вдруг Вольга что-то сказал князю, тот кивнул. По знаку Улеба несколько воев подняли с травы тонкое бревно. Вольга встал впереди, и все вдруг быстро побежали к острогу, будто собираясь прошибить тын насквозь. Но перед самым острогом Вольга прыгнул на стену и, ловко перебирая ногами, взбежал вверх, подталкиваемый сзади воями с бревном. Перескочил через заостренные концы тына внутрь. Ярославна ахнула.

— Еще поганые увидят! Надо запретить!

Она двинулась было к лестнице, но тут же сморщилась.

— Болит?

Кузьма шагнул ближе и приложил ладонь к ее лбу.

— Что ты! — отшатнулась Ярославна. — Увидят!

— Жара нет, — спокойно сказал Кузьма, — но лицо бледное. Рана дергает, отдает под удары сердца?

— Нет. Только ноет.

— Надо посмотреть. Да и повязку сменить.

— Не здесь же! — вздохнула княгиня.

— Пойдем в баню?

— Зачем в баню? В палаты! Неси свое зелье, Кузьма Иванович, выпьем, поговорим. Нам о многом надо…

Ярославна решительно пошла по забралу. Перед лестницей Кузьма забежал вперед, ступил вниз и подал ей руку. Княгиня мгновение колебалась, затем подобрала подол расшитого шелкового навершника и оперлась на протянутую ладонь…

Глава десятая

Вспугнутые загонщиками гуси, шумно хлопая крыльями, побежали по гладкой воде, взлетели и стали медленно набирать высоту. Игорь сдернул кожаный клобучок с головы беркута. Птица недовольно покрутила шеей, осматриваясь, и Игорь резко подал вверх руку в толстой рукавице. Беркут сорвался, затрепетал крыльями и вдруг быстро прянул ввысь — заметил. Стремительно помчался вслед удалявшейся серой паре, по крутой дуге развернулся — прицеливался. И, словно боевой топор, сорвавший со своего топорища, отвесно и страшно ударил.

Облачко перьев рассыпалось в прозрачном воздухе, один из гусей сложил крылья и, медленно кувыркаясь через голову, полетел к земле. Упал. Беркут снова взмыл ввысь и быстро догнал второго гуся. Тот заметил врага, заметался, но тщетно — беркут, оттопырив длинные задние когти на лапах, полоснул ими у основания длинной шеи беглеца. Раненая птица прянула в сторону, но беркут, развернувшись, ударил еще, в этот раз пронзив жертву всеми когтями.

Гусь обмяк и стал падать, увлекая за собой своего убийцу. Беркут еще некоторое время держал добычу, махая крыльями, но та была слишком тяжела, и хищник выпустил ее. Гусь полетел к земле. Беркут ринулся следом.

— Тца-тца-тца! — послышалось рядом. Игорь оглянулся. Сокольник, немолодой кипчак с коричневым от солнца лицом, восхищенно качал головой. — Кама — охотник! Кама — нукер! Два птица сразу убил, — сказал на ломаном русском. — Ни одна живой не оставил!

Игорь тронул пятками бока коня и галопом помчался к месту падения второго гуся. Кама была там. Сидя на тушке, самка беркута сердито трясла головой, выплевывая забивший клюв пух. Игорь поманил ее кусочком свежего мяса. Самка, повернув голову вниз, посмотрела на выщипанную на груди гуся плешинку и, видимо решив, что дело не стоит того, снялась на крыло. Игорь дал ей спокойно съесть лакомство, затем ловко надел на голову птицы кожаный клобучок, стянул его у основания шеи ремешком. Кама недовольно крикнула, но тут же успокоилась, крепко сжав кисть князя сильными лапами.

— Конязь — великий охотник! Конязь умеет бить с птица, — подобострастно сказал сокольник, кланяясь. Игорь не ответил. Он и в самом деле хороший охотник. Дома, в Новгороде Северском у него есть свои ястребы и соколы, даже один охотничий пардус (гепард) — подарок Святослава. Не считая собак… Кама вправду хороша — беркут редко убивает двух птиц подряд. Но это не его птица…

Шумно подъехали загонщики, привезли тушку второго гуся. Битых птиц бросили в кожаный мешок, полный добычи.

— Конязь хочет еще? — спросил старший охранник, Мирза, скаля острые желтые зубы. Но Игорь молча протянул беркута сокольнику — рука устала. Оглянулся. Райгула с Михалкой на конях были неподалеку. Игорь махнул им.

— Лук! — приказал коротко, когда подъехали. Михалко подал ему небольшой лук и колчан. Игорь вытащил стрелу — наконечник двузубый, охотничий. Но если даже таким всадить в потную грудь под кожухом…

Игорь представил, как Мирза будет выть от боли и кататься по земле, усмехнулся. Степняк понял его по своему.

— Погнать птица?

— Погнать, погнать! — сердито ответил Игорь. Он приказывал своей охране говорить с ним по-кипчакски, но все почему-то коверкали русский. Угождали князю.

Мирза крикнул своим загонщикам, и охота зарысила вдоль берега неспешного Тора. Спустя полверсты, у густых зарослей кустарника, загонщики ушли вперед и осторожно стали осматривать реку сквозь ветви. Мирза отделился и подскакал к князю.

— Есть птица! Большой. Погнать?

Игорь молча кивнул и положил стрелу на тетиву.

…Два белых лебедя взмыли над кустарником и, вытянув длинные шеи, устремились ввысь. Они летели почти над самой водой, быстро, не давая возможности хорошо прицелиться. Однако Игорь, твердо сжимая рукоятку лука, повел на упреждение и спустил тетиву.

Стрела ударила в крыло, выбив из него несколько перьев. Двузубый наконечник подвел. Лебедь тревожно крикнул и метнулся в сторону. Но не упал, даже не замедлил полет. Игорь молча провожал птицу взглядом — стрелять вслед не имело смысла. Вдруг выпущенная кем-то стрела ударила подбитую птицу в грудь — лебедь сложил крылья и, кувыркаясь, пал на траву. Игорь опустил взгляд — всадник в отдалении сунул лук в чехол у седла и поскакал к добыче.

Лебедь был хорош: большой, белый, с ярко-красным широким клювом на безжизненно свисавшей шее. Овлур бросил его к копытам коня Игоря, поклонился:

— Прости, князь! Но он улетал.

— Скажи то же самое по-кипчакски!

Овлур сказал. Игорь медленно, стараясь уловить интонацию, повторил. Подъехавшие загонщики во главе с Мирзой засмеялись.

— Я сказал что-то не так? — рассердился спросил Игорь.

— Им смешно от самих слов. Князь не должен просить прощения.

Игорь внимательно посмотрел на красивое юное лицо толмача. «Глаза у него раскосые, — подумал сердито, — половецкая кровь. Кому он служит? Верный раб Кончака, который только притворяется, что мечтает вернуться на родину, а сам высматривает и вынюхивает? Поди, разгадай! Убить птицу, которую упустил хан, дерзость. За такое бьют ногайками. Почему позволяет со мной? Ни во что не ставит пленника? Тогда он за Кончака. Или уже не считает себя связанным половецкими обычаями?»

— Отче наш по-кипчакски знаешь?

— Не приходилось читать, — смутился Овлур. — Молюсь по-русски, а среди половцев христиан нет.

— Прочти! Громко, чтоб все слышали.

Овлур поклонился, и медленно, старательно выговаривая слова, стал читать молитву. Половцы притихли. «Думают, что пощады у меня просит за дерзость», — догадался Игорь. Райгула с Михалкой недоуменно переглядывались.

Овлур закончил, размашисто перекрестился и склонил голову в поклоне. Игорь молча показал ему, чтоб ехал рядом, и тронул бока коня пятками. Остальная охота зарысила следом.

— Кто в твоем роду из половцев? — спросил Игорь жестко, не давая возможности толмачу вывернуться.

— Мать. От нее и выучился по-кипчакски.

— Отец здесь женился?

— На Руси.

— Полонная была?

— Вольная. Мы у самого Поля жили, половцы к нам мирно ездили — торговать. Однажды мать, тогда еще девушка, приехала со своим отцом на базар — за платьем, украшениями. Там отец ее увидел. Загорелся. Мать красивая была, у отца — деньги… Дал деду моему калым — так и сговорились…

— В блуде с ней жил?

