Ярукташ отпил из чаши и закатил глаза, перекатывая вино во рту, лицо его просияло.
— Это чудесное вино, рыцарь! Изысканное! Оно ласкает небо и окутывает язык неземным ароматом! Никогда не пил такого!
— Саладин сказал: подарок императора ромеев.
— Саладину можно верить! Ты понравился ему, рыцарь, раз он не пожалел для тебя вина из подвалов константинопольского дворца. Это честь!
— Охотно поделюсь! — сказал Козма, вновь наполняя чашу евнуха.
— Но почему-то не угостил своих друзей? Почему зазвал меня к себе, и мы пьем это несравненное вино вдвоем?
— Мои друзья не оценят этот вкус.
— Ты прав, рыцарь! — вздохнул Ярукташ. — У тебя замечательные друзья: умные, веселые и отважные. Но пьют такую дрянь! Как можно требовать к столу сикер, когда подвалы Азни полны вина! Пусть не такого изысканного, как императорское, но в сравнении с пойлом для простолюдинов…
— Мои друзья — воины и привыкли к крепким напиткам.
— Они лишают себя многого. Жизнь человека на земле так коротка! Надо успеть насладиться каждым ее проявлением! Будет не горько умирать, когда придет твой час.
— Ты эпикуреец, Ярукташ!
— Я знаком с учением Эпикура. У старого бека, которому меня продали, было много книг. Грек был прав: надо радовать жизни!
— Тогда насладимся! — предложил Козма, поднимая кубок.
— Скажи мне, рыцарь! — сказал Ярукташ, ставя пустую чашу на стол. — Ты ведь зазвал меня к себе вовсе не затем, чтоб угостить чудным вином. Я благодарен тебе за честь, но не стоит тайным заботам портить вкус благородного напитка. Говори!
— Когда в Масличном ущелье ты просил о моем покровительстве, то обещал познакомить с местными нравами и обычаями. Хоть ты уже не пленник…
— Тебе нужен совет?
— Почему Саладин не уходит?
— Сахель подумает, что султан испугался. Поэтому Саладин будет стоять под стенами.
— Как долго?
— Пока мамлюки не заропщут. Тогда султан сделает вид, что прислушался к голосу воинов, которые голодают, оборваны, истомились. И Сахель по-прежнему будет считать Саладина бесстрашным.
— Сколько времени понадобится, чтоб мамлюки возроптали?
— Месяц, два… Если раисы султана проявят расторопность и войско правоверных будет хорошо снабжаться продовольствием, Саладин сможет простоять здесь два месяца.
— Зачем так долго?
— Куда султану спешить? За два месяца может случиться всякое. Осажденные, испугавшись настойчивости врага, сдадутся, или перебежчик выдаст врагу слабое место замка… Сидеть в осаде тяжелее, чем приступать с набегом. Из-под стен уйти можно всегда, пути свободны… Саладин умен, отважен и умеет ждать. Он великий воин!
— Два месяца… — вздохнул Козма. — Долго.
— Ты сам виноват, рыцарь, что султан остался.
— Я?
— Ты потребовал поразить громом только щиты с лестницами, хотя я советовал не жалеть врагов. Ничто так не впечатляет воина, как вид разорванного на куски товарища. Никто из мамлюков не погиб у стен, теперь они станут думать, что гром многобожников не страшен людям. Их станут убеждать на новый приступ…
— Мы отобьем его, как и первый.
— Кто знает…
— Почему ты не возразил мне твердо на военном совете?
— Я прежде не видел ваш гром.
— Ты умен и опытен, я сожалею, что ранее не советовался с тобой, — вздохнул Козма. — Это моя вина.
— Не терзайся, рыцарь! — улыбнулся польщенный Ярукташ. — Все мы ошибаемся, даже Саладин. Месяц или два, какая разница? Они пройдут быстро, и ты сможешь уехать.
— Что станет с Азни?
