Успех, как давно понял Корморан Страйк, – материя куда более сложная, чем принято считать.

Пресса не впервые обратила все свои окуляры на его детