Удар!
Тяжелый молот опустился на камень, высекая искры и острую крошку.
Рагнвальд уже не слышит голоса скал, но кажется, что камень кричит от боли? Или это лишь его душа?
Удар!
Брызги гранита и льда впились в руки, оцарапали. Но он лишь раздраженно стряхнул капли крови и снова поднял тяжелый молот. Ветры вились рядом. Злые, встревоженные, испуганные. Толкали в ребра, опутывали ноги, выстужали. Шептали, кричали, убеждали. Ветры боялись. Его и за него. И приходилось их отталкивать, отгонять. Они расползались шипящими змеями, прятались в трещины камней, взвивались к черному, ненастному небу. Затихали на несколько минут. Потом возвращались.
Но ветры уже почти не беспокоили. С хёггом было сложнее.
Рагнвальд опустил молот и на миг прикрыл глаза. И снова нахлынуло. Билтвейд и пещера. Туши, начиненные китовым усом, который принес Кимлет. Туго скрученный и гибкий, его спрятали среди мяса и потрохов, перевязали сонной травой. Заглотив такую тушу, хёгг не заметит угрозы. Уснет, а китовый ус распрямится внутри, распоров желудок. Только отведать угощение придется и самому Рагнвальду, это риар понимал. Только так можно было обмануть умных хищников.
И он был на это готов.
Ночь перед Билтвейдом прошла в спешном сооружении ловушки. Трин пришлось запереть в башне, чтобы не мешала. Он нарушил закон, отказал избраннице Билтвейда, но утешал себя тем, что Трин останется в зримом мире.
Хотя он отказал бы в любом случае. Он уже не мог иначе.
Тяжелая работа в ту ночь почти не отвлекала от мыслей. Что бы Рагнвальд ни делал, а в голове все равно стоял один образ. Теплая вода горячего источника и дева в нем. Раскрасневшаяся от пара, стонущая от любовных ласк. В руках другого ильха. В руках Кимлета.
И ярость бесновалась внутри, выплескивалась лютой стужей. В ту ночь небо над Карнохельмом было черным, а земля вокруг Рагнвальда покрылась инеем. Он гнал от себя эти образы и изводил себя работой, но ничего не помогало…
Ночь тянулась бесконечно. А прошла слишком быстро, они едва успели приготовить ловушку.
А дальше все понеслось на крыльях самого рьяного ветра…
Рагнвальд помнил, как Энни взошла на жертвенную скалу. Как обнял ее в последний раз, раздираемый ревностью и нежностью. Как спускался вниз. А потом как слился с хёггом — легко, уже привычно. И обрадовался, увидев, что дев на скале нет.
Ловушка на ледяных почти сработала! Если бы не пришлый потомок Лагерхёгга, который все испортил! А потом — хаос. Горящее крыло, дикая, раздирающая боль. Он, Рагнвальд, ощущал ее как свою. И все, чего хотел, — взлететь на вершину, зарыться в снег и уснуть. Хёгг не желал подчиняться, но Рагнвальд его заставил, отправил вслед за стаей, унесшей Энни. Боль рвала острыми клыками, и хёгг черпал крылом холодную воду в ущелье, почти падал. Внизу, словно отражение, несся Кимлет, порой выпрыгивая из волны с ревом. Пытался ободрить.
И Рагнвальд летел дальше. Пока водная гладь не затянулась дымкой, а когти не прочертили борозды возле Хрустального Занавеса.
Риар снова поднял молот и со всей силы приложил камню. Гранит треснул и осыпался. Вспоминать дальше ильх не хотел. И думать не хотел. Теперь он желал лишь одного — разобрать по камушку эту гору, на которой когда-то было логово старой вёльды. Дикая стая смотрела на него из-за льдин, но и на них Рагнвальд не обращал внимания.
От этой горы ничего не останется. Он сотрет ее с земли фьордов, уничтожит. Он разнесет гранит. Он будет делать это днем и ночью, разбирая завалы и теряя дыхание каждый раз, когда покажется… что под осколками льда и камня белеет рука девы. Или пламенеет красная прядь.
Привычная уже тоска сдавила горло. И где-то в незримом мире горестно завыл его хёгг. Теперь они были едины, но их горе не делилось на двоих. Лишь с каждым днем множилось — человеческое и звериное.
Он не остановится.
Он найдет ее.
Он не оставит свою лирин в вечном плену гранита.
И пусть весь Карнохельм считает своего риара безумцем, пусть скулят и воют ветры, пусть рычит ледяная стая.
Он будет искать, пока не найдет Энни. Или пока не сдохнет.
Второго Рагнвальд давно не боялся.
Лишь первого…
Из глубины моря поднялась голова морского змея. Он осмотрел нависшие над водой скалы. Изрезанные и мшистые у берега, они белели на высоте. Там царили лед и стужа, и даже со своего места хёгг ощущал дыхание зимы. Ему хотелось нырнуть обратно — в теплое и ласковое течение, помчаться в морской простор, пугая стаи серебристых рыб и случайные хёггкары. Забыть о стуже и ушедшей зиме. Но он не мог.
Мотнув головой и сердито выплюнув соленую воду, хёгг выполз на узкую полосу берега. Встряхнулся. И полез наверх уже человеком.
Трин нашлась возле трех сплетенных сосен. Вёльда сидела, закутавшись в свой крылатый плащ, и выглядела измученной. Она встрепенулась, когда Кимлет приблизился. Но тут же помрачнела. И покачала головой, говоря, что все по-прежнему.
Водный нахмурился.
— Мы должны это остановить! Сколько можно! Это просто невыносимо!
— Мы пытались, если ты помнишь, — отозвалась Трин. Вытащила из мешка подсохшую лепешку, разломила, сунула половину Кимлету. — Я не знаю, как это остановить. Он не успокоится, пока не разберет по камушку эту проклятую скалу.
И оба посмотрели наверх. Туда, откуда тянуло лютым холодом. Наступившая весна была не властна над этой горой. Над заснеженными камнями клубились черные тучи ненастья. Даже смотреть наверх было жутко.
— Он утратил разум, — устало произнес Кимлет.
— Он полюбил, — сказала Трин.
— Зная Рагнвальда, для него это одно и то же. Что нам делать? Он не успокоится. Пока не найдет ее… тело.
— Думаешь, Энни мертва?
Кимлет промолчал, но эта тишина была красноречивее слов. Прошло слишком много времени, чтобы в темных глубинах горы юная девушка могла все еще бороться за свою жизнь.
— Я пыталась вызвать духов птиц, чтобы получить ответ, — Трин разжала ладонь, в которой белела кость. — Но они молчат. Словно деву скрывает слишком плотный занавес. У меня не хватает сил сквозь него пробиться. И я не знаю, что еще мы можем сделать.
Мох на камнях побелел и покрылся коркой льда. Стужа отвоевывала все больше пространства.
— Он просто убивает себя! — не сдержалась Трин. — Великие перворожденные! Никогда не думала, что буду молить их вернуть чужачку! Я просто не могу на это смотреть! Если бы я знала… Хелево пекло! Я ведь даже не сказала ей, что у нас с Альдом ничего не было в ночь Билтвейда! Что риара просто перекосило, когда мы остались наедине! Я думала, его стошнит! Жуткое оскорбление! А теперь я молюсь, чтобы он нашел ее. Хотя бы…
Кимлет мрачно посмотрел на обледеневшую траву.
— А ты изменилась, вёльда.
— Не хочу стать такой, как Гунхильд, — побледнев, произнесла Трин. — Не хочу! Я уйду из Карнохельма. Помогу Альду и уйду.
— И куда же отправишься?
— Фьорды большие. Где-нибудь найдется место и для меня.
Ильх и вёльда посмотрели на облитую пургой гору.
— Гунхильд и вожака дикой стаи больше нет. И Карнохельму ничего не угрожает. — Кимлет покачал головой. — Она подчинила дикого хёгга! До сих не могу поверить. Никто не должен знать об этом, Трин. Ни одна живая и мертвая душа, ты слышишь? Слишком… опасно.
Дева кивнула, кутаясь в плащ. Перья на нем топорщились, делая Трин похожей на взъерошенную озябшую птицу.
Над скалой повалил густой снег.
— Мы должны что-то придумать, — процедил Кимлет.
Но договорить он не успел.
Сверху громыхнуло, и черное небо разрезала шипящая молния. Следующая ударила в деревья, и сплетенные сосны вспыхнули. А на берег тяжело упал черный хёгг, взрывая в земле борозды. Глянул яростно, плюнул огнем. И расплескался тьмой. На мшистых камнях остался человек.
И Трин с Кимлетом чуть не заорали, увидев его.
— Бенгт!
Одноглазый ильх хмуро глянул в их сторону и, прихрамывая, полез на обледеневшую скалу. Трин и Кимлет бросились следом.
Младшего брата Бенгт нашел в самом сердце стужи. Ильх разбирал завал, камни были белыми от инея. Голый торс Рагнвальда покрывала корка грязи и крови, белые волосы висели сосульками. Снежный выпрямился, услышав шаги за спиной, обернулся. И Бенгт оторопел, глядя в холодную синеву чужих глаз. Он видел незнакомца. Порождение вьюги и метели. Он не узнавал своего брата.
Но потом заметил знакомый прищур, тонкий шрам над бровью, упрямо сжатые губы… и шагнул ближе.
— Жив, значит, — кивнул Рагнвальд. — Жив. Хорошо! Сможешь сдвинуть эти камни?
— Старик Кьярваль мне все рассказал, — выдохнул Бенгт, все еще не веря, что вот этот синеглазый снежный — его брат. — Девы нет в незримом мире, Рагнвальд! Нет! Я бы ее встретил, но ее там нет! Она жива! Ты меня слышишь?
— В плену камней? — голос Рагнвальда сорвался и охрип. — Месяцы прошли! Там и воин не выживет, а она хрупкая дева! Она такая нежная…
— Твоя лирин, кажется, выживет и в пекле Горлохума! — рассмеялся Бенгт. — В город приезжал вестник из Нероальдафе. Правда, кто-то сгоряча ответил, что риар, то есть я, в незримом мире… Но вестник спрашивал и еще кое-что. Знает ли кто-то деву из-за Тумана! Такую не знали, ведь твоя лирин об этом не говорила! Вестник оставил письмо, Кьярваль сумел прочесть! А бросился ко мне, как только я опустился на крышу башни! Твоя лирин жива. Она прошла гору насквозь. Ты меня слышишь, Рагнвальд?
— Жива? — снежный моргнул. Совершенно белые метельные ресницы на миг закрыли холод глаз. — Энни жива?
Бенгт хмыкнул и потер зудящую макушку. Кажется, в волосах что-то завелось! И крякнул, когда Рагнвальд схватил его за плечи, сжал с силой, которой раньше не было в геле брата.
— Где она? Где?!
— Она… за Туманом. В мертвых землях.
Рагнвальд поднял голову. И Бенгт задохнулся от того, что увидел в глазах брата.
Словно лютая, бесконечная, губительная зима наконец отступила.
— Слушание по делу Эннис Вилсон объявляю открытым. Слушание призвано исследовать и понять степень опасности для Конфедерации программы переселения и одной из переселенок — госпожи Вилсон. Ввиду строгой секретности программы переселения и самих фьордов слушание проводится в закрытом режиме.
