Людям прекрасно известно, что они умеют делать, а чего делать не умеют. Зачастую они заблуждаются в оценке собственных способностей, но знать — знают наверняка. Я такой роскоши был лишен. Сложно объективно оценивать собственные навыки, когда понятия не имеешь, чем занимался еще два года назад.
Когда я запрыгнул на водительское место самоходной коляски, то не разбирался с управлением ни мгновения. Утопил педаль, переключая движок на задний ход, и коляска начала медленно откатываться от фургона бандитов, который почти полностью перегородил проезжую часть. За спиной вновь послышались крики, я второй раз надавил ботинком на педаль и выкрутил руль. Колесо с каучуковой шиной заскочило на бордюр, экипаж подпрыгнул и легко преодолел невысокое препятствие.
— Стой, стрелять буду! — заголосили сзади, и сразу хлопнул предупредительный выстрел, но коляска уже миновала узкое место и вновь соскочила с тротуара на дорогу. От полицейского меня прикрыл фургон.
Скорость увеличивалась как-то очень уж медленно, я отыскал регулятор давления, добавил пара, и экипаж побежал по дороге куда резвее. Промелькнул один дом, второй, вновь послышались свистки, но коляска уже вывернула к Ярдену, проскочила перед носом басовито загудевшего клаксоном парового грузовика и помчалась дальше, обгоняя одну телегу за другой.
Оторвался!
Лихорадочное возбуждение отпустило; я сбавил скорость и на следующем перекрестке ушел на боковую улицу. Посигналил ковылявшей через дорогу старушке, обругал попавшегося на пути велосипедиста и вновь повернул, желая как можно быстрее вернуться в клуб. Над местом перестрелки уже дрейфовал полицейский дирижабль, и по соседним улочкам вовсю шарили лучи прожекторов, а красная самоходная коляска была слишком приметной, чтобы долго избегать внимания стражей порядка.
Именно поэтому экипаж поэта на заднем дворе я оставлять не стал и загнал его в каретный сарай. А оттуда сразу рванул в клуб.
— Как он? — с ходу спросил я, заскочив в кабинет Софи.
— Спасибо, со мной все хорошо, — ответил полулежавший на диванчике Альберт Брандт, сделал глоток коньяка и вновь прижал пузатый бокал к груди.
Лицо поэта после удара электрическим разрядником было бледным, и я бы ему даже посочувствовал, но мне было не до того.
— Лука! Что с ним?
Софи оторвалась от Альберта и соизволила ответить:
— Доктор Ларсен был в клубе, он уже оперирует его. Сказал, что опасаться нечего, все будет хорошо.
— Они на третьем этаже?
— Да.
Я взялся за дверную ручку, но остановился и посмотрел на поэта.
— Мсье Брандт, надеюсь, вы понимаете, что о некоторых вещах распространяться — себе дороже?
— Я сама все решу! — накинулась на меня Софи. — Иди!
— Постой, Жан-Пьер! — встрепенулся Брандт. — А как быть со «Стэнли»? Не думаю, что кто-то поверит в историю с угоном!
Поэт беспокоился по поводу самоходной коляски вовсе неспроста — останься она на месте перестрелки, и визит полицейских не заставил бы себя долго ждать. Поэтому я поспешил его успокоить:
— «Стэнли» — в каретном сарае.
— Отлично! — выдохнул Альберт Брандт и откинулся на подложенную под спину подушечку.
Для законопослушного гражданина он как-то слишком уж легко воспринял собственное участие в двойном убийстве. Впрочем, а успела ли ему рассказать об этом Софи? И если нет, как известие о двух трупах повлияет на тонкую душевную организацию творческой натуры?
— Кузина…
— Иди! — потребовала Софи. — Иди. Я сама со всем разберусь.
Я вернулся к столу, молча забрал початую бутылку французского коньяка и отправился на третий этаж. Там прошел в дальний конец темного коридора и распахнул крайнюю дверь. Операция к этому времени уже завершилась; Лука в беспамятстве лежал на кушетке, простыня на его груди поднималась и опадала в такт медленному дыханию.
Доктор Ларсен, долговязый, сутулый и светловолосый, спокойно насвистывал себе под нос незнакомую мелодию и протирал спиртовым раствором хирургические щипцы. Пиджак он кинул на один из стульев, закатанные рукава сорочки открывали волосатые предплечья.
— Как он, доктор? — спросил я.
— Мы знакомы? — насторожился Ларсен, поправив нацепленное на переносицу пенсне.
— Я Жан-Пьер, кузен госпожи Робер. Мы виделись вчера на втором этаже.
— Приятно познакомиться, Жан-Пьер, — медленно произнес доктор, снял перепачканный кровью фартук и успокоил меня: — Пуля засела в мягких тканях, крупные кровеносные сосуды и кости не повреждены. Не повреждены, да… Пациент принял морфий, надо понаблюдать за ним до утра. — Доктор взял со стола стеклянный стаканчик и потряс его, внутри зазвенел деформированный комочек металла. — Тридцать восьмой калибр, если я что-то в этом понимаю.
Я достал из шкафа со стеклянными дверцами два стакана и наполнил их коньяком из прихваченной с собой бутылки.
— «Фрапин»? — узнал этикетку Ларсен, взял протянутый стакан и прищурился. — Мы точно не встречались раньше?
— Нет, — соврал я и в несколько длинных глотков влил в себя коньяк. Тот мягким огнем провалился в желудок, стало тепло и приятно.
Доктор тоже не стал смаковать благородный напиток и последовал моему примеру, а после того, как я разлил из бутылки остатки, он приоткрыл оконную раму и уселся на подоконник.
— С ним все будет хорошо, — заверил Ларсен и достал сигару. Срезал ножичком кончик, затянулся и выдул дым на улицу. — Пусть только не перегружает ногу, иначе могут разойтись швы. Осмотрю его завтра. Заодно поменяю повязку, да…
Я уселся в кресло рядом с кушеткой, отпил коньяка, откинулся на спинку.
Доктор Ларсен ушел через десять минут. Стаканчик с пулей так и остался стоять на столе.
Гаспар и Антонио подошли сразу после закрытия клуба. Справились насчет здоровья Луки и расселись в ожидании Софи, но надолго их спокойствия не хватило.
Красавчик перебрался к открытому окну и закурил, а испанец взял стаканчик с пулей и потряс его.
— В Луку таких надо десяток всадить, — нервно пошутил он.
Кусочек металла неприятно стучал о стекло, и я попросил:
— Прекрати!
Антонио затянулся и спросил:
— Расскажешь уже, что произошло?
— Софи хотели похитить, мы вмешались. Двое убиты, третий сбежал.
— Дерьмо! — выругался красавчик. — Угораздило же вляпаться в такое дерьмо!
Гаспар уселся в кресло и махнул рукой.
— Расслабься, Тони! Теперь уже ничего не изменить. Либо мы их, либо они нас.
Распахнулась дверь, и к нам присоединилась Софи. Выглядела хозяйка клуба осунувшейся и усталой, а вот неуверенности и страха в ней не ощущалось ни на сантим.
— Где поэт? — спросил я.
— Переночует в одном из номеров, — ответила Софи и, будто специально для меня, добавила: — Домой он не поедет!
Но я протестовать и не подумал. Еще не хватало, чтобы Брандт угодил на своей самоходной коляске в полицейскую облаву и сдал нас всех с потрохами.
Софи присела на краешек кушетки рядом с Лукой и поправила край простыни.
— Ларсен сказал, обойдется без осложнений, — сообщил я.
— Без осложнений уже не обошлось, — вздохнула кузина. — Есть предположения, кто это был?
На этот счет у меня сомнений не имелось ни малейших по той простой причине, что китайцы бы не стали привлекать для похищения людей со стороны. У них своих головорезов хватает.
— Большой Джузеппе, — объявил я.
Антонио выдохнул проклятие и прикурил от окурка очередную сигарету, а вот Гаспару моих слов оказалось недостаточно:
— Ты узнал кого-то? — спросил он.
— Нет, но это были не китайцы.
— Логично, — кивнул Гаспар и задумчиво повторил: — Логично…
Софи стиснула пальцы и спросила:
— Что будем делать?
— А какие варианты, кузина? — фыркнул я. — Войны не избежать. Либо мы отвечаем сами, либо привлекаем фликов.
— Джузеппе не остановится, — покачал головой Гаспар. — Теперь это уже личное. Свои же не поймут, если он прогнется под легавых.
— Грохнуть бы его! — выдал вдруг Антонио, встрепенулся и оглядел нас. — А почему нет? Один черт, на китайцев спишут!
— Жан-Пьер? — повернулась ко мне кузина за советом.
— Если обставим все правильно, нас никто не заподозрит, — согласился я с предложением красавчика. — Но сначала надо узнать, что говорят на улицах.
— Займусь этим! — вызвался Антонио.
— А я разузнаю, где можно подкараулить Джузеппе, — предложил испанец.
— Только не лезь на рожон, — попросила Софи.
Бывший матадор лишь улыбнулся и потер перечертивший шею рубец. У него были свои представления о допустимом риске.
Вышибалы покинули клуб уже за полночь; я запер за ними дверь и вернулся в комнату Луки, с которым на это время осталась Софи.
— Иди спать, — отпустил я кузину и криво ухмыльнулся: — Ну или чем вы там собирались заняться…
— Не язви, — поморщилась Софи и попросила: — Жан-Пьер, скажи, что все будет хорошо.
Очень легко и просто сделать приятное человеку, когда тебе это ничего не стоит.
Я улыбнулся и с уверенностью, которой вовсе не испытывал, заявил:
— Все будет хорошо.
Софи поцеловала меня в щеку и пошла к поэту, а я тяжело вздохнул и покачал головой.
Сказать просто, да только слова придется подкреплять делами, и уж в этом ничего простого нет и быть не может. Впрочем, какой толк беспокоиться о грядущем, если ты никак на него не можешь повлиять и лишь реагируешь на внешние раздражители?
Я выругался и опустился в кресло.
Завтра. Все прояснится завтра.
Лука проснулся на рассвете, пожаловался на пересохшее горло и попросил воды.
— Голова раскалывается, — вздохнул он, напившись. — И ногу ломит, сил никаких нет.
Я ввел его в курс дела, и громила усмехнулся:
— Ну, пока вас не будет, я уж как-нибудь посижу на стульчике! — Он попытался встать с кушетки, но тут же скривился от боли и повалился обратно.
Пришлось накапать в стакан с водой лаунданума.
Опиумная настойка помогла, очень скоро Лука расслабился и даже изъявил желание позавтракать. Я спустился на кухню и нагрузил поднос копченым мясом, сыром, маслом, паштетом и вчерашней выпечкой. Вино брать не стал, ограничился парой бутылок сидра.
Когда Лука перекусил и на его бледное лицо вернулись краски, я забрал «Веблей» и отправился в каретный сарай. Там вытащил из самоходной коляски поэта собственный револьвер, отпер люк в полу и спустился к подземному каналу.
Два всплеска и тишина, только волнами набегают на осклизлую ступень круги. Вот это и называется концы в воду.
Кстати, о воде…
Я напоил распряженную из коляски лошадь и насыпал ей овса, а когда вернулся в комнату, Лука уже спал, его широкое лицо было покрыто испариной, а тяжелое дыхание вырывалось из груди с явственной хрипотцой. Опасаясь разбудить раненого, я вернулся в коридор и наткнулся там на Софи и Альберта. Поэту нужно было уезжать, пришлось вновь спускаться на задний двор.
Все время, пока раскочегаривался котел, Альберт Брандт ходил вокруг самоходной коляски и придирчиво осматривал ее со всех сторон, затем тепло попрощался с Софи и укатил восвояси. Заложив в проушины створок каретного сарая брус, я повернулся к кузине и с улыбкой заявил:
— Ну теперь, держу пари, он здесь еще не скоро объявится!
Софи смерила меня уничижительным взглядом.
— Ты плохо его знаешь!
— Не так всесторонне, как ты, факт, — кивнул я и ухмыльнулся. — Всесторонне, какое точное определение, согласись?
— Язви, язви! — мило улыбнулась в ответ Софи. — Посмотрим, как ты запоешь, когда я перезаряжу дерринджер!
— Туше! — вскинул я руки и уже на полном серьезе уточнил: — Твоя игрушка гладкоствольная, ведь так?
Хозяйка клуба кивнула, прикрыла рот ладонью и зевнула.
— Отдохни, а я пока присмотрю за Лукой, — предложила она.
— В этом нет нужды.
— Мне так будет спокойней.
Я подумал-подумал и спорить с кузиной не стал. Поднялся в кабинет графа Гетти, повесил пиджак на спинку стула и завалился на кушетку.
День будет длинным, отдохнуть и набраться сил вовсе не помешает.
Дьявол! Тогда я и понятия не имел, насколько длинным окажется это шестое сентября…
Антонио разбудил меня в начале одиннадцатого. Красавчик бесцеремонно уселся за рабочий стол графа, передвинул к себе пепельницу и закурил.
Я кое-как разлепил глаза и спросил:
— Ну что там?
— Сицилийцы залегли на матрацы, — сообщил Антонио. — Так просто Джузеппе теперь не достать.
— Этого и следовало ожидать, — поморщился я.
— Поговаривают, Джузеппе вчера встречался со старшим Ченом.
— Выходит, не договорились.
— Похоже на то. Ситуация у них патовая. Зарежут пару шестерок, этим все и закончится. Так вижу.
— Скорее всего.
Я снял пиджак со спинки стула и указал красавчику на дверь.
— Давай на выход.
Тот вдавил окурок в пепельницу и спросил:
— Куда-то собрался? Не хочешь сначала дождаться Гаспара?
Я покачал головой.
— Нет времени. Он может только к вечеру вернуться.
Антонио пожал плечами, вышел в коридор и предупредил:
— Лука просил принести оружие.
— Поднимался к нему?
— Ну да.
Пришлось идти в подвал. В пустующей каморке истопника я вытащил из комода заметно полегчавший саквояж и взял из него последний револьвер. Теперь в сумке оставался лишь маузер. Стоило бы пополнить арсенал.
Как оказалось, Антонио не просто проведал Луку, но и, шутки ради, притащил невесть где раздобытый костыль, и теперь громила всерьез вознамерился спуститься вниз.
— Успеешь! — остановил я его. — Пусть сначала доктор швы осмотрит.
Раненый громила поморщился и спросил:
— Оружие принес?
Я протянул ему рукоятью вперед «Веблей», выгреб из кармана патроны и высыпал их на тумбочку. Лука переломил револьвер, начал заряжать его, но сразу оторвался от оружия и попросил:
— Накапай лаунданума.
— Нога болит?
— Нет, руки трясутся, — ответил вышибала, который никак не мог попасть пулей в камору барабана.
— Думаешь, поможет?
— Еще спрашиваешь!
Я добавил в воду опиумной настойки и протянул стакан Луке. Тот одним махом выпил микстуру, уверенно зарядил «Веблей» и откинулся на подушку.
— Немного отдохну, — сказал он, устроил на груди руку с револьвером и закрыл глаза.
Я спустился на первый этаж и прошел в кабинет Софи. Та разбиралась с бухгалтерской отчетностью.
— Знаешь, Жан-Пьер, — оторвалась хозяйка клуба от платежных ведомостей, — а ведь Джузеппе кругом прав. Единственный реальный способ рассчитаться с долгами Марко — это начать сбывать посетителям кокаин!
— В подвале можно устроить опиумную курильню, — кивнул я, — а на третьем этаже поселить веселых девиц. Будешь бордель-маман. Поэта пристроим зазывалой.
— А ты?
— Стану выбивать долги.
— Не бросишь меня?
— Никогда.
Софи рассмеялась.
— Нет, Жан-Пьер, я лучше уступлю долю маркизу Арлину и пойду к нему на оклад, чем собственным руками разрушу все, что создавала эти годы!
— Возможно, мы еще отыщем бумаги Дизеля.
— Не напоминай лучше мне об этом! — поморщилась Софи, но тут же передумала, принялась перебирать пальцами жемчужное ожерелье и спросила: — Что Ольга?
— Она напугана, и ее точно кто-то преследует.
— Вопрос в том — кто!
Я кивнул. Вопрос был именно в этом.
— Съезжу пока по делам, не падай духом, — предупредил я кузину и отправился к черному ходу. Предупредил курившего там Антонио, чтобы смотрел в оба, а уже на улице нос к носу столкнулся с Гаспаром.
— Ты-то мне и нужен! — обрадовался испанец. — Я знаю, где прячется Джузеппе!
— Прячется? — усмехнулся я.
— Именно прячется, — подтвердил Гаспар. — Угловое здание на пьяцца Гальвани. Это окраина Итальянского квартала, если идти по бульвару Бенедетти, дом будет по правую сторону. Пьяцца Гальвани, номер четыре.
— Найду.
— Но в дом не попасть. Там не протолкнуться от сицилийцев.
— Хорошо, что-нибудь придумаю.
Я хлопнул вышибалу по плечу, глухим проходом между домами дошел до соседней улицы и поспешил к площади Ома. Новости заставили изменить планы, вместо визита в больницу округа Кулон решил заняться куда более неотложными делами и отправился в Итальянский квартал.
Имелся немалый риск попасться там на глаза кому-нибудь из парней Джузеппе и прямо посреди улицы получить ножом под ребра или поймать заряд картечи, поэтому я решил схитрить. На одном из перекрестков купил у цветочницы букет слегка пожухлых роз, затем остановил извозчика и после отчаянной торговли уломал старого венгра отвезти меня на пьяцца Гальвани всего за полфранка. Столько же посулил ему в случае опоздания девушки.
— Жду пять минут и уезжаю, — сразу выставил условие седоусый дед.
Я уселся на сиденье, загородился цветами и принялся внимательно смотреть по сторонам. На небольшой площади с бронзовым памятником и миниатюрным сквером посередине мы простояли минут пять, а потом я вручил извозчику еще одну монету и попросил высадить у ближайшей станции подземки.
— Эх, молодо-зелено! — покачал головой извозчик и взмахнул вожжами, заставляя тронуться с места понурую лошадку.
Я кивнул, изображая разочарование, хоть разочарованным нисколько и не был.
Все как надо. Приехал, осмотрелся на месте и уехал, не привлекая ненужного внимания тамошних обитателей.
Дом номер четыре выходил фасадом на площадь, а со стороны бульвара Бенедетти стена оказалась глухой, без единого окна. У парадного сидели на корточках двое молодых парней, на крыльце стоял с сигаретой крепыш постарше. Наверняка и черный ход находится под наблюдением.
Пока я дожидался поезд на перроне подземки, наскоро накидал схему площади, потом усмехнулся, вырвал листок, смял его и выкинул в урну. Если Джузеппе и в самом деле скрывается в этом доме, вечером появятся неплохие шансы отправить его на тот свет. И не могу сказать, что в этом не будет ничего личного…
Огороженная высоким забором территория Общественной больницы округа Кулон занимала половину квартала и включала в себя больше десятка отдельных корпусов. В поисках санитара пришлось изрядно между ними побродить, пока наконец одна из выбежавших покурить на улицу медсестер не направила меня на задворки терапевтического отделения.
Эндрю Кларк оказался высоким и темноволосым, с кислым лицом язвенника. Он сидел в одиночестве на лавочке в тенистом и сыром дворике, рядом стояла бутылка молока, а на расстеленной газете была выложена французская булка и кусок сыра.
Невесть с чего захотелось завалить санитара на землю, легонько стиснуть шею и давить, пока не вылезут глаза. Аж руки задрожали, и пальцы судорогой свело.
Наваждение прошло столь же быстро, сколь и накатило; я подошел к лавочке и на всякий случай уточнил:
— Эндрю Кларк?
Санитар поднял на меня хмурый взгляд и медленно кивнул.
— Чего надо?
— Есть пара вопросов о вашей работе в «Готлиб Бакхарт».
— Пятьдесят франков, — с ходу обозначил свои расценки Эндрю Кларк.
— Не понял? — разыграл я недоумение.
— Интервью стоит пятьдесят франков. Нет денег — до свидания.
Ушлый охранник направил меня сюда точно неспроста; наверняка эта парочка неплохо зарабатывала, обчищая карманы криминальных репортеров.
Я достал карточку частного детектива на имя Августо Маркеса и продемонстрировал ее санитару.
— Меня интересует один из пациентов сгоревшего отделения…
Эндрю Кларк фыркнул.
— А кого он не интересует, скажите на милость? — Санитар сдвинул булку и сыр на лавочку, развернул мятую газету и продемонстрировал портрет встреченного мной на задворках «Парового котла» сиятельного. — Награда за информацию о местонахождении этого психа пять сотен, так чего ради мне помогать вам даром?
— Он был там? — уточнил я.
— Был, — с кислой миной подтвердил Кларк. — Есть деньги?
Я сел рядом и сказал:
— Меня интересует не он.
Санитар усмехнулся.
— Да ладно!
— Не он.
— А кто, скажите, пожалуйста?
Я посмотрел в глаза собеседника и произнес первое пришедшее на ум имя:
— Петр Ларин.
— Первый раз слышу, — пожал плечами Эндрю Кларк.
— Вы знали по именам всех пациентов?
Санитар взял булку и покачал головой.
— Нет, не знал, — подтвердил он, откусил хлеб, прожевал, глотнул молока и вновь покачал головой. — Нет, только по номерам и прозвищам.
— Петр, Питер, Пьер, Пьетро, Петрос, — перечислил я имена. — Пациент вырезал на себе эти имена. Помните такого?
Эндрю Кларк поскучнел и явно намеревался сообщить, что ничего об этом не знает, но вдруг передумал и кивнул.
— Был такой.
— Как его звали?
— Просто пациент из второго карцера.
— Карцера?
— Комната с обитыми войлоком стенами, — пояснил санитар. — Как на самом деле звали пациента, я не знаю. Несколько раз делал ему уколы успокоительного, видел порезы. Только к чему это все? Спаслись пациенты из общих палат, из карцера ему было не выбраться.
Я достал из внутреннего кармана пиджака конверт и протянул собеседнику фотографию с обожженным человеком.
— Вот черт! — выдохнул Эндрю Кларк, бледнея. — Откуда это?
— Предоставил клиент, — сказал я и спрятал фотографию обратно в конверт. — Что ты можешь о нем рассказать?
— Пятьдесят франков, — вновь завел свою шарманку санитар. — Давайте пятьдесят франков и спрашивайте, что хотите. У вас будет полчаса.
— Да мне аванс в сотню выписали! — попытался я поторговаться, но Кларк уперся на своем и не пожелал скинуть ни сантима. Руки так и чесались ухватить длинную шею с крупным кадыком и слегка стиснуть ее, но мне нужны были ответы на вопросы, а вовсе не дохлый санитар, поэтому пришлось раскошелиться.
Я достал из бумажника банкноту в пятьдесят франков и выложил ее на лавку между нами, а когда Кларк потянулся за полтинником, легонько ударил его по руке.
— Сначала ответы!
Санитар поморщился, достал карманные часы и засек время.
— Спрашивайте!
— На чем специализировалось отделение?
Санитар пожал плечами.
— Понятия не имею. Профессор Берлигер никому ничего не объяснял, разве что его ассистент был в курсе. Но с ними поговорить уже не получится. — Эндрю Кларк глотнул молока и поморщился от неприятного воспоминания. — Сгорели оба.
— Но специализация же какая-то ведь была? Шизофрения или…
— Нет!
— Что — нет?
— Не было никакой специализации, — уверил меня санитар. — Диагнозы у всех были разные!
— Но не могли же всех лечить электротерапией!
Эндрю Кларк взглянул на пятьдесят франков и после тяжелого вздоха сообщил:
— Все пациенты были сиятельными. Все до одного.
— Вот как? — хмыкнул я.
Зачем профессору понадобилось собирать сиятельных? От чего он собирался излечить их — нас? — с помощью электротерапии? Какой, черт побери, был у меня диагноз?!
— Истории болезней и списки пациентов отделения — где они сейчас? — спросил я после недолгих раздумий.
Санитар прожевал булку и сообщил:
— Сгорели. Все сгорело. Вышел большой скандал, не смогли даже установить точное количество больных.
Новость эту приятной было не назвать, и все же я не опустил руки и решил зайти с другой стороны.
— Но ведь пациентов откуда-то переводили, так? Наверняка остались записи в других отделениях клиники!
Эндрю Кларк скептически поморщился.
— Сомневаюсь, что кто-то хранил все эти бумажки. К тому же профессору Берлигеру постоянно передавали пациентов из других больниц. Да и что дадут списки? Вашего пропавшего Петра они отыскать не помогут.
Санитар был совершенно прав, но я не дал сбить себя с мысли и спросил:
— Что значит, пациентов переводили из других клиник? Переводили напрямую в ваше отделение? Разве их не должны были предварительно регистрировать в канцелярии «Готлиб Бакхарт»?
— Регистрировать? — рассмеялся Эндрю Кларк. — Никто никого не регистрировал! На кой черт? На моей памяти из отделения никого никогда не выписывали! Только вперед ногами!
По спине у меня побежали мурашки.
Никого не выписывали? Никогда?
Что за лечение такое назначал пациентам заведующий отделением, если никто из них не шел на поправку? И куда смотрело руководство лечебницы? Как на подобное безобразие выделялись деньги? Или всем было просто наплевать?
Тут что-то не сходилось. Я чувствовал это и потому еще раз уточнил:
— Никого не выписывали? Никогда?
Эндрю Кларк кивнул.
— Никого и никогда, — подтвердил он и нахмурился, будто вспомнил какую-то деталь. — Раз только было, но там за больным полиция явилась, все документы изъяли, будто его и не было никогда. Профессор даже с охраной поскандалил. Да! Это как раз перед пожаром случилось!
Я насторожился.
— Точно?
— В тот день, да.
Незадолго до пожара полицейские вывезли из клиники пациента. Что это — простое совпадение или нечто большее? Быть может, этим пациентом был я? Как иначе мне удалось освободиться из карцера?
И кстати, почему меня вообще держали в карцере?
— Перерыв заканчивается, — напомнил санитар, алчно поглядывая на пятьдесят франков. — Пора мне…
— Погоди! — потребовал я. — Те полицейские предъявляли хоть какие-то бумаги? Распоряжения о переводе пациента? Ордер на арест? Они представились?
— Может, и представились, — безразлично пожал плечами Кларк. — Должны были.
— Ты сам их видел?
Санитар кивнул.
— Видел. Еще удивился, помню…
— Чему?
— Один из полицейских полукровкой был. Такая, знаете, характерная внешность, когда в родителях испанцы и аборигены Нового Света намешаны.