— Саладин вернется и заберет его. Без защитников замок обречен.
— Тебе не жалко? Отличный замок с источником, практически неприступный. Богатое баронство, которое приносит сорок тысяч безантов в год…
— Не понимаю тебя, рыцарь! — насторожено сказал Ярукташ.
— Саладин сказал: принадлежи Азни правоверному, он сделает его эмиром. А я с товарищами смогу беспрепятственно уехать. Немедленно.
— Что ты ответил? — спросил евнух, напрягаясь.
— Ничего. Я подумал…
— Что?!
— Знаю одного правоверного в замке: умного, толкового, отважного. Он рачительный хозяин и отважный воин. Лучшего эмира для Азни не сыскать.
— Господин!
Ярукташ сполз с лавки и растянулся ничком на полу.
— Встань, черт тебя задери! — закричал Козма. — Я тебе не султан!
— Ты лучше его! — ответил Ярукташ, приподымая голову. — Для Саладина я лишь пыль на его сапогах, а ты не забыл меня.
— Ты еще не эмир!
— Я стану им, если захочешь! Саладин послушает тебя. Он не просто так сказал о правоверном. И это императорское вино…
— Сядь!
Евнух послушался.
— Не все так просто, — сказал Козма успокаиваясь. — Чтобы стать владельцем Азни, нужно жениться на его хозяйке. Евнуху нельзя…
— Пусть это не тревожит тебя, господин. Я не евнух.
Козма удивленно глянул на Ярукташа.
— Понимаю тебя. Ты видел меня в гареме Имада, я выгляжу как мужчина, которого оскопили, причем давно. Но я и в самом деле не евнух. Это было тайна, которую я хранил много лет. Пришло время ее раскрыть.
Козма смотрел недоверчиво. Ярукташ встал и приспустил шаровары.
— Смотри! Ты первый мужчина, который видит это.
— Как тебе удалось? — изумленно спросил Козма.
— Бек, который купил меня, повелел оскопить дерзкого наложника, застигнутого на женской половине, — начал Ярукташ, подвязывая шаровары. — Я был юн, рыцарь, кровь кипела в моих жилах, я не мог устоять при виде женщин… Приказ хозяина вверг меня в ужас, я даже малодушно помышлял убить себя. Но вовремя вспомнил, что лекарь бека тоже армянин…
Меня заточили в башню, чтоб не убежал, а когда лекарь пришел ко мне с инструментами, я отдал ему все мои перстни. Среди них были очень дорогие! Меня ведь не собирались казнить, более того, евнух — большой человек при дворе (а я собирался им стать!), поэтому стражники не отобрали у меня подарки бека. Они пригодились. Кроме того, я обещал лекарю сто безантов, если у него получится. Это большие деньги даже для рыцаря, что говорить о лекаре! Он согласился. В башне, кроме меня, содержалось несколько преступников, которых собирались казнить. Лекарь уговорил бека подождать с моим оскоплением до малой луны — дабы я не истек кровью из-за неблагоприятного положения светила. За это время преступников казнили, у одного из них лекарь отрезал мужское достоинство и предъявил беку, как мое… Да простит Аллах это прегрешение доброму человеку! Мертвому мужчине его достоинство без нужды…
— Вас могли разоблачить!
— Потому лекарь и запросил много. Он дал мне лекарство, предупредив, что от него можно умереть. Но я был молод и не боялся смерти… Я, действительно, едва не умер, пролежав в беспамятстве неделю. Это никого не удивило: оскопление — тяжелая операция, после нее, случается, не выживают… Когда я пришел в себя, то обнаружил, что у меня выпали все волосы на теле…
— Волосы?
— Конечно! Я ведь должен походить на евнуха! У меня росла борода, со временем она стала бы гуще, а кто поверит, что мужчина с такой бородой — евнух? Волосы выпали навсегда, их и сейчас нет. Даже на голове! — евнух стащил чалму, и Козма увидел голый череп с блестящей розовой кожей.