— Венчался. Сначала окрестили ее, конечно. Я на Руси родился. Потом был набег, и всех погнали в Поле. Отец кузнец, поэтому нас оставили ему — лишь бы работал в кузне.

— Добрые мечи кует?

— Дрянь! Не хочет, чтобы русских ими рубили. Его мечи красивые, ладно лежат в руке, но хрупкие — от удара по железу щербятся.

— Может, лучшие не умеет?

— Поганые тоже так думают — и слава богу! Не то отцу пришлось худо. Вот! — Овлур снял с пояса небольшой нож и протянул его князю. Игорь взял. Лезвие длиною в ладонь, рукоятка из рога удобно лежит в руке. Мясо с костей за столом срезать таким сподручно, при случае можно и горлу полоснуть. Еще лучше — короткий удар в печень…

— Подарок, — поклонился Овлур. — Бери, князь! Долго пользоваться будешь — этот нож не нужно точить.

— Затупится! — покачал головой Игорь, пробуя пальцем острие. — Все ножи тупятся.

— Здесь сверху мягкое железо, а внутри — твердое. Чем больше им режешь, тем нож острее. Такие ножи в Поле только мой отец кует.

— Что ремесло не перенял?

— Отец запретил. Сказал: пусть грех, что он поганым оружие делает, будет только на нем.

— Ты решил стать воем? Из лука стреляешь хорошо.

— Кончак велел быть при нем. Здесь. Я не воюю с Русью.

— Как толмач ты Кончаку нужнее, — усмехнулся Игорь. — Большим человеком в орде станешь.

Овлур вздохнул:

— Возьми меня с собой, князь! Хочу на Русь! Отец рассказывал, как красива русская земля, как богато украшена лесами, городами и храмами. Мне двадцать лет, а я леса не видел — не растут они здесь и ни в одном храме не был! Отец говорил: в храме сердцу хорошо. Хор молитвы поет, люди на Пасху поздравляют друг друга и христосуются. Звон колокольный над городами стоит и сеет в душу радость. Вечерами тихо и спокойно… На Руси меня будут звать Лавор, как в крещении нарекли, а не Овлур. Не люблю я поганых! Хочу со своими!

— Свои у тебя здесь. Их бросить не жалко?

— Мать умерла, — вздохнул Овлур. — Сестра замужем, дети у нее. Отец меня благословил идти в Русь. Сказал, что только радоваться будет.

— Кончак все равно не отпустит!

Овлур воровато оглянулся. Мирза с загонщиками рысили позади. Толмач склонился князю и прошептал горячо:

— А мы без спроса!..

* * *

Обедню служили в шатре. На небольшом столике у полотняной стенки стояли иконы, лежало Евангелие в кожаном переплете и напрестольный крест. Отец Георгий, нараспев читая молитвы, помахивал кадилом у столика, окуривал ладаном и молящихся. Их было немного: Игорь с Райгулой и Михалко, Овлур и десяток полонных бояр, живших в этой орде. Двое бояр сидели на подушках — еще недужили от ран.

Игорь стоял впереди, заученно крестясь и отбивая поклоны. Слова молитвы не держались в голове — мысли были о другом. Он невольно попробовал вытащить из кожаных ножен подарок Овлура, но тут же одернул себя — в храме нельзя. Пусть это шатер, не настоящая церковь, но все равно — грех!

Отец Георгий, молодой, рослый мужчина с черной короткой бородой, затянул символ веры. Все принялись повторять знакомые каждому с детства слова. Игорь покосился на Овлура. Тот произносил слова молитвы истово, а, закончив, размашисто поклонился до земли.

Батюшка дал отпуст. Игорь первым подошел к кресту, но, приложившись, из шатра не вышел, стал в стороне. Никто не удивился: князь хочет поговорить со священником — его дело. Когда все, поцеловав крест вышли наружу, отец Георгий подошел к князю.

— Благослови, батюшка! — смиренно сказал Игорь, складывая руки перед собой. Священник перекрестил его склоненную голову. — Поговорить надобно, — продолжил Игорь вполголоса. — Лавор у тебя исповедуется?

Священник кивнул.

— И что он за человек?