— Уверен?
— Среди беженцев от ацтеков таких хватало, — подтвердил Эндрю Кларк. — Но этот точно местным был. Кто же беженца в полицию возьмет?
Действительно, кто?
Я поднялся с лавочки и уточнил:
— Выглядел он как?
— Ну, смуглый такой и черноволосый, с красноватой кожей, — припомнил санитар, пряча в карман белого халата пятьдесят франков. — Невысокий, широкий в плечах. Крепкий. У него на подхвате паренек молодой был, тот чистокровный испанец.
Я с сомнением поглядел на собеседника, но поборол подсознательное желание пырнуть его стилетом, да и требовать деньги назад тоже не стал. Пусть ничего особо важного и не узнал, но одну или две зацепки все же получил.
И, к слову, от какого заболевания лечили в клинике сиятельных? От какого заболевания лечили меня самого?
Эндрю Кларк встал и принялся убирать в бумажный пакет недоеденный завтрак, но я его остановил.
— Последний вопрос.
— Что еще?
— Где тут поблизости можно недорого поесть?
День вышел долгим и нервным. Перед возвращением в клуб я заглянул в облюбованную медицинским персоналом столовую через дорогу и плотно там перекусил. Заработал изжогу, но нисколько по этому поводу не переживал, поскольку дальше до самого вечера даже не присел.
Суббота! В клубе — аншлаг и столпотворение, а Жиль лежит в морге, да и Лука со своей простреленной ногой едва передвигается. Как сел в заднем коридоре, так ни туда и ни сюда. Но хоть комната отдыха и гримерки под присмотром.
Сам я курсировал по клубу и время от времени выдвигался на задний двор, а потом Виктор Долин привез Ольгу, пришлось присматривать еще и за ней.
Когда начало темнеть, я спустился в подвал, разобрал в каморке истопника маузер «К63» и тщательно протер его везде, где могли остаться отпечатки пальцев. Затем прошелся ветошью по кобуре и вновь спрятал оружие в саквояж. Туда же закинул старые грязные перчатки, потертую фетровую шляпу, моток веревки и перепачканный угольной пылью комбинезон, который издали, да еще и в темноте вполне мог сойти за рабочее одеяние трубочиста.
Оставлять клуб субботним вечером на одного лишь Антонио не хотелось до скрежета зубовного, но иного выхода у нас попросту не было. Я отправил красавчика с его обычного места у центральной лестницы к входной двери и попросил буфетчика лично встречать членов клуба.
— А что такое? — забеспокоился Морис Тома. — Куда вы все собрались? И что стряслось с Лукой? Он еле ходит!
— Все в порядке, Лука подвернул ногу, а нам с Гаспаром надо кое-куда отлучиться по поручению Софи. Не беспокойся, скоро вернемся.
Новая обязанность буфетчика нисколько не воодушевила, но спорить с кузеном хозяйки он не решился. Я ободряюще улыбнулся ему напоследок, окликнул Гаспара и вместе с испанцем отправился на задний двор.
— Скажи, в Новом Вавилоне много аборигенов Нового Света? — спросил я, когда мы выехали на коляске за ворота.
— Да уж хватает! — фыркнул Матадор.
— А если не брать в расчет недавних переселенцев? Меня интересует человек, родившийся в смешанной семье. Второй родитель — испанского происхождения. Кастилец, баск, каталонец, галисиец — не знаю. Еще он имеет какое-то отношение к полиции. Сложно его будет отыскать?
Гаспар хмыкнул.
— Ну и задачку ты задал! Могу попробовать поспрашивать, но гарантировать ничего не возьмусь.
— Поспрашивай, — кивнул я.
На город накатывали стремительные осенние сумерки, всюду зажигались витрины магазинов и питейных заведений, где-то бродили от столба к столбу фонарщики, где-то мрак разгоняло яркое сияние электрических ламп. В небе плыли сигнальные огоньки дирижаблей, по дорогам скользили лучи фар самоходных колясок и прыгали отблески «летучих мышей» конных экипажей.
Но главное — окна. Редкими квадратами на темных стенах домов светились прямоугольники окон, постепенно их загоралось все больше и больше. Одни были закрыты плотными шторами, другие занавешены лишь полупрозрачным тюлем. Иногда взгляд выхватывал движение в комнатах, а присмотришься — и будто на экране синематографа разворачиваются картинки чужой жизни.
Неподалеку от пьяцца Гальвани коляска заехала в глухой переулок, там я быстро нарядился в комбинезон, завязал низ лица платком, нахлобучил на голову шляпу и надел перчатки. После этого дотянулся до нижней перекладины пожарной лестницы и вскарабкался на крышу. К этому времени уже окончательно стемнело, и темный комбинезон полностью растворился на фоне ночного неба. Впрочем, кто станет глазеть вверх в столь поздний час? Главное — самому не оступиться впотьмах и не свернуть себе шею.
Из приткнувшейся к печной трубе будки послышалось курлыканье, я пригнулся, чтобы не маячить над коньком, и перебежал дальше. Крыши лишь несведущему человеку представляются безлюдными, на деле сюда поднимаются отнюдь не одни только трубочисты. Ходят к птицам голубятники, меняют черепицу кровельщики, вывешивают на чердаках стираное белье домохозяйки. Да те же вездесущие мальчишки чего стоят!
Но не в это время. А даже если меня и заметят, кликнуть постового никому и в голову не придет. Трубочист припозднился, дело житейское.
Из распахнутых окон мансард слышались голоса и звон посуды, где-то играл граммофон, во дворе заливисто лаяла собака. Добравшись до края крыши, я сначала перекинул на соседнюю саквояж, затем примерился и перескочил сам. Внутри квартала дома были построены впритык друг к другу, можно было пройти от улицы до улицы, ни разу не спустившись на землю.
Уже третье здание выходило на пьяцца Гальвани. До противоположной стороны площади от него было… Я выставил перед собой большой палец — метров семьдесят или немногим меньше. Для прицельного выстрела из длинноствольного маузера с примкнутым деревянным прикладом-кобурой дистанция попросту смешная.
Расстегнув саквояж, я вытащил пистолет и отрегулировал прицел, а затем оттянул затвор и принялся один за другим вставлять в неотъемный магазин патроны. После примкнул кобуру и положил оружие рядом с собой на скат крыши. Вытащил блокнот и сполз чуть ниже — так, чтобы меня не было видно с улицы. Запалил спичку, прикрыл ее ладонями и принялся внимательно изучать сделанные несколько дней назад рисунки.
Большой Джузеппе в полный рост. Большой Джузеппе сидя. Большой Джузеппе в движении на полушаге.
На второй спичке я постарался подметить особенности фигуры и взялся за маузер, мысленно прокручивая в голове характерные жесты главаря сицилийцев. Комнаты в доме напротив освещали газовые рожки на стенах, и местные обитатели отбрасывали на легкие полупрозрачные занавески свои слегка искаженные силуэты.
Большего и не требовалось. Лишь бы оказался на месте Джузеппе.
Тени ходили и сидели, собирались за столом в большой комнате на третьем этаже, гасили свет в одних помещениях и зажигали его в других. Тени жили своей жизнью и не ассоциировались с людьми.
Просто бумажные фигуры театра теней.
Предстоящее убийство нисколько не волновало меня. Угрызений совести я не испытывал ни малейших. Никто не терзается муками совести из-за необходимости выдернуть впившегося в кожу клеща или прихлопнуть комара. Вот и Джузеппе… тот еще клещ. И пусть не мне брать на себя роль высшего судии, но…
Неожиданно в одной из теней почудилось нечто знакомое. Рост, осанка, ширина плеч, еще какая-то мелочь, вроде резкого поворота слегка наклоненной вперед головы. Я поспешил взять человека на прицел, но выстрелить не успел. Тот пропал из виду — скрылся в коридоре, скорее всего.
Ствол начал медленно сдвигаться в сторону, а потом фигура Джузеппе откинула тень на занавеску в соседней комнате. Главарь банды сицилийцев остановился у стола, а сесть уже не успел: я прицелился точно в центр темной фигуры и спустил курок. Грохнул выстрел, гулко раскатился над крышами мощный хлопок. Отдача подкинула ствол, я вернул его на место и вновь выстрелил в силуэт Джузеппе, который уже начал валиться на пол. Миг спустя тот пропал из виду, и я в быстром темпе расстрелял остававшиеся в магазине патроны по ближайшим окнам, не выбирая никого конкретно, просто желая создать видимость беспорядочной пальбы.
Пусть лучше решат, что Джузеппе просто не повезло.
Поднявшись с колен, я зашвырнул маузер во двор, схватил саквояж и бросился прочь. Едва не поскользнулся на поехавшей черепице, скакнул на соседнюю крышу и ринулся к следующему дому.
Позади закричали, и залился длинной третью полицейский свисток, но мне было уже не до того. Убраться отсюда как можно быстрее — вот единственное, что по-настоящему заботило меня сейчас.
При прыжке с крыши на крышу с головы слетела шляпа и закувыркалась, падая в темноту. Я даже не взглянул ей вслед, добрался до пожарной лестницы, скинул вниз пустой саквояж и принялся лихорадочно перебирать руками и ногами перекладины. Спрыгнул на землю, схватил сумку и замер на месте как вкопанный: у дожидавшейся меня в переулке коляски никого не оказалось.
Рука сама рванула застежки комбинезона и нырнула в карман с «Зауэром», но тревога оказалась напрасной. Гаспар выступил откуда-то из темного угла и взобрался на козлы.
— Порядок? — спросил он, сунув револьвер сзади за пояс под пиджак.
— Да! — шумно выдохнул я и скомандовал: — Гони!
Коляска тронулась с места и под стук подков по мостовой начала резво набирать ход; я сорвал с себя комбинезон и без сил развалился на сиденье.
«Сделал!» — вот и все, что крутилось у меня в голове.
Только это, и больше ничего.
В клубе я первым делом отправился в кабинет Софи, молча распахнул бар и принялся водить пальцем по красочным этикеткам разнокалиберных бутылок.
Нервно вскинувшаяся при моем появлении кузина немного расслабилась и спросила:
— Надо понимать, все прошло успешно?
— Вполне.
Сначала я взял портвейн, но передумал и заменил его на арманьяк. Разложил стилет, срезал сургуч с пробки и плеснул янтарной жидкости в пузатый бокал.
— Теперь все будет хорошо? — с надеждой спросила Софи.
— В идеале сицилийцам и китайцем станет не до нас, да, — решил я, сделал глоток и зажмурился, оценивая ощущения. Арманьяк оказался не таким мягким, как коньяк, чуть более резким и насыщенным. Незнакомым. Мне понравилось.
Хозяйка клуба постучала ноготками по столешнице и сказала:
— Осталось разобраться с Ольгой.
Я сделал еще один глоток, но этот — уже без всякого удовольствия. Допил остатки и поставил стакан на стол.
— Если только Ольга как-то связана с налетом на кассу, — напомнил я кузине о своих сомнениях.
— Так выясни все скорее! — потребовала Софи. — Я не прошу тебя вырывать ей ногти, но сделай уже что-нибудь! В конце концов, это ты впустил ее в кабинет!
— Опять угрожал Фальер? — вздохнул я.
— Нет, но сто тысяч нам точно не помешают.
И это было действительно так.
Я скривился и пообещал:
— Ладно, попробую прощупать ее по дороге домой.
— У тебя все получится! — улыбнулась Софи, поднялась из-за стола и уткнулась лбом мне в грудь. — Не знаю, что бы делала без тебя! Пусть меня заклеймят за мракобесие, но ты будто мой ангел-хранитель!
— Вот сейчас войдет твой Альберт и закатит нам сцену ревности, — посмеялся я.
Софи отодвинулась и покачала головой.
— Альберт не такой.
— Он за свободные отношения?
Тут уже и Софи не удержалась от смеха.
— В любом случае я просила его сегодня не приезжать.
— Что так?
— Надо подбить августовский отчет и выйти к гостям. Мы договорились встретиться завтра.
— Провожу Ольгу и вернусь за тобой, — предупредил я кузину и взялся за дверную ручку, но Софи меня остановила.
— Не дави на нее слишком сильно, — попросила она. — Возможно, это и в самом деле простое совпадение.
Я кивнул и шагнул за дверь.
Лука чувствовал себя на удивление неплохо для человека, только вчера словившего пулю. Громила сидел на выставленном в коридор пуфике и время от времени прикладывался к бутылке с сельтерской. Оставалось лишь надеяться, что опиумной настойки он влил туда… в меру.
Я не стал читать ему мораль и поднялся на второй этаж. Танцевальное представление давно закончилось, надо было забрать Ольгу и проводить ее в пансионат.
— Все в порядке, Морис? — уточнил я у буфетчика, которого Гаспар к этому времени уже освободил от обязанностей привратника.
Морис Тома мельком глянул в зеркало, будто проверил, не съехал ли набок парик, и ответил, что все в порядке. Памятуя о вчерашней попытке проследить за нами, я приблизился к буфетчику и негромко спросил:
— Мы не ждем никаких грузов сегодня?
Морис достал записную книжечку в кожаной обложке, заглянул в нее, потом посмотрел на настенные часы.
— Через полчаса привезут пиво. Должны были завтра, но запасы подошли к концу, и нам пошли навстречу.
Всякий раз, доставляя очередную партию пива, поставщик увозил ящики с порожней тарой, но если сегодня поездку организовали специально для нас, то едва ли фургон будет набит под завязку.
— Найдется местечко в кузове для двух человек?
Буфетчика такой вопрос изрядно озадачил. Он наморщил лоб и не нашел ничего лучшего, как, в свою очередь, поинтересоваться:
— А зачем?
— У Ольги, — указал я на окруженную гостями танцовщицу, — слишком много назойливых поклонников. Раз уж мне поручили проводить ее до дома, хочу сделать все чисто.
Морис Тома округлил глаза.
— О-о-о! — протянул он. — Так ты провожаешь ее? О-о-о…
— Морис! Это просто работа. Ты поможешь с фургоном?
— Конечно-конечно, — покивал буфетчик. — Я спрошу. Ты будешь здесь?
— Да.
— Через полчаса, — напомнил Тома и отправился шпынять нерадивых официантов.
Полчаса пролетели незаметно; буфетчик вернулся и с довольным видом объявил, что обо всем договорился.
— У вас десять минут, — предупредил он, — пока разгрузят пиво и вынесут ящики с пустыми бутылками. Не больше.
Я помахал Ольге, но та, как на грех, оказалась увлечена разговором с маркизом Арлином, и моей жестикуляции не заметила. Врываться в ряды гостей и утаскивать ее за собой, показалось отнюдь не лучшей идеей, поэтому я вырвал из блокнота листок, написал коротенькое послание и велел проходившему мимо официанту доставить его танцовщице.
Ольга прочитала записку, оглянулась и явственно заколебалась, но все же попрощалась с внимавшей ей публикой и отошла ко мне. Глаза ее искрились от выпитого шампанского.
— Уже пора? — печально вздохнула она. — Нельзя немного задержаться?
Я покачал головой.
— Будь моя воля, гулял бы с тобой всю ночь напролет, но сейчас мы можем покинуть клуб незамеченными, а потом такой возможности уже не будет.
Ольга поджала губки и отправилась в гримерную менять вечернее платье на более подходящий для прогулки по вечерним улицам наряд. Моя категоричность ее явно расстроила. А вот встретившийся нам в коридоре Виктор Долин дурного настроения примы нисколько не разделял и даже соблаговолил выразить мне благодарность за заботу.
— Она такая увлекающаяся! — покрутил рукой хореограф, когда Ольга скрылась в гримерке. — Вы с ней помягче, Жан-Пьер, помягче. Прошу вас! Это бунтарство насквозь наносное, внутри она совсем другая!
Я лишь вежливо улыбнулся в ответ, и Виктор больше не стал докучать, откланялся и ушел в комнату отдыха.
Когда Ольга вышла из гримерки в длинном сером платье и шляпке с широкими полями, она улыбнулась мне как ни в чем не бывало и полюбопытствовала:
— И как же мы покинем клуб? На ковре-самолете?
Я посмеялся шутке и повел девушку на второй этаж.
— В этом нам поможет один неоценимый человек.
— И кто же он?
— Морис Тома, разумеется!
Ольга хихикнула.
— У него такой забавный парик!
— Только не стоит ему об этом говорить, — попросил я, поднимаясь по лестнице.
Буфетчик встретил нас наверху с двумя бокалами шампанского.
— Прошу! — протянул он их нам будто важным гостям.
Танцовщица приняла угощение как нечто само собой разумеющееся, а вот я заколебался.
— Пожалуй, не стоит…
— Как не стоит?! — возмутился Морис Тома. — Такой вечер! Да если бы мне выпала возможность составить компанию несравненной Ольге, я бы…
Буфетчик задохнулся от переполнявших его эмоций, а когда прима благосклонно улыбнулась этим словам, его и без того румяные щеки покраснели еще больше.
Я подумал: «Какого черта? Это же просто бокал шампанского!» — принял его, отпил игристого вина и спросил:
— Ты проводишь нас?
— Да! — подтвердил Морис, взволнованно вытер вспотевшие ладони и сбежал по лестнице на первый этаж. Мы направились следом.
Я на ходу осушил бокал и поставил его на поднос проходившего мимо официанта, а Ольга смаковала холодное шампанское без всякой спешки и вручила пустой бокал буфетчику уже на заднем дворе.
— Благодарю, Морис! — улыбнулась она и рассмеялась при виде парового фургона. — Меня вывезут отсюда контрабандой?!
— Так и есть, контрабандой, — улыбнулся в ответ буфетчик, облизнул пересохшие губы и поторопил меня: — Поспешите, Жан-Пьер!
Я подошел к сидевшему в кабине с распахнутой дверцей шоферу, справился у него насчет маршрута и попросил высадить нас на этом берегу Ярдена сразу перед мостом.
Водитель флегматично кивнул. Ему явно хотелось поскорее избавиться от нас, загнать фургон в гараж и отправиться пить пиво.
По железной лесенке я первым забрался в кузов и протянул руку Ольге. Прима, несмотря на длинное платье, легко присоединилась ко мне, и тогда буфетчик всучил нам бутылку шампанского.
— Пусть будет! — рассмеялся он, прикрывая створки.
Чудак-человек! Решил, что мне посчастливилось вытащить танцовщицу на свидание!
— Здесь совсем темно! — прошептала Ольга.
Фургон тронулся, нас качнуло, и я едва не завалился на спину. Свободного места в кузове оставалось совсем немного, пришлось усесться на ящик с пустыми пивными бутылками. На очередной кочке Ольгу шатнуло, я удержал ее от падения, но был вынужден усадить себе на колени.
Если приму и возмутила подобная бесцеремонность, то виду она не подала, как не попыталась и подняться на ноги. Только хихикнула да поерзала, устраиваясь поудобнее.
Я обхватил Ольгу за талию, но большего себе не позволил. Мне и так было хорошо. Я чувствовал тепло девичьего тела, ощущал цветочный аромат ее духов, слышал учащенное дыхание. Сердцебиение? Да, несмотря на звяканье пустых бутылок и поскрипывание, прекрасно слышал и его.
Это возбуждало, и сейчас я хотел лишь одного: чтобы эта поездка как можно дольше не кончалась. Но нет, конечно. Ехать от клуба до набережной было совсем недолго.
Вскоре фургон перестало трясти на брусчатке, и он остановился. Тогда я распахнул створки и спрыгнул на дорогу. Ольга оправила платье, приняла руку и спустилась следом, едва не упав мне в объятия.
Я закрыл кузов, просемафорил ладонью водителю, и грузовой экипаж укатил на мост. А мы остались на набережной.
Я, красивая девушка и речной простор.
Что еще надо для полного счастья? Шампанское?
Кровь ударила в голову, а в ушах зашумело, как бывает, когда резко поднимешься из кресла, и я поддался эмоциям и скрутил с горлышка бутылки проволоку. Хлопнуло, пробка улетела в темноту, вслед за ней в реку плеснулось пенное шампанское, но его вылилось совсем немного.
Я глотнул игристого вина, и Ольга рассмеялась.
— Жан-Пьер, что ты делаешь?! — округлила она глаза в притворном ужасе, но протянутую бутылку приняла без малейших колебаний. Приложилась к горлышку и вновь прыснула смехом. — Это же безумие!
На нас начали оборачиваться прохожие, и, не желая привлекать к себе лишнего внимания, я приобнял спутницу за талию и повел ее по набережной. Ольга не возражала.
— Наверное, надо иногда совершать такие безумства, — произнесла она, возвращая бутылку. — Без них жизнь становится невероятно сухой и пресной!
Я кивнул. Меня переполняли чувства, они окрыляли. Это было странно, противоестественно и непонятно, но одновременно и ужасно приятно. Заботы и тревоги остались где-то далеко-далеко, они попросту перестали существовать здесь и сейчас.
Темная гладь реки. Небо с огоньками сигнальных огней. И никаких стен кругом, один простор.
Я был счастлив. Я любил этот город.
Постовой посмотрел на нас с укоризной; я подмигнул ему и увел Ольгу на тенистую аллею, где среди кустов мягко светилась шеренга газовых фонарей. Там мы уселись на свободную лавочку и поцеловались.
Ольга сразу отстранилась и достала пудреницу. Смотрясь в зеркальце, она подправила смазанную поцелуем губную помаду и сказала:
— Не стоило этого делать, — но сразу хитро прищурилась и добавила: — Здесь…
Я расправил носовой платок и вытер губы. След помады показался кровавой отметиной.
Ольга первой встала с лавочки и протянула руку.
— Идем?
Мне никуда идти не хотелось. Каждый шаг неизбежно приближал нас к пансиону, а вечер был слишком прекрасен, чтобы закончиться так рано. Но удерживать танцовщицу я не стал, поднялся на ноги, глотнул шампанского и передал бутылку приме.
Мы ушли с аллеи на тихую улочку, и там я снова обнял Ольгу. И вновь она не возражала.
Приму била ощутимая дрожь, а вот мне холодно не было. Напротив, по жилам вместо крови струилось чистое пламя. Шампанское оказалось на редкость коварным.
Я рассказывал какие-то истории, Ольга смеялась. Опустевшую бутылку оставили на пороге аккуратного домика. То-то утром удивится молочник! Нас это изрядно развеселило.
Смех, ночь, приятное раскачивание земли под ногами.
Радость и беззаботность.
Эйфория.
Но все хорошее когда-нибудь да заканчивается. Очень скоро мы вышли к пансиону и остановились у его дверей.
— Ну, вот и все… — Ольга поцеловала меня, но не дежурно чмокнула на прощанье в щечку, а страстно, ее язычок ловко скользнул мне в рот.
Какое-то время мы простояли обнявшись, а потом танцовщица отстранилась и прошептала:
— Каждый раз, проветривая комнату, я боюсь, что кто-нибудь заберется в окно. Этот клен во дворе… — Она не стала продолжить и постучала молоточком в дверь, а когда лязгнул засов, обернулась и лукаво подмигнула. — Такая духота! Обязательно проветрю комнату перед сном!
При этих словах сердце дрогнуло и заколотилось, будто сумасшедшее, но я тут же взял себя в руки и приподнял над головой кепку.
— Мадам Ховард!
Хозяйка пансиона запустила Ольгу в гостиную, кивнула мне и заперла дверь. Я не стал маячить у крыльца, вызывая ненужные подозрения, и сразу отошел к углу, но не тому, где фонарь освещал табличку с номером и названием улицы, а к противоположному, погруженному во тьму. Там меня качнуло, пришлось опереться рукой о стену.
У соседнего дома в ночи колыхнулось какое-то движение, я потянулся за пистолетом, но нет — никого и ничего. Просто показалось. В голове шумело, а перед глазами все расплывалось, да и покачивало меня от шампанского весьма ощутимо, но не колебался я ни мгновения. Упер носок ботинка в поперечную перекладину решетки, перегородившую проход между домами, и спрыгнул на другую сторону.
Выходившие на задний двор окна первого этажа, в отличие от уличных, не были закрыты ставнями, а лишь зашторены, поэтому, пробираясь вдоль стены, пришлось опуститься на корточки. Сердце колотилось все сильнее и сильнее, в ночной тиши остался только его стук да пронзительный звон цикад.
У клена я остановился перевести дух и обнаружил, что весь взмок от пота. Будто мальчишка на первом свидании, просто позор.
Несмотря на опьянение, взобраться на дерево удалось без особого труда, помогли ветки и сучья. Но вот подбираясь к открытому окну, я едва не сверзился на землю с высоты второго этажа. Нет, ствол клена там удобно изгибался, и физически развитому человеку опасаться было совершенно нечего, но у меня вдруг невесть с чего потемнело в глазах. Едва не теряя сознания, я ухватился за подоконник и кое-как втащил себя в комнату.
Ольга тут же оказалась рядом, поцеловала и вручила стакан с джином-тоником.
— Я верила в тебя! Ты мой герой! — заплетающимся языком произнесла танцовщица, оступилась и едва не расплескала коктейль.
Чтобы устоять на ногах, она оперлась о письменный стол, и в моей памяти вдруг всколыхнулось воспоминание о сцене в кабинете Софи. Приглушенный свет, облегающее платье, соблазнительный изгиб фигуры…
Я отставил стакан на подоконник, шагнул к Ольге и навалился на нее сзади, прижимая к столу. Звон в ушах сделался просто невыносим, одна моя рука начала задирать длинную юбку платья, другая стиснула грудь примы. Ольга закусила губу и негромко застонала.
— Ты ведь не из пустой прихоти захотела попасть в кабинет Софи? — прошептал я на ухо Ольге. — Что тебе там понадобилось?
Я почувствовал, как лихорадочно забилось ее сердце, но не отпустил, лишь еще крепче стиснул в ожидании ответа. Любого ответа. В голове все плыло, и едва ли я в полной мере отдавал отчет своим действиям. Остались одни только желания да навязчивый вопрос, который никак не удавалось выкинуть из головы.
— Все это было не случайно, ведь так?
И Ольга наконец выдохнула:
— Нет, не случайно…
А дальше — сплошной туман, в котором тонули и таяли обрывки фраз. И в котором тонул и таял я сам, неумолимо и неуклонно проваливаясь в забытье.
Но вот очнулся я разом. Просто осознал вдруг, что лежу на спине с открытыми глазами и бездумно смотрю на забрызганный кровью потолок. Дверь содрогалась от стука и, будто мало было того, в коридоре во всю глотку проорали:
— Откройте, полиция!