Писчий представил судейскую коллегию, обвинителя и защитника. Первый был в сером костюме — низкорослый и лысоватый мужчина. Второй — Андерс Эриксон.
Мы находились в огромном зале судебных заседаний. Сияла великолепная люстра под сводчатым потолком старинного здания. Арочные окна обрамляли ясный летний день.
Говорят, раньше в этом здании был театр. Что ж, и сейчас здесь готовился спектакль. Зрители уже заняли свои места на длинных скамьях. Я увидела встревоженную тетю Джун и высокомерное лицо ее сестры Хло. Бабушка не явилась. В стороне сидел командор Этан Грей. На нем был неизменный серый костюм-мундир с воротником-стойкой.
Я посмотрела на свои ладони, сложенные на коленях. На слушание я надела черное платье, которое мне привезла Джун. Волосы убрала в гладкий пучок. От косметики отказалась. Господин Эриксон лишь вздохнул, увидев меня. Он вообще проявлял живое участие в моей судьбе, кажется, она волновала его даже больше, чем меня саму. Я же словно спала с открытыми глазами. Моя душа застыла, покрылась коркой льда. Замерзла, потому что иначе боль становилась невыносимой. Каждую ночь я засыпала с мольбой, чтобы великие перворожденные позволили мне увидеть незримый мир. Заглянуть туда хоть одним глазком! Но то ли перворожденные остались глухи, то ли мертвые земли Конфедерации не позволяли и этого. То ли без Рагнвальда это оказалось невозможно, ведь мои сны всегда виделись лишь рядом с ним. Я больше не видела незримый мир.
Я вспоминала. Каждый миг, каждое слово. Движения, свет и тьму, прикосновения и чувства. Если сравнивать дни на фьордах со всей моей жизнью, то их было совсем немного. Но лишь в эти дни я по-настоящему жила. Оказывается, дни и ночи могут быть совершенно бессмысленными и бесполезными. А короткие часы могут вместить в себя все, что имеет настоящую ценность.
Я встрепенулась, когда слово взял обвинитель.
Несмотря на неказистую внешность, лысый господин обладал чарующим, невероятным голосом, который словно обволакивал и вел за собой, повествуя об опасностях, которые таит в себе программа переселения.
— Мы отдаем за Туман своих прекрасных дочерей, надеясь, что там их ждет прекрасное будущее! Но так ли это, уважаемые господа? Посмотрите на эти фото.
Проектор зажегся, и на белом экране высветилось мое улыбающееся лицо. Я моргнула, недоумевая, откуда у комиссии эти кадры. На них был один из немногих дней, где я ощущала себя нужной и довольной. Я как раз получила диплом искусствоведа и позировала в смешной шапочке, улыбаясь во весь рот. Веснушки на румяных щеках казались солнечными поцелуями. Непослушные кудряшки выбились из прически и падали на лицо. Я выглядела довольной и даже счастливой.
— А теперь оглянитесь на госпожу Вилсон. Такой она вернулась через несколько месяцев пребывания за Туманом.
Я мрачно подумала, что надо было одеться ярче и жизнерадостнее. Да уж, сейчас наблюдатели видели худенькую девушку с кругами под глазами и бледным лицом.
— Возмутительно, уважаемые господа! На фьордах издевались над бедной девочкой! Ее замучили до истощения! Вы только посмотрите на нее! — чарующий голос обвинителя был похож на гневный глас самого Единого.
Независимые наблюдатели и судьи подались вперед и, чуть ли не открыв рот, внимали обвинителю. Эриксон хмурился, а мне хотелось завопить. Мой защитник оказался в ужасном положении. Разглашать правду о фьордах нельзя, но как же тогда объяснить, что мир за Туманом не ужасен? К тому же мы оба — и я, и Эриксон — понимали: скажем правду, и люди взорвутся от возмущения и страха. Незнание и непонимание чужих обычаев и жизни приведет к катастрофе. Разве люди смогут спокойно принять кровавые ритуалы? Да ни за что!
Конфедерация спокойно истребляет животных, но если узнает о жертвенных кабанах и волках — возмутится и осудит!
Мы с Эриксоном это понимали и теперь кусали губы, не зная, как защитить земли озер и скал.
«Ты хитрая ласка, Энни», — прозвучал в голове насмешливый голос. Мне захотелось зажмуриться и слушать его, слушать… Хотя бы в своем воображении.
Но открыла глаза и изобразила глупую улыбку.
— Но все было совсем не так! — непочтительно перебила я обвинителя. — Я сама отказывалась от еды, потому что с детства мечтала похудеть! И сейчас я наконец выгляжу так, как всегда хотела! Можно сказать, что фьорды исполнили мою давнюю мечту!
Кто-то из женщин в зале понимающе хмыкнул.
— А раны на вашем теле — тоже ваша мечта, госпожа Вилсон? — стремительно атаковал обвинитель. — Вот это — тоже ваша мечта?
Он махнул рукой на экран. И я прикусила щеку, увидев фотографии. Сине-желтая кожа, синяки, ссадины, порезы, раны… Ноги и руки в крови… Грязь на теле, лице, волосах… Закрытые глаза и лохмотья…
Наблюдатели пораженно ахнули и начали перешептываться. В глазах судей были осуждение и страх.
— Я заблудилась в горах! — воскликнула я. — Я упала и поранилась!
— У вас были трещины в ребрах, госпожа Вилсон. Вас ударили, и довольно сильно.
Ну да, удар драконьим хвостом — серьезное дело! Но как объяснить, что чудовище тоже не виновато?
— Вы защищаете своих мучителей, — с обманчивой мягкостью произнес лысый гад. — Так бывает, мы понимаем. Но фьорды опасны, признайте это.
— Вы заблуждаетесь..
— Значит, вы можете подтвердить под присягой, что земли за Туманом не опасны?
