Джонас не хотел возвращаться. Он не хотел воспоминаний, не хотел почета, не хотел мудрости, не хотел боли. Он хотел опять стать ребенком, вернуться к играм в мяч и поцарапанным коленкам. Он сидел дома один и смотрел в окно, на играющих детей, на взрослых, возвращавшихся домой после спокойного рабочего дня. В их обыкновенной жизни не было страдания, потому что они, как и их предшественники, выбрали Принимающего, чтобы он взял на себя это бремя. Но у Джонаса не было выбора. И каждое утро он возвращался в Пристройку.
Еще много дней после того, как они разделили ужасное воспоминание о войне, Дающий был особенно ласков с Джонасом.
– Так много хороших воспоминаний, – повторял Дающий.
Джонас ему верил. Он уже получил множество счастливых воспоминаний.
Он видел празднование дня рождения, когда именинником был только один ребенок, так что теперь он понимал, каково это – быть отдельным, особенным человеком и гордиться этим.
Он посещал музеи и видел картины, наполненные всеми цветами, и каждый он мог назвать.
В одном радостном воспоминании он скакал на вороном коне по полю, которое пахло мокрой травой. Они остановились у ручья и вместе пили холодную чистую воду. Теперь он многое понимал про животных, а когда конь поднял голову и уткнулся Джонасу в плечо, узнал про особую связь животных и людей.
Он гулял по лесу, он сидел ночью у костра. Воспоминания дали ему знания о боли одиночества, но теперь он понял, что уединение может приносить и радость.
– Какое ваше любимое воспоминание? – спросил Джонас. – Не нужно мне его отдавать, – добавил он быстро, – просто расскажите мне о нем, и я буду ждать. Вам же все равно придется отдать мне его в самом конце.
Дающий улыбнулся:
– Ложись. Я счастлив поделиться им с тобой.
Джонас тут же почувствовал радость. Иногда он не мог сразу сориентироваться. Но сейчас ощущение счастья, переполнявшее воспоминание, передалось ему мгновенно.
Он был в комнате, полной людей. В очаге горел огонь. Через окно он видел, что снаружи темно и идет снег. Разноцветные огоньки – красные, желтые, зеленые – сверкали на ветках дерева, которое почему-то стояло в комнате. На столе на золоченой подставке горели свечи, распространяя мягкий мерцающий свет. Он чувствовал запах готовящейся еды, слышал чей-то негромкий смех. На полу спала собака с золотистой шерстью.
Еще на полу лежали какие-то вещи, завернутые в яркую разноцветную бумагу и перевязанные блестящими ленточками. Джонас увидел, как малыш начал подбирать и раздавать свертки другим детям, затем взрослым, которые, очевидно, приходились им родителями, а затем паре Старых – они сидели на диванчике вместе и улыбались.
Джонас смотрел, как все развязывают ленточки, разворачивают яркую бумагу, открывают коробки и достают игрушки, одежду, книжки. Как радуются и обнимают друг друга.
Малыш залез к старой женщине на колени. Она прижалась щекой к его щеке.
Джонас открыл глаза. Он лежал на кровати, улыбаясь. Ему было тепло и хорошо. В этом воспоминании было все, что он приучился ценить.
– Что ты принял? – спросил Дающий.
– Тепло, – отвечал Джонас. – И счастье. И… дайте подумать. Семью. Они отмечали какой-то праздник. И я ощутил что-то еще, но не могу назвать это.
– Слово придет.
– Кто были эти старые люди? И почему они там были?
Джонаса это очень удивило. В коммуне Старые никогда не покидали своего Дома, где о них так хорошо заботились.
– Их называли дедушка и бабушка.
– Дедушка и бабушка?
– Да. Так называли родителей родителей. Давным-давно.
– До меня, до вас, до того, кто был до вас, и еще и еще раньше? – Джонас расхохотался. – Так что же получается, могли быть родители родителей родителей родителей?
Дающий тоже развеселился:
– Точно. Как будто смотришь в зеркало и видишь, как ты смотришь в зеркало и видишь, как ты смотришь в зеркало.
Джонас нахмурился:
– Но ведь и у моих родителей должны были быть родители? Никогда не думал об этом. А кто родители моих родителей? И главное, где они?
– Ты можешь пойти в Зал Открытых Записей и посмотреть. Но подумай, сынок. Если ты получишь детей, то кто будет родителями их родителей? Их бабушкой и дедушкой?
– Мои Отец и Мать.
– А где они будут?
Джонас задумался.
– А-а, – протянул он. – Когда я закончу Обучение и стану совсем взрослым, мне дадут мой собственный дом. Через несколько лет Лили получит свой дом и, может быть, супруга и детей, если подаст прошение. И тогда Отец и Мать…
– Так-так…
– Пока они будут работать и приносить пользу коммуне, они будут жить вместе с другими Бездетными Взрослыми. И уже не будут частью моей жизни. А потом, когда придет время, они отправятся в Дом Старых, – продолжил Джонас. Он думал вслух. – Там их будут уважать и будут о них заботиться, а потом состоится Церемония Удаления.
– На которую ты не придешь, – уточнил Дающий.
– Конечно, не приду. Я о ней даже не узнаю. У меня будет своя собственная жизнь. И у Лили тоже. Так что наши дети, если они у нас будут, тоже не будут знать, кто родители их родителей.
Джонас помолчал.
– Но ведь это неплохо устроено у нас в коммуне? – спросил он. – Пока я не получил этого воспоминания, мне и в голову не приходило, что может быть устроено по-другому.
– Конечно, – согласился Дающий.
– И все же мне очень понравилось это воспоминание, – задумчиво сказал Джонас. – Я понимаю, почему вы его выбрали. Я, правда, так и не смог принять слово, которое бы описало главное чувство в этом воспоминании. Это чувство переполняло комнату.
– Любовь, – сказал Дающий.
– Любовь, – повторил Джонас. Это было новое для него понятие.
Они помолчали.
– Дающий?
– Да?
– Я собираюсь сказать что-то очень-очень глупое.
– Не оправдывайся. Здесь нет ничего глупого. Верь воспоминаниям и чувствам, которые они в тебе пробуждают.
– Ну, – потупился Джонас, – я знаю, что у вас больше нет этого вспоминания, потому что вы мне его отдали, так что, возможно, вы уже не поймете…
– Пойму. Во-первых, остался след этого воспоминания, а во-вторых, у меня еще есть множество других воспоминаний о семьях и праздниках. О любви.
Джонас наконец решился открыться.
– Я подумал… Это, конечно, было не самое разумное устройство жизни. Старые там же, где и все остальные, а не в специальном месте, где за ними ухаживают, как сейчас, да и вообще сейчас все гораздо лучше продумано. И все-таки мне кажется, что это было здорово. И что было бы здорово, если бы и сейчас все так было и вы были бы моим дедушкой. Эта семья в воспоминании казалась немного более… – Джонас запнулся, пытаясь подобрать нужное слово.
– Немного более полной? – предложил Дающий.
Джонас кивнул.
– Мне понравилось чувство любви, – признался он.
Он покосился на громкоговоритель и, убедившись, что их никто не слышит, продолжил:
– Я бы хотел, чтобы все и сейчас было так, – прошептал Джонас. – Конечно, – торопливо добавил он, – я понимаю, что это не очень разумно. И сейчас все гораздо лучше организовано. Я понимаю, что это было очень опасно – так жить.
– Опасно?
Джонас задумался. Он сам не до конца понимал, что имеет в виду. Но чувствовал, что угроза есть.
– Ну, – ему показалось, он нащупал объяснение, – у них огонь горел прямо в комнате. В очаге. И свечки на столе тоже горели. Отлично понимаю, почему все это запретили. И все же, – подумав, заключил он, – мне нравился свет, который они излучали. И тепло.
– Отец, Мать, – неуверенно начал Джонас за ужином. – Хочу вас спросить кое о чем.
– О чем, Джонас? – спросил Отец.
Джонас зарделся от смущения. Всю дорогу от Пристройки он репетировал, как сделает это, но теперь все равно с трудом заставил себя произнести:
– Вы меня любите?
Повисло неловкое молчание. Затем Отец рассмеялся:
– Да, Джонас. Не ожидал от тебя такого. Нужно правильно употреблять слова.
– Что ты имеешь в виду? – спросил Джонас. Он не был готов к такой реакции.
– Твой Отец хочет сказать, что ты выбрал слишком общее слово, настолько бессмысленное, что его давно уже никто не употребляет, – мягко объяснила Мать.
Джонас уставился на них. Бессмысленное? Он не знал ничего более наполненного смыслом, чем это воспоминание.
– Коммуна не сможет нормально функционировать, если употреблять слова как попало. Ты мог спросить: «Вы мной довольны?» И мы бы ответили: «Да», – сказала Мать.
– Или, – продолжил Отец, – ты мог бы спросить: «Вы гордитесь моими достижениями?» И мы от всего сердца сказали бы: «Да».
– Теперь ты понимаешь, что слово «любить» совершенно неуместно? – спросила Мать.
Джонас опустил голову.
– Да, спасибо, теперь я понимаю.
Он первый раз солгал родителям.
– Гэбриэл? – прошептал Джонас.
Кроватка опять стояла в его комнате. Четыре ночи Гэбриэл крепко проспал в комнате Джонаса, и родители провозгласили эксперимент удачным, а Джонаса – героем. Гэбриэл быстро рос – он уже ползал и пытался вставать. Теперь, когда он начал спать по ночам, его можно отдать в Воспитательный Центр, обрадовался Отец. В декабре, то есть уже через два месяца, ему дадут имя и определят в Семейную Ячейку.
Но когда Гэбриэла забрали из спальни Джонаса, он опять всю ночь проплакал.
Так что его вернули обратно. Раз уж Гейбу так понравилось в комнате Джонаса, пусть поспит там еще немного, пока у него не выработается привычка к крепкому сну. Воспитатели были настроены весьма оптимистично.
Гэбриэл никак не отреагировал на шепот Джонаса. Он сладко спал.
– Все можно изменить, Гейб, – сказал Джонас, глядя в потолок. – Все можно сделать по-другому. И тогда будут цвета. И дедушка с бабушкой. И у всех будут воспоминания. Ты уже знаешь про воспоминания, – прошептал он, повернувшись лицом к кроватке.
Гэбриэл дышал ровно и глубоко. Джонасу нравилось спать с ним в одной комнате, хотя ему и было немного стыдно. Он так и не рассказал Дающему, что каждую ночь отдает Гейбу воспоминания: катание на лодке, пикник в солнечный день, шум дождя за окном, прогулки босиком по влажной траве.
– Гейб?
Младенец заворочался, не просыпаясь. Джонас посмотрел на него.
– И еще будет любовь, – прошептал он.
Следующим утром Джонас впервые не принял таблетку. Что-то внутри него, что-то, что выросло из воспоминаний, велело ему выбросить ее.