Отец Георгий побагровел.

— Тайна исповеди нерушима!

— Я не спрашиваю про его грехи, — смиренно сказал Игорь. — Я только хочу знать: могу я ему верить или нет?! Это можешь сказать?

— Все, что православный говорит на исповеди, он говорит богу. Кощунствуешь, княже!

«Во, попался твердолобый! — раздраженно подумал Игорь. — Уперся!»

— Ты, батюшка, за кого? За русских, или поганых, что сжигают наши города и веси? Божьи храмы, монастыри не милуют…Что не хочешь помочь?

— Наш город половцы не трогают, — отец Георгий облизал пересохшие губы. — Донец платит им дань, мы живем мирно. Потому я здесь.

«Не скажет, — понял Игорь. — И пытаться не стоит».

— Прости меня, батюшка, — склонил смиренно голову. — Давно уже в полоне, душа не на месте, думается всякое.

— Бог простит! — обрадовано сказал священник.

— Вместо того, чтобы пытать тебя о Лаворе, следовало просто поговорить, — продолжил Игорь. — Две недели служишь, а я ничего не знаю о своем пастыре. Только что зовут Георгий, как и меня в святом крещении, — Игорь улыбнулся. — Доброе предзнаменование, правда?

Священник только улыбнулся в ответ.

— В каком храме в Донце служишь, батюшка?

— Преображения Господня.

— Настоятелем?

— Настоятель храм без попечения не бросит. Второй священник.

«Поэтому здесь, — улыбнулся про себя Игорь. — Хоть вы с половцами дружбу водите, а Поле настоятель ехать остерегся — обратно можно не вернуться».

— Семья большая?

— Четверо душ.

— Скудно живете?

— На все воля божья, — смиренно ответил отец Георгий, но Игорь понял — зацепило.

— Скучаешь по жене и деткам?

Батюшка только вздохнул.

— Я тоже скучаю. Скорей бы в дом отчий! Ты бывал в Новгороде Северском?

— Бывал.

— Храм Покрова возле палат моих видел?

— И видел, и молился там, и даже в доме настоятеля, иеромонаха Анастасия гостил, — с умилением на лице сказал отец Георгий. — Добрый храм, добрый дом послал Господь Анастасию.

— Умер он. Великим постом. Без настоятеля храм сейчас.

Отец Георгий перекрестился и внимательно посмотрел на князя. В карих глазах плескалось затаенное.

— Епископ мне присылал священника, — продолжил Игорь, — но я не принял. Поскольку гречин. Я их не люблю с отрочества, — Игорь горько усмехнулся. — Когда умер отец на столе Черниговском, мать моя сговорилась с ближними боярами утаить его смерть, чтобы старший брат приехать успел и стол отцовский занял. Епископ, гречин, со всех клятву взял, что молчать будут, Евангелие велел целовать. А сам втайне написал моему стрыю Святославу, чтобы ехал в Чернигов быстрее: пока княгиня с детьми в изумлении от случившегося. Не забыл указать, что имения у покойного князя много. Стрый приехал и выгнал нас из Чернигова…

— Я хочу, — твердо сказал Игорь. — В свой храм Покрова взять священника русского. Молодого, исправно знающего службу и твердого в вере. Такого, как ты, батюшка!

Игорь поклонился и вышел из шатра. Но не прошел и десятка шагов, как его окликнули. Он оглянулся — отец Георгий спешил к нему, путаясь в длинных полах рясы.

— Ты можешь верить Лавору! — прошептал, подбегая. — Он будет верно служить.

— Спаси Бог! — кивнул Игорь и сразу ответил на немой вопрос в глазах священника: — Я не забуду!..

* * *

— Хороший охота был, конязь? — круглое лицо Мирзы лоснилось от широкой угодливой улыбки. — Много птица бил, долго свой бог молился, — Мирза старательно выговаривал русские слова: — Ты доволен, конязь?

— Доволен, — удивленно ответил Игорь.

— Тогда праздник, конязь?

— Праздник? — Игорь недоуменно смотрел на старшего в своей почетной охране и вдруг понял: — Праздник, Мирза! Я велю прислать кумыса — будете пить, сколько живот емлет.

Мирза склонился в поклоне:

— Конязь Гюрги — великий хан!..

— Благоволишь ты ему! — сердито сказал Райгула, подходя. — Опять весь вечер будут пить и возле костра скакать.

— Тебе жалко их же кумыса?

— Почему он у тебя просит?

— Кончак запретил им пить, пока меня охраняют. А вот если князь угостит…

— А ты и рад угождать!

Игорь внимательно посмотрел на тысяцкого. Маленького роста, сухопарый, он сейчас напоминал ему беркута, готового ударить жертву.

— Что лаешься? — спросил миролюбиво.

— Бояре ропщут.

— Бояре ропщут всегда. Что им не по нраву?

— Что дружбу водишь с погаными. Сколько наших полегло в Поле! Сколько мучатся в полоне! А ты ездишь на охоту, пьешь с погаными кумыс, забавляешься плясками их девок. И не только плясками! — насупился Райгула.

— Еще они говорят: я завел войско в Поле, погубил тысячи дружинников и воев, — усмехнулся Игорь. — Так?

— Так.

— А они не вспоминают, как сами кричали на пирах? Как требовали от меня вести их на поганых? Как хотели испить шеломом из Дона и переломить копья о край Поля половецкого? Кто не позволил мне увести войско ночью, когда потоптали орду, а наутро обступили нас половцы? Кто требовал отдыха и дележа добычи? А сейчас они ропщут: князь виноват! За свой грех я отвечу пред богом. А они?.. Что им не по нраву? Князь один забавляется? Я всех зову на охоту и в свой шатер. Что не идут?

— Грех, князь веселиться, когда родная земля кровью заливается!

— Мы ей крепко пособим, если будем сидеть в шатрах и лить слезы?

— Все равно не гоже, князь! — насупил брови Райгула.

Игорь внимательно посмотрел на тысяцкого. Тот стоял, непреклонно, в упор глядя на него маленькими темными глазами. «Сказать ему? — заколебался Игорь. — А сохранит в тайне? Побежит к боярам — они ему роднее. И не сказать нельзя — без помощников никак. Придется».

— Сам знаю, что не гоже, — вздохнул, кладя руки на плечи Райгулы. — У самого душа болит.

Тысяцкий смотрел на него удивленно.

— Кончак, уезжая в поход, велел мне охотиться, пить кумыс и смотреть на пляски девок половецких. Вот и делаю так, чтобы все думали: князь покорен.

— Но зачем?

— Если я буду дни напролет сидеть в шатре, ходить с постной рожей, как твои бояре, что подумает охрана? Что князь задумал недоброе. И будут меня сторожить крепко. Со злом. Потому как без кумыса они злые.

Тысяцкий все еще не понимал.

— Я не смогу убежать, если меня будут хорошо стеречь! — сердито сказал Игорь.

— Задумал бежать? — Райгула не смог скрыть изумления. — Это невозможно!

— Прошлым летом из половецкого полона бежали сотский Якуб с сыновцем. Их держали под самой Тмутараканью, у них не было ни коней, ни друзей добрых, но они пришли на Русь! Чем я хуже?

— Поймают поганые — в колодки забьют!

— Тогда буду лить слезы! — усмехнулся Игорь.

— Но зачем бежать? — все еще недоумевал тысяцкий. — Выкупа жалко?

— Не нужен Кончаку мой выкуп. Ему Святослав Киевский за меня две тысячи гривен давал. Целый воз серебра! Не взял хан. Ты когда-нибудь слышал, Райгула, чтобы половецкий хан от серебра отказался?

Тысяцкий покачал головой.

— Не собирается Кончак меня из Поля отпускать.

— Что хочет?

— Чтобы я с ним на Русь ходил. Как когда-то мой дед Олег. Чтобы вместе русские города приступом брали, имение грабили, людей в полон гнали.

Маленькие глазки тысяцкого округлились.

— Ты вот про Русь, что кровью обливается, плачешь, — продолжил Игорь. — А что будет, если вместе с ханом пойду? Озлюсь сердцем, как дед, когда его с родных земель согнали? Умоются кровью все — от Переславля и Киева до Смоленска и Новгорода Великого!

— Грех, князь! — перекрестился тысяцкий. — Даже думать нельзя!

— Что делать? Убить себя?

— Великий грех! — снова перекрестился Райгула.

— Это мой грех, и я за него в ответе. Но что будет с Северской землей, если меня не станет? Сам знаешь, без князя земля долго не простоит — найдутся хозяева. Кто? Брат в полоне, оба сына — в полоне, сыновец — в полоне. Значит, чужой! Придет, выгонит Ярославну с детьми из Новгорода Северского, как когда-то меня с матерью выгнали из Чернигова. Мое горе? А что будет с тобой, Райгула? Новому князю старый тысяцкий без нужды — у него свой есть! Куда пойдешь, где голову преклонишь? Кем Михалко станет? Гриднем у чужого князя, как Улеб Гомийский? Ты этого хочешь?

— Нет!

— Тогда помогай!

— Буду! — поклонился Райгула. — Только боярам сказать надо.

— Им терять нечего. Поклонятся в ноги новому князю, он их приласкает. Земли у боярина забрать нельзя, а князю в новой земле укореняться надо — с боярами дружить будет. Они это знают, потому смиренно ждут выкупа. Не говори им!

Райгула не стал перечить. Вздохнул:

— Поганые сейчас города наши жгут!

— Ярославна отобьется. Святослав Киевский поможет.

— Добрую жену тебе бог послал, княже! И лицом красна, и умна, и распорядительная, и детей тебе хороших родила. Тяжко ей сейчас!

— Знаю! — посмурнел лицом Игорь.

— И нам убежать будет тяжко. Охрана хоть кумыса напьется, а кругом — половецкий стан! Пастухи не спят — стада от волков охраняют. Увидят — шум подымут! Не уйдем!

— Помогут!

— Кто?

— Овлур.

— Ты веришь ему?

— Другого помощника среди половцев у меня нет. Приглядываюсь к нему. И ты с Михалкой гляди.

— Как велишь, княже! Только и с Овлуром уйти тяжко.

— Уйдем. Ты и Михалко — со мной?

— Мы всегда с тобой, княже!

— Тогда вечером будем пить кумыс вместе и смотреть половецкие пляски. Не кривись!

— Без сына приду — отрока испортим! Не гоже ему на этот смотреть!

— А девок половецких, в вежах взятых, по Полю таскать не срам! Требушить их у костра, мед пить прямо из баклаги. Видел я! Пусть приходит!

— Как велишь, княже!..

* * *

Бубен гремел. Несколько теней, пошатываясь, топтались у догоравшего костра, кружились и подпрыгивали.

— Ай-ай-ай!.. — пьяными голосами подбадривали их лежавшие на кошмах половцы.

Овлур тихо скользнул мимо и на короткое время задержался у большого шатра, полотняные стенки которого просвечивали в темноте огнями горевших внутри светильников. Прислушался. Из-за полога доносился мужской хохот и притворный женский визг. И здесь веселье было в разгаре. Овлур удовлетворенно кивнул и двинулся дальше. Вскоре остановился у небольшого шатра. Присел и приподнял полог.

У самого входа внутри горел небольшой светильник. Крохотный язычок пламени рассеивал тьму всего на длину локтя. Овлур придвинулся прямо к пламени, чтобы оно осветило его лицо. Почти сразу же из темноты возникла узкая женская рука и взяла светильник. На короткий миг огонек, прежде чем его задули, мягко выхватил из черноты красивое женское лицо с большими черными глазами, густые брови, изогнувшиеся как крылья чайки в полете — и все исчезло.

Овлур скользнул внутрь и прикрыл за собой полог. Он не успел выпрямиться, как мягкие теплые руки охватили его за шею и горячие губы жадно впились в его рот. Он упал спиной на ковер, женщина оказалась сверху, неистово лаская его руками и губами. Он жадно гладил ее упругие бедра, ощущая сквозь тонкую ткань шелковых шаровар их жар.

— Садха! — простонал Овлур в припадке страсти. — Садха!

— Молчи! — сердито шепнула ему на ухо женщина по-кипчакски. — Не надо громко!