— Ты прямо как Фантомас!
— Кто такой Фантомас?
— Это… Очень хитрый и умный человек в моей земле, герой книг. Ты на него очень похож.
— Благодарю, господин!
— Не стоит. Пусть волосы… Но основное осталось! Могли увидеть…
— Только раздев. Но старый бек, узрев меня безволосым, проникся отвращением и велел не подходить больше к его ложу. Ему нравились мужественные юноши… Возможно, огонь в чреслах бека уже угас, перед оскоплением он не ласкал меня много месяцев… Бек велел мне отправляться в гарем…
— К женщинам?
— Понимаю тебя господин. Я сам боялся такого испытания. Но лекарь научил меня готовить отвар, убивающий похоть. Он сказал, что мне не грозит разоблачение, пока я буду его пить. Если пожелаю вернуть мужскую силу, достаточно перестать заваривать эту траву. Я проверил — так и оказалось. Это был очень хороший лекарь, господин, я благодарен ему до сих пор. Я щедро расплатился с ним, даже дал ему больше оговоренного. После смерти старого бека лекарь уехал в родные земли, где, как я слышал, купил себе хорошее поместье. Он был немолод и хотел насладиться жизнью на старости лет. Да продлит Всевышний его дни!..
— Неужели с той поры никто тебя не видели обнаженным? Те же женщины в гареме?
— Евнухи очень стыдливы, господин, и никогда не разоблачаются перед посторонними, совершая омовение в одиночестве. Они стесняются своего уродства. Мужчины относятся к этому с пониманием, а что до женщин… Они любопытны, но у евнухов нет того, что им интересно…
— А как же Имад?
— Я достался ему по наследству. Он знал меня как евнуха своего отца, ему даже в голову не пришло проверять.
— Ты до сих пор не познал женщины?
— Многих и много раз.
— Как?!.
— Я служил в гареме…
— Там легко попасться! Женщин много, одна из них могла проболтаться…
— Ты прав, господин. Поэтому необходимо одарять своими ласками всех. Никто не станет доносить на саму себя, особенно, если наказание — смерть.
— Ты умудрился со всеми? — Козма захохотал. Ярукташ терпеливо ожидал, когда рыцарь закончит смеяться.
— Я еще не стар и полон мужской силы, — ответил он. — Чему удивляться?
— Как же ты их уговорил?
— Господин, ты забываешь, кто я! В гареме старого бека меня обучал старый евнух. Я каждый день проводил с женщинами… У бека я не позволял себе лишнего, боялся. Зато проведал многое… Мужчины часто не знают, что хочет от них женщина, они думают только о себе. Разбогатев, они покупают себе красавиц для утех, затем оставляют их на долгие месяцы, уходя в набег или на войну. Жены тоскуют без мужей, их тела просят ласки, они болеют, не получая ее. Если женщина не соединяется с мужчиной, она быстро стареет. Имад должен быть мне благодарен за то, что я сохранял красоту его жен.
— Но женщины могли забеременеть!
— Ты опять забываешь, господин, кем я был. Евнуху ли не знать, как избежать беременности? Хотя я подарил Имаду сына, плоть от плоти моей. Ты помог ему появиться на свет и спас его мать. Я благодарен тебе за это.
— Так это был ты?!.
— Имад бесплоден. Три года он соединялся с несколькими здоровыми женщинами с самое благоприятное для зачатия время. Но ни одна не понесла. Женщины желают детей, господин! Я позволил Мариам родить сына…
— Зачем ты говоришь это мне?
— Дабы ты знал, что я могу быть мужем и отцом.
— Здесь не сарацинский гарем, — вздохнул Козма. — И Алиенора…
— Не беспокойся об этом! Она согласится.
— Ты уверен?
— Она сказала мне.
— Ты и здесь успел! — Козма развел руками. — Я боюсь спрашивать тебя дальше…
— Чему ты удивляешься, господин? Разве я виноват, что ваши мужчины не умеют ухаживать за женщинами, а я знаю, как сказать и что предложить? Я полюбил баронессу, едва увидев ее, но твой друг Иоаким опередил меня. К тому же я был рабом… Поэтому я обратил внимание на ее служанку…
— Берта? Гордая недотрога, мечтающая выйти замуж за рыцаря?
— Она девственница и хочет принести невинность в подарок мужу. Но Берта очень любопытна и желала познать удовольствия любви. Поэтому постоянно подсматривала за хозяйкой и Иоакимом в щелочку. Я застал ее за этим занятием и сказал, что женщина может испытать любовное удовольствие, не расставаясь с девственностью. Она ответила, что такого не может быть. Я рассказал ей, как можно, и она пожелала испытать… Не думай, господин! — воскликнул Ярукташ, заметив, как изменилось лицо Козмы. — Я не обманул ее: Берта подарит мужу невинность, которую сохранила. Что из того, если милая девушка получила немного радости! Я никогда не обманывал женщин! Я честен с ними и всегда охраняю от бед. В ту ночь, когда Сеиф захватил замок, я спас Берту от насильников.
Глаза у Козмы стали большими.
— Заметив, как Сеиф с туркополами выводят из подвалов пленных сарацин, я первым делом разбудил Берту и отвел ее к тайному ходу. Она простояла там ночь над зловонной ямой, бедняжка, — вздохнул Ярукташ. — Только затем я побежал за тобой, господин. Прости, но ты мужчина и можешь за себя постоять. Попади Берта в руки туркополов и сарацин, участь ее была б незавидна. Что до Алиеноры, то я знал, что Сеиф никому не позволит прикоснуться к ней…
— Но как ты… С баронессой?..
— Мужчины-франки странные люди. Слабую женщину насильно заставили выйти замуж, затем у нее на глазах застрелили насильника, и никто из вас не подумал ее утешить! Наоборот, все отвернулись! А твой друг Иоаким прогнал ее, когда пришла проведать его, раненого!
Козма вздохнул.
— Я постучался к Алиеноре вечером того же дня и проговорил с ней до утра. Она пригласила заходить еще. Я как мог старался утешить ее, и она прониклась ко мне доверием. Настолько, что позволила выказать свою любовь на словах и на деле. Я люблю ее, господин! О такой женщине, как Алиенора, мечтает любой мужчина Леванта! Она никогда не пожалеет, что стала моей женой! У нее будет все, что она пожелает!
— Когда мужчины вожделеют, они щедры на обещания.
— Я всегда был честен с тобой, господин. И сейчас признаюсь тебе в преступлении, которое едва не совершил. Я хотел украсть плащаницу.
— Ты знаешь о ней?!
— Вы с Роджером разговаривали так громко… К тому же мне очень хотелось узнать, зачем Волк Пустыни приезжал в Иерусалим. Он погубил моих лучших воинов, я сам едва не погиб.
— Что ты собирался сделать с плащаницей? Поднести Саладину?
— Он уничтожит ее. В юности я был христианином и не могу позволить свершиться святотатству. Я собирался отвезти плащаницу в Константинополь. Император ромеев даст за нее много денег.
— Ошибаешься! В Константинополе есть своя плащаница. Зачем им еще одна?
— Вы, франки, не умеете торговать, — усмехнулся Ярукташ. — Император заплатит! Потому что плащаница в руках рыцарей-монахов принесет ему столько бед, что он предпочтет иметь ее, даже если она не подлинная. Греческие монахи разберутся, какая настоящая, для христиан такая реликвия должна быть одна…
— Ты не смог бы украсть ее. Роджер не расстается с сумкой и сразу заметит пропажу.
— Ночью он спит. И уверяю: ничего не узнает…
Ярукташ склонился к Козме и стал шептать ему на ухо. Тот только головой качал, внимая.