— Да…
— Очень рад, уважаемая госпожа Вилсон. — Глаза обвинителя маслено блестели, он действительно был доволен.
А я похолодела, понимая, что меня ловко загнали в ловушку. Конечно, командор выставил не простого обвинителя, а лучшего! И что я могла ему противопоставить? Глупую улыбку?
— Раз госпожа Вилсон согласна, я предлагаю пройти тест на лжемашине!
Судьи и наблюдатели оживились, а я похолодела. Эриксон попытался возразить, но ко мне уже крепили провода и датчики.
— Не переживайте, мои вопросы не коснутся запрещенных тем. Мы лишь хотим понять, что случилось с госпожой Вилсон. Итак, начнем. Эннис, вы можете подтвердить, что жители фьордов миролюбивы и не опасны?
Я сжала кулаки. Хелево пекло!
— Да, — выдавила я, и проклятая лжемашина запищала, показывая, что я вру.
— Вы можете подтвердить, что переселенкам за Туманом ничего не угрожает?
— Но послушайте! В Конфедерации тоже куча угроз! Можно банально попасть под машину!
— Отвечайте — да или нет, госпожа Вилсон.
— Да.
И снова ложь.
— Вы можете подтвердить, что с вами обращались почтительно и бережно, вы не подвергались лишениям, не голодали?
— Да…
Ложь, ложь, ложь!
Меня загоняли в угол. Потому что командор прекрасно знал, как обстоят дела на фьордах. И знал, что на эти вопросы нельзя ответить «да»!
Фьорды действительно опасны. Но только там жизнь имеет смысл! И как объяснить, что ильхи ценят жизнь, чтут ее, но они иные? Как рассказать о хёггах? Никак…
Андерс побледнел. Он понимал, что мы проиграли.
Закрытость фьордов и слухи об этих землях играли на руку Грею и его прихвостням. Люди боялись. А где страх — там агрессия и ненависть.
— Как видите, уважаемые господа, все предельно ясно. Программа переселения — ужасающая ошибка. А сами фьорды населены чудовищами и дикарями. Дело Энни Вилсон должно стать показательным. Эта девушка жертва, и я боюсь, не единственная…
— Но я хочу вернуться на фьорды! — не выдержав, я вскочила. — Вы не понимаете! Я просто хочу вернуться!
— Вы подавлены и расстроены. Я предлагаю поместить госпожу Вилсон под наблюдение специалистов…
Я чуть не зарычала. Врачи? Или тюремщики? Стало ясно — командор меня не отпустит. Я его козырь против фьордов. Значит, отсюда меня поместят под арест!
— Госпожа Вилсон — переселенка и находится под эгидой фьордов! — попытался вмешаться Эриксон.
— Тогда где же ее жених? — уже не скрывая насмешки, произнес лысый. — Как вы, несомненно, знаете, за переселенку отвечает жених. Так где он?
— Здесь.
Новый голос пролетел по залу ледяным ветром. Огромное помещение словно враз выстудилось. Я посмотрела на арочные окна — солнце скрылось за тучами. И на красивом паркете расцвел узор изморози. Я смотрела на него, не дыша и боясь обернуться к двери.
— Вы еще кто такой? — опешил обвинитель. Наблюдатели и судьи застыли, словно статуи. Повисла густая тишина. Очень медленно я повернулась.
Моргнула.
И наши взгляды встретились.
Он стоял там, у дверей. В зале судебных заседаний Конфедерации. Одетый в полотняные штаны и безрукавку. Плечи укрывал черный мех. Его руки были обнажены, открывая белые браслеты на мощных предплечьях. А еще — шрамы. Рубцы от ожогов обвивали правую руку, плечо и шею под черным кольцом, лепестками пламени ложились на лицо до самого лба. Синие глаза казались подсвеченным льдом. Левый висок был выбрит в знак траура, а белые волосы связаны за спиной кожаными шнурками.
От него веяло стужей. Лютой зимой, опасностью, гибелью. Колючим снегом, недосягаемой вершиной, звериным воем. Холодными и яркими звездами. Обещанием и угрозой. Он выглядел вопиюще по-варварски. На него невозможно было смотреть. И невозможно не смотреть.
Рагнвальд.
Я прижала руку к горлу. Мне стало нечем дышать. Синие глаза Рагнвальда пожирали меня, скользили от макушки до края черного платья и возвращались обратно. Снова и снова. Своим колючим взглядом он срывал мое платье, прикасался к коже, трогал, брал… Он словно забыл, где мы, как забывал каждый раз, когда мы встречались. Как забывала и я.
Вперед выдвинулась охрана. Мужчины растерянно переглядывались, безотчетно прижимая руки к кобурам на боках.
— Я — Рагнвальд из Карнохельма. Энни — моя лирин. Моя… невеста. И я пришел забрать ее.
— Но… разве госпожа Вилсон отправлялась не к Гудрету из Варисфольда?
— Мне плевать, к кому она отправлялась. Она — моя. Я забираю ее в Карнохельм.
Я мысленно застонала, с трудом переведя дыхание. Да уж, Рагнвальд не знаком с искусством дипломатии.
Варвар сделал ко мне шаг, но дорогу ему преградила вооруженная охрана. Похоже, мужчины нервничали.
— Оставайтесь на месте, — проговорил их начальник. — Повторите ваше имя и фамилию!
— Вы плохо расслышали? — звонкий женский голос заставил Андерса изумленно вскинуться.
Из-за спины Рагнвальда выступила девушка. Я уставилась на нее во все глаза. Тонкая фигурка в зеленом платье, ярко-красные волосы и сизые стекла очков, скрывающие глаза. Шею обнимал шарф, но я знала, что увидела бы под ним.