«Никто не услышит!» — хотел сказать Овлур, но новая ласка заставила его блаженно замычать. Садха отпрянула на мгновение, а когда снова прижалась к мужчине, он почувствовал жар обнаженного тела. Садха резким движением стащила с Овлура порты и оседлала любовника. Их тела слились, и некоторое время в шатре были слышно только ритмичное дыхание двоих. Вскоре вздохи любовников стали более частыми, раздались резкие шлепки — будто кто-то наказывал ребенка; мужчина застонал, а женщина закричала. Приглушенно, низким от рвущейся наружу страсти голосом. И все стихло…

— Сегодня я тебя заждалась, — прошептала Садха, соскользнув с Овлура, но крепко прижимаясь к нему боком. — Что так долго шел?

— Ждал, пока охрана напьется кумыса, — также тихо ответил Овлур, — а у князя мужчины займутся женщинами. Раньше было нельзя — могли заметить. Теперь им не до нас.

— Он веселый, этот князь! — сказала Садха, и Овлур понял, что она улыбается. — Ездит на охоту, пьет кумыс с женщинами, смотрит, как они пляшут. Не то, что другие русские. Те ходят с темными лицами и совсем не смотрят на наших женщин. Тебе нравится у князя?

— Он хороший охотник и полководец.

— Кончак тоже так говорит. Он сказал, что ни за что не отпустит этого русского домой. Потому что князь придет вновь со своим войском и в этот раз обязательно побьет наших. Тогда нас погонят в полон и продадут грекам, — Садха передернула плечами. — Будем стоять на базаре, а эти с крашеными бородами будут ходить и щупать нас. Смотреть зубы, совать руки под одежду!

— Тебя не стали бы продавать. Ты жена хана. За тебя просто взяли бы выкуп.

— Кончак не станет платить за жену, с которой совокупились полсотни пьяных русских. А, может, и все сто. Когда тебя бросят поперек седла, кто будет слушать, что ты жена хана? Меня продали бы на базаре. Хорошо, что Кончак разбил русских. Он лучший хан в Поле! Сильный и беспощадный.

— А с женой он какой?

— Ему некогда любить жен. К тому же их у него много. Он приезжает ко мне два раза за лето, а иногда я жду его шесть лун. Он старый, а я молода. И я хочу, чтобы меня любил молодой и горячий, как ты.

— А если Кончак узнает про нас?

— Тебе сломают спину перед войском, а меня будут бить ногайками. Если не забьют насмерть и Кончак смилуется, отдадут в жены бедному пастуху, и я буду до смерти скрести вонючие бараньи шкуры.

— Ты не боишься?

— С тобой — нет!

— Ты такая красивая…

— И ты красивый. Твои глаза, как у степной лани, а лицо — как молодой месяц. Твои руки и ноги сильные, как у трехлетнего жеребца, а тело упругое и прохладное. Я хочу, чтоб ты обнимал меня крепко-крепко, ласкал горячо!

— И я этого хочу…

В шатре снова горячо зашептали. Увлеченные любовники не заметили, как тихо колыхнулся полог, затем тихо зашуршали шаги по траве. Человек, подслушивавший у входа, направился к шатру князя Игоря и, приподняв полог, вошел внутрь.

— Где ты был, Райгула! — воскликнул Игорь. Он сидел на подушке, скрестив ноги. В стороне Михалко пьяно обнимал двух хихикающих половчанок. — Гостьи соскучились.

— Ходил до ветру, — смиренно поклонился тысяцкий, присаживаясь.

— И что он тебе нашептал?

— Что нас не зря учат по-кипчакски, — усмехнулся Райгула. — Радуйся, княже! Овлур пойдет с нами и будет верно служить. Даже, если это будет ему не по нраву.

— Пронюхал что-то, — улыбнулся Игорь. — Не зря я тебя просил за ним приглядывать. Ты, как беркут, ни одну птицу не упустишь! Завтра скажешь, сегодня не будем. Пей! — Игорь протянул тысяцкому чашу. — И гостьи пусть выпьют. Михалко! — окликнул он отрока. Но тот продолжал обнимать половчанок.

— Оставь его, княже! — вступился Райгула. — Ты велел ему веселиться, он исполняет. Пусть его! Мы, старые, побеседуем о своем.

— А то! — согласно кивнул Игорь и поднял свою чашу…