— Зачем ты рассказал это мне? — спросил Козма, когда Ярукташ умолк.
— Мне стыдно, что я замыслил низкое. Я прошу тебя не рассказывать Роджеру. Я все исправлю. Эмир Азни не должен быть вором!
— Ты еще не эмир. Обсудим это за ужином. Пригласи Алиенору. Пусть сама скажет. Не то выдаем замуж, не спросив!
— Слушаюсь, господин! — склонился Ярукташ.
— Мне дает покоя еще одно, — задумчиво сказал Козма. — Саладин не хочет отпускать Роджера. Как бы он чего…
— Султан всегда держит слово. Если скажет, что Роджер свободен, то беспокоиться не о чем.
— Так-то оно так… — задумчиво произнес Козма по-русски. Он встал из-за стола.
— Ты позволишь, господин? — спросил Ярукташ, протягивая руку к кувшину.
— Забирай! Угости Алиенору. Мы и в самом деле виноваты перед ней…
— Меня беспокоит другое, — еле слышно произнес Ярукташ, когда Козма вышел. — Саладин назначит меня эмиром, но надолго ли? Вчера я видел на стене Имада. Эмиры в замок по веревке не лазают…
Саладин проснулся от того, что кто-то тронул его за плечо. Над ним со светильником в руках стоял слуга.
— Прости, господин! Из Азни в лагерь пробрался перебежчик, правоверный. Хочет говорить с тобой!
— Зови! — распорядился Саладин, подсовывая под спину подушку.
— Он… — замялся слуга.
— Что?
— От него воняет дерьмом. Говорит, что выбирался из замка через нечистоты.
— Я не женщина…
Перебежчик, ступив в шатер, повалился ниц у входа.
— Иди ближе! — велел султан.
— Господин! От меня истекает зловоние…
— Потерплю! — усмехнулся Саладин.
Когда ночной гость приблизился, от него и в самом деле шибануло дурным запахом. Саладин сморщился, но промолчал.
— Кто-ты? — спросил султан, разглядывая перепачканное лунообразное лицо перебежчика.
— Ярукташ, евнух из гарема Имада, эмира Эль-Кудса.
— Он уже не эмир, — усмехнулся Саладин.
— Я понял это, увидав его на стене Азни.
— Имад говорил, что ты не глуп. Но что ты делал на стене во время приступа?
— Защищал ее. По велению хозяйки, в прошлом баронессы Алиеноры, а ныне правоверной Айгюль.
— Вместе с многобожниками?
— Разве ты, Несравненный, не прибегаешь порою к их помощи?
— Очень даже не глуп, — задумчиво произнес Саладин. — Имад не врал.
Ярукташ поклонился.
— Как ты выбрался из замка?
— Через подземный ход. По нему из замка текут нечистоты, поэтому никому не приходит в голову, что это тайный проход.
— Ты можешь провести им мамлюков?
— Это будет непросто. Ход узкий, местами приходится ползти, поэтому я так перепачкался. Мы не сумеем незаметно пробраться за стены в большом числе. Франки заметят и легко перебьют нас, бросив со стены свой гром.
— Пожалуй, — согласился Саладин. — Зачем же ты просил разбудить меня?
— Мне стало ведомо, что франки решили перехитрить тебя. Я знаю, зачем Зародьяр тайно приезжал в Эль-Кудс, и что он задумал…
Саладин слушал, не перебивая. Когда Ярукташ закончил, султан некоторое время молчал, погрузившись в размышления и пощелкивая пальцами. Наконец, поднял голову.
— Ты сможешь незаметно вернуться обратно? Чтобы франки не заметили?
— Да, господин.
— Тогда я подтверждаю их желание сделать тебя эмиром. Ты получишь фирман.
— Несравненный! — Ярукташ упал к его ногам.
— Имад говорил, что ты с умом вел хозяйство в Эль-Кудсе. Дела там, действительно, шли хорошо. Только эмир оказался плох…
— Я запомню это несравненный!
— Иди! И пусть все будет так, как задумали франки.
— Несравненный!
— Что еще?
— Я раб Имада…
— Уже нет. Твой бывший хозяин — преступник, приговоренный мною к смерти. Я милостиво даровал ему жизнь, но все имущество его теперь мое. Включая жен, которых я волен продать, если того пожелаю. Ты тоже принадлежишь мне. И я, как твой хозяин, дарую тебе свободу.
— Я недостоин слизывать пыль с твоих сапог!
— Эту право я тебе дарую! — усмехнулся Саладин. — Торопись!..
Однако Ярукташ, выбравшись из султанского шатра, не поспешил обратно, а стал о чем-то расспрашивать дежурившего у костра мамлюка.
— Чтобы я отвел к сотнику Имаду такую вонючку! — возмутился мамлюк. Но когда в его ладонь скатился увесистый золотой кружок, согласно кивнул…
Ярукташ осторожно выглянул во двор замка. Здесь было темно и тихо. Ярукташ еще некоторое время прислушивался, затем ступил на плиты двора и быстро убрал доску над ямой с нечистотами. Закрыл дверь и поспешил к источнику. Здесь он с удовлетворением обнаружил узелок, припрятанный у каменной стены колодца. Ярукташ стащил с себя провонявшую дерьмом одежду, бросил ее и ступил под струю, изливавшуюся из колодца. Вода была ледяной, но он, ежась, без звука омылся, затем достал из приготовленного узелка сухую одежду и переоделся. Вонючие тряпки Ярукташ аккуратно увязал и торопливо взбежал по каменной лестнице на стену. Здесь швырнул зловонный узел в пропасть. Осмотрелся. На дальней стене у привратных башен маячили фигуры часовых, но они не смотрели в его сторону. Ярукташ спустился во двор и уже неспешным шагом пересек освещенное факелами пространство перед дворцом.
Он не заметил троих людей, наблюдавших за ним с вершины одной из башен.
— Вернулся! — сказал Колбин, опуская прибор ночного видения. — Один. Прогнулся перед будущим боссом.
— У нас тоже прогибаются, — философски заметил стоявший рядом Иванов.
— Но сползать туда и обратно по дерьму!
— Я тоже ползал.
— Так вы для дела!
— Он тоже. Мы уедем, а ему здесь жить.
— Алиенору жалко! — вздохнул Колбин. — Классная баба, просто отвал башки! А жить будет с этим Шреком!
— Забирай ее!
— Ей баронство нужно. Феодалка! Не с моей зарплатой…
— У нас тоже баронства хотят. Вспомни наших миллионеров, их жен, кошек драных. Бабы везде одинаковы.
— Вас послушаешь, так не женишься никогда! — вздохнул Колбин. — Меня мать запилила, что пора.
— Пусть оставит тебе баронство в наследство…
— Я этого евнуха бывшего придушил бы, — угрюмо сказал Колбин. — Гад он все-таки!
— Чтоб торчать здесь два месяца?
— А что? Мне нравится! Полезут — еще подорвем! Тол есть…
— Зато Саладин уже знает про ход, — вздохнул Иванов. — Давай, Дима, как договаривались! — Он повернулся к третьему спутнику, все это время не проронившего ни слова. — Так, Кузьма Иванович!
— Всенепременно!
— На том и порешим! — сказал Иванов. — Уговор дороже женщин. Идем? Завтра хлопотливый день…
Троица спустилась с башни, прошла по стене и по каменной лестнице перебралась во дворец. Козма и Иванов разошлись по своим комнатам, а Колбин задержался. Когда коридор опустел, он на цыпочках подошел к двери покоев Алиеноры и, приложив к ней ухо, застыл на некоторое время. Затем, воровато оглянувшись, достал из кармана уголек и начертил на двери «х. й». Подумал и добавил: «лысый!»…