Дева обвела взглядом онемевший зал.
— Меня зовут Оливия Орвей. Я представитель первой исследовательской экспедиции на фьорды. Исследователь-антрополог и ныне действующая глава фонда переселения. И я вынуждена вмешаться, потому что на этом заседании права переселенки бессовестно нарушаются! Энни Вилсон имеет право вернуться на фьорды!
— Но этот… человек — не ее жених!
— Еще как ее, — угрожающе прорычал Рагнвальд.
Оливия Орвей коснулась его руки, и зарычать захотелось мне.
— Это мой жених! Я подтверждаю! — крикнула я, перекрывая начавшийся гвалт. И снова поймала тягучий взгляд Рагнвальда.
Заседатели и судьи вскакивали, тянули шеи, таращась на гостей.
Обвинитель и командор Грей обменялись взглядами. И меня охватило дурное предчувствие.
— Госпожа Орвей, — медовым голосом начал лысый. — Как хорошо, что вы нас навестили. У Конфедерации накопились вопросы и к вам, и к вашему фонду…
— Вы сможете их задать позже, — отрезала красноволосая дева. — Изложите список претензий в письменном виде, я обязательно с ними ознакомлюсь. Если вы забыли, то уже несколько лет я являюсь представителем другой страны, господин Лигверк! Так что соблюдайте протокол. А сейчас мы забираем Энни Вилсон. Она тоже принадлежит фьордам. Энни, прошу вас.
Я торопливо вышла из-за своей тумбы и сделала несколько шагов. Рагнвальд смотрел на меня и, кажется, не дышал. Я тоже… я шла к нему. К нему! Живому, дышащему, злому хёггу!
Счастье-то какое!
Поравнялась с Оливией и улыбнулась ей благодарно.
— Стоять! — гневный окрик командора заставил охрану снова вздрогнуть. — Госпожа Вилсон никуда не пойдет! А вы, Оливия, обвиняетесь в превышении полномочий и жестокости по отношению к переселенкам!
— Да вы сошли с ума, господин Грей! — прошипела красноволосая. — Чего вы добиваетесь?
Андерс Эриксон незаметно встал рядом с Оливией, что-то шепнул. Дева мотнула головой. Дымчатые стекла очков блестели, скрывая радужки девушки. Люди смотрели на нее с жадным интересом.
— Стоять! — повторил командор. — Никто не покинет этот зал без моего разрешения!
— И кто здесь превышает свои полномочия? Вы не имеете права нас задерживать. Мы жители фьордов, а не Конфедерации.
— Кажется, это пора прекращать, — прищурился командор. И кивнул своим людям. — Взять их! Под арест всех троих. До моих личных распоряжений.
— Командор, что вы творите? Вы не можете арестовать их! — нахмурился Эриксон.
Даже лысый обвинитель выглядел растерянным.
Я осмотрела зал. Почему здесь так много людей в серой форме? Почему?
Ответ заставил похолодеть. Понимание обрушилось лавиной. Это ведь… спектакль. Командор Этан Грей все спланировал. И подготовился. Но чего он добивается?
Я перевела взгляд на Рагнвальда. От меня его закрывал ряд военных. И по изморози на полу я поняла, что ильх недолго станет мириться с этим.
Лысый обвинитель что-то торопливо говорил командору. Тот скривился недовольно, но кивнул.
— Госпожа Орвей, господин Эриксон, можете покинуть зал заседаний. А вот госпожа Вилсон арестована.
Меня схватили за руку.
Оливия побледнела, Эриксон сжал ее плечо, словно пытался удержать.
Но я видела лишь Рагнвальда. Он тоже смотрел на руку неизвестного мужчины, который пытался меня куда-то тащить.
— Рагнвальд! — Оливия резко повернулась к нему. — Рагнвальд, успокойся!
В зале заседаний стало холодно. Воздух вырывался изо ртов струйками пара. Люди испуганно пятились. Я увидела взгляд красноволосой девы. И ее губы шепнули: «Провокация».
Провокация. Вот что устроил командор Грей. И целью была не я, ведь я — лишь пешка в этой игре. Целью командора была глава фонда переселения.
— Рагнвальд, все хорошо! Слышишь? Все хорошо! — это уже Андерс Эриксон, но вряд ли Рагнвальд его слышал.
Я повернулась к Оливии.
— Вы должны уйти, — чуть слышно шепнула я. — Немедленно! Это все спланировано! Командор хотел выманить вас. А вы слишком важны… важны для фьордов! Если командор поймет, кто вы… Уходите, Оливия. Скорее!
— Но как же вы?
Я отмахнулась от вопроса. Чутье уже вопило, что надо бежать. И прежде всего — красноволосой деве.
Оливия наклонила голову, очки сползли, и я увидела ее глаза. Кроваво-красные. Глаза великой Оливии-хёгг. Глаза огненного дракона.
Оливия была единственным человеком, способным разбудить и усыпить вулкан Горлохум.
Сейчас в ее глазах плескалось отчаяние.
— Уходите! Сейчас же!
Оливия сделала шаг к выходу.
А Рагнвальд — шаг ко мне, словно не видя заслона из военных. Его губы побелели, а из-под ног уже расползался иней. Кто-то из зрителей это заметил и закричал.
Я смотрела лишь в глаза ильха, пытаясь сдержать его ярость. Рагнвальд тяжело дышал, он напоминал ледяную статую. Андерс Эриксон что-то тихо говорил рядом. Рагнвальд медленно кивнул, соглашаясь.
Вот только это не устраивало командора.
— Поместите Энни Вилсон в камеру, немедленно! — выкрикнул Грей. Он стремительно приблизился, оттолкнув растерянного охранника, сдернул с его ремня железные браслеты и защелкнул на моих запястьях.
Я изумленно ахнула, а командор грубо меня дернул, практически толкнул. И я свалилась на пол, потеряв равновесие.
— Встать! — командор потянул меня за скованные руки.
Я вскочила, ощущая весь ужас происходящего, понимая неотвратимость беды и не в силах ее остановить. Этан Грей посмотрел мне в глаза.
— Ильхи слишком сильно привязаны к своим девам, — презрительно сказал он. Усмехнулся и ударил меня по щеке.
Я тихо вскрикнула, скорее от неожиданности.
— Рагнвальд! Нет! — крик Оливии прокатился по залу, но было поздно.
Командор Грей добился того, чего хотел.
Фигуру беловолосого ильха затянуло снежной пеленой. И зал судебных заседаний содрогнулся от рычания ледяного дракона. Люди орали. Эриксон взвыл. Оливия побледнела до синевы и понеслась к выходу. Но дорогу ей преградили военные.
Западня!
— Ложись! — заорал Андерс, когда военные начали стрелять.
Хёгг взревел и дыхнул, я увидела, как люди в форйе покрылись инеем. А потом… рассыпались. Словно были сделаны из снега. Только куски оказались окровавленными. Судебные заседатели падали на пол и ползли, кто-то выл и орал. Прекрасная люстра упала, сбитая хёггом, сверху посыпались куски штукатурки. Зал заседаний превратился в побоище. Люди орали, плакали и лезли под лавки, пытаясь уберечься и от разъяренного хёгга, и от шальных пуль. Стены покрылись изморозью, от холода сводило мышцы.
Дракон раскидал военных, и возле меня возникла его оскаленная морда.
— Со мной все в порядке! — выкрикнула я. — Рагнвальд! Хелехёгг! Ты понимаешь?
Он понял. Оглянулся, высматривая в толпе Оливию.
Ледышка шумно втянул воздух. Его правый бок покрывали свежие рубцы — напоминание о Билтвейде. Но крыло срослось и, кажется, работало. И тут распахнулись двери, впуская новые отряды серых мундиров.
— Уничтожить! Стрелять на поражение! — услышала я приказ командора.
Уничтожить? Но здесь полно людей! Не людей — свидетелей. Что ж, командор понимает, что делает! Проклятая сволочь!
Я шлепнула по лапе хёгга.
— Прикрой Оливию! И убираемся отсюда! Немедленно! Слышишь?
Дракон ударил хвостом по окнам, брызнули осколки. Камни уже крошила стужа. Град пуль обрушился на шкуру хёгга, пока он прикрывал собой меня, Оливию и Андерса Эриксона. Из глубины зала потянуло гарью, и я с ужасом увидела красного дракона. Под его багровой шкурой словно перекатывались пылающие угли Великого Горлохума! Хотя размерами потомок Хелехёгга был в два раза меньше Ледышки.
Оливия, призвавшая красного дракона, сгребла лапой Андерса Эриксона и, пробив стену и окно, вывалилась наружу. Ледышка с рычанием откинул наступающих солдат, а потом подхватил меня и нырнул в проем. Но вздохнуть с облегчением я не успела. С земли нас тоже атаковали. Ледышка закрыл собой красного хёгга и зарычал, призывая непогоду. Оливия стремительно поднималась ввысь, куталась в свинцовые облака. А вот мы не успевали… В нас полетели уже не пули, а что-то серьезнее. Снаряд взорвался на шкуре дракона, и зверь рухнул вниз. Я вывалилась из его лапы. Земля кружилась, и я почти ничего не видела и даже не кричала, потому что воздух выбило из груди. Внизу блестели какие-то жуткие установки, и я падала прямо на них. Засада. Засада!
Хёгг подхватил меня почти у земли, но взлететь не смог, сверху обрушилась металлическая сеть. Ледышка поджимал лапу, в которой держал меня, и вертелся, пытаясь вырваться. Залп орудий оглушил, и левый бок дракона побагровел от крови. Он дыхнул стужей, на металле расцвели морозные узоры. Я закричала от ужаса и боли за хёгга.
— Прекратите! Остановитесь! Что вы делаете! Не трогайте его!
Никто не остановился. Нас просто расстреливали.
Дракон закрывал меня собой, подставляя под орудия свою шкуру и крылья. Я кричала.
Красный дракон успел улететь, а вот мы попались… Сколько еще выдержит чешуя? У Ледышки загорелось крыло — снова правое! Да он совсем недавно был ранен! Ненавижу!
За что? Мы лишь хотели жить на фьордах, жить в мире!
Мы лишь хотели уйти домой!
Тьма поднималась изнутри, выплескивалась криком.
Я кричала и кричала, не видя, как потемнело небо. Показалось, что солнце закрыла туча, но это была не стихия. Это были птицы. Огромное количество птиц — синицы, вороны, зарянки, сороки, чайки, орланы и беркуты! Кажется, сюда стянулись все пернатые Конфедерации! И вся эта живая, галдящая, свистящая и ухающая масса обрушилась на людей. Птицы падали с неба, клевали в макушки, били крыльями и царапали когтями. Они забивали своими тушками отверстия железных установок, сбивали с ног военных и гадили на серую форму! Люди орали, отбивались и стреляли, пытаясь разогнать невиданную стаю.
Я же лихорадочно стягивала железную сеть, которой опутали хёгга…
— Поднимите руки, Энни! — голос командора раздался совсем рядом. — И отойдите от чудовища.
— Это мое чудовище, — процедила я.
Я не двинулась с места. Ненависть во мне бурлила, призывая все новых и новых птиц. Ледышка зашипел, неотрывно глядя на врага. Пространство вокруг нас побелело от стужи, но она же убивала и птиц — наших защитников. Военные уже сориентировались, хотя многие остались без оружия или ползли по земле, закрываясь от клювов и когтей.
— Вы проиграли! Теперь фьорды обречены, — крикнул Грей.
— Фьорды невозможно убить, — сказал Рагнвальд за моей спиной.
И не успела я вскрикнуть, отодвинул меня и бросился на командора. Оружия у ильха не было, но ему это не мешало. Тяжелый кулак впечатался в челюсть Грея, и командор повалился на землю. Правда, быстро вскочил, развернулся, ударил… Дрался он на удивление неплохо, но что может человек против ильха?
Грей снова упал, перекатился и выхватил из валяющейся кобуры оружие. Выстрел прозвучал удивительно тихо. И на плече Рагнвальда разлилась кровавая клякса. Ильх глянул удивленно, словно не понял, откуда в его теле взялась пуля… А потом командор прицелился в меня. Его глаза лихорадочно блестели, вся левая сторона лица превратилась в кровоподтек.
— Только шевельнись, и я выстрелю в нее, — рявкнул командор.
Рагнвальд дернул головой. Его лицо исказилось от ярости. Но он не пошевелился.
— Чего ты хочешь? — процедил ильх. — Пусть Энни уйдет. Отпусти ее, и мы разберемся.
— Ты не понял, варвар, — Грей облизал окровавленные губы и оскалился. Сейчас он тоже напоминал зверя. — Все кончено.
Я затравленно оглянулась. Военные взяли нас в кольцо. Со всех сторон смотрели заряженные дула. Землю усыпали птичьи тушки и перья.
И тут на мою щеку упала снежинка. А потом повалил снег. Он падал на птиц, тротуар, железные машины и военных. На цветущие клумбы и зеленые деревья вокруг здания судебных заседаний. Над головами набухла черная туча. Ледяной ветер рвал флаги и ломал ветви. Стужа облизывала камни, стены, машины, людей. Стужа ломала и корежила.
— Прекрати! — крикнул командор. — Прекрати!
Рагнвальда затянуло снежной дымкой. Миг — и Ледышка выпрямился во весь рост, закрывая меня. Военные смотрели в небо, и такого ужаса я прежде не видела на лицах людей.
Длинные крылатые тени ползли по земле. Над нами кружила стая диких хёггов. Вокруг шипастых и рогатых тел закручивались ледяные воронки, спускались длинными хвостами к земле, втягивая внутрь людей. Лютое ненастье обрушивалось сверху морозом и гибелью. И драконы спускались все ниже, проносились над головами, дышали стужей. Стена здания лопнула и обвалилась, похоронив под собой железную оружейную установку.
Я ухватилась за лапу Ледышки.
— Мы сотрем этот город с лица земли, — крикнула я. — Вы этого хотите? Погубить мирных людей? Кто здесь чудовище, командор Грей? Сколько человек вы готовы принести в жертву вашим амбициям?
На лицах солдат я видела неуверенность и страх. Никто не хотел умирать.
Снежные вихри набирали силу.
Командор Грей оскалился. Он не собирался отступать, наплевав на потери.
И я ударила хёгга по чешуе.
— Улетай… улетай, Рагнвальд! Здесь люди, много людей! Мы не чудовища. Улетай же!
Ледышка зарычал, подхватил меня и сорвался в небо, с трудом раскрывая раненое крыло. Ледяная стая пронеслась рядом. Командор что-то крикнул.
— На поражение!
И я увидела Белорогого, который поднырнул под Ледышку, помогая брату набрать высоту. И луч, полоснувший по его брюху… Мучительный крик дракона разорвал небо.
Скорее… Скорее! Выше!
— Встретимся на другой стороне, господин Грей! — с ненавистью крикнула я. И успела увидеть искаженное лицо командора. Похоже, он знал, что значат мои слова.
Под нами проплывал заснеженный город. Дома, крыши, машины, кричащие и бегущие люди. В стеклах высоких железных зданий отражались летящие ледяные драконы. Белорогий с ревом врезался в шпиль городской часовой башни, и огромный циферблат треснул, осыпался кусками окровавленного стекла и разбитых механизмов. Внизу визжала толпа… Белорогий с трудом поднялся, отряхнул с крыльев стекла. Ударил хвостом, разбрасывая людей. Взлетел…
Дракон, имени которого я не знала, пронесся совсем низко, угрожающе выпуская когти. Другой подцепил бампер машины, приподнял и уронил на камни. Люди кричали, падали, закрывали головы и снова кричали… Я видела в окнах людей и ужас на их бледных лицах.
Я видела юркие боевые самолеты, поднимающиеся в небо.
Мир Конфедерации. Мир, которому сегодня был брошен вызов.
— Скорее! — закричала я. — Рагнвальд, надо уходить! Туман совсем близко! Скорее!
Мы успели.
Плотная серо-белая завеса сомкнулась за нами, отрезая от самолетов Конфедерации и выпущенных нам вслед снарядов.
Стая притихла и молча летела сквозь Туман, я видела их длинные тени, скользящие в мареве. Некоторые хёгги были ранены, и белое молоко Тумана раскрашивалось алыми каплями крови.
Переход дался тяжело. И когда мы все же миновали завесу, Ледышка едва дышал, все сильнее заваливаясь на бок.
Я молчала. Понимание, что произошло, сдавливало горло. Слова командора звенели в голове. Он добился того, чего хотел, — показал Конфедерации чудовищ фьордов. И я осознавала, каким оружием владеет Конфедерация. Лазерные установки, боевые истребители, обученные военные… Сегодня мы смогли уйти, но что будет дальше?
Ледышка тихо заурчал, словно ощущал мою панику и пытался утешить. Туман мы пересекли уже ночью, а утром опустились на зеленый холм фьордов. Дикая стая сделала над нами круг и с рычанием унеслась выше — к снегам вершин. Белорогий летел тяжело, его раненое брюхо истекало кровью. Но я надеялась, что хёгг сможет исцелиться.
И тут же меня схватил Рагнвальд, прижал к себе, жадно зарылся пальцами в волосы.
— Энни, Энни, Энни, — шептал Рагнвальд, покрывая мое лицо поцелуями. На его теле запеклась кровь, но он, кажется, этого не замечал. Он целовал снова и снова, трогал, прижимал к себе.
Я всхлипнула и улыбнулась сквозь слезы:
— Ну вот, стоило тебе появиться, и я снова грязная с ног до головы!
Ильх оторвался от меня, выдохнул:
— Я думал, что ты умерла. Что осталась в той горе. Что я потерял тебя. Я был ослеплен желанием уничтожить стаю. Одержим этой мыслью так сильно, что утратил разум. Я потерял тебя. Потерял!
Я прижала пальцы к губам Рагнвальда, не в силах видеть его отчаянный взгляд.
— Я жива. Я здесь.
— Со мной?
— Да.
Он втянул воздух. Я провела пальцем по его бритому виску, а потом — по шрамам, покрывающим щеку, плечо и руку. Мне было больно трогать их, словно я сама горела в огне.
— Они останутся навсегда, — тихо сказал Рагнвальд. — Не все можно исцелить.
— Это было хорошее сражение, — прошептала я.
И сколько их еще будет — сражений. За честь, за любовь, за фьорды. За наш дом.
Ильх снова прижал меня к себе.
— Рагнвальд, ты ранен, — я тронула разорванную кожу. — Надо вытащить пулю, пока рана не затянулась.
— Энни, ты наденешь пояс моей венлирии? — хрипло произнес Рагнвальд. — Я был так занят стаей, что лишил тебя многих вещей. Наряда, наречения, венца. Я забыл все наши обычаи. Я наплевал на них. Но хоть что-то сделаю правильно. Так ты примешь от меня пояс?
Я вздохнула. И ответила:
— Нет.
— Нет? — опешил он.
Я покачала головой.
— Я много думала, пока ползла в той горе. И потом — тоже… Я думала о Гунхильд, о ее сумасшествии. И поняла, что просто не смогу быть женой риара. Я не могу делить тебя с кем-то. Понимаешь? Если однажды к тебе придет дева и попросит ночь, а ты согласишься… я сойду с ума!
— Риар может отказаться, — тяжело выдохнул Рагнвальд. Его глаза льдисто блестели. — Если у него есть любимая дева, он может отказаться.
— И все же… я не смогу так жить, — прошептала я.
— Я тоже, — неожиданно произнес ильх. — Но нам и не придется.
— Что?
Он смотрел на меня не мигая. И у меня разрывалось сердце. Я не хотела покидать его. Но я сказала правду.
— Бенгт вернулся, — неожиданно сказал Рагнвальд. — Значит, я больше не риар. По закону он должен вызвать меня на поединок, чтобы мой Зов больше не влиял на город. Но Карнохельму достаточно смертей. Вот только выходит, что в Карнохельме мне больше нет места. Стая больше не угрожает городу. Эти хёгги освободились. А я… я должен уйти.
— И куда же?
Рагнвальд пожал плечами.
— А как же твой инстинкт гнездования? — прошептала я. — И то, что Карнохельм — лучшее место на земле?
Слабая улыбка тронула губы.
— Ты — мое гнездо, Энни. Мой дом. Моя дева. Я слишком долго жил сражениями. Знаешь, я ведь совсем не видел фьорды. Нероальдафе, Аурольхолл, Варисфольд, озерный город и Горлохум. Я хочу увидеть всё. Хочешь ли ты отправиться со мной? И знаешь, лучше бы тебе согласиться, иначе… Иначе придется тебя связать. И таскать за собой связанную, пока ты не привыкнешь.
— Что? — не веря, выдохнула я.
— Ты что же, думала, я так просто тебя отпущу, чужачка? Что одного твоего «нет» будет достаточно? — губы ильха дрогнули в насмешке. — Даже не мечтай.
Мне захотелось кричать от счастья. Но я лишь улыбнулась в ответ.
— И почему ты думаешь, что я на это соглашусь?
— А ты не согласишься? — Рагнвальд уже откровенно дразнил меня. — Ну и потом… я позволю тебе сесть на шею хёгга.
— Ого! — смех рвался из груди, булькал в горле. И счастье — огромное и прекрасное, как фьорды, — разрывало сердце. — Даже так? Я буду первой девой, оседлавшей хёгга? Ты позволишь мне?
— Даже изготовлю для тебя седло, — усмехнулся Рагнвальд. — Осталось уговорить Строптивца.
— Ледышку, — буркнула я, с трудом сдерживая смех.
— Строптивца. А теперь… теперь мне и правда стоит вытащить эту гадость из своего тела. Тебе придется мне помочь, Энни.
Я содрогнулась, понимая, что меня ждет. Рагнвальд осел на камень, и я поняла, как непросто ему дался этот день.
— Далеко-далеко, за Великим Туманом, в краю снега, воды и лесов, на высокой скале жила девочка Энни. И был у нее хёгг, — вдруг хрипло сказал Рагнвальд. — Он принадлежал ей целиком. И зверь, и человек.
И, несмотря на рану, несмотря на весь ужас произошедшего, несмотря на угрозу, нависшую над фьордами, мы рассмеялись. Потому что мы наконец были вместе. Живые. Мы знали, что первым делом придется отправиться в Варисфольд, чтобы все рассказать совету ста хёггов, найти Оливию и убедиться, что красный дракон жив. Но это все утром. Эта ночь принадлежала лишь нам.
И сколько бы дней нам ни отмерили великие перворожденные, мы будем ценить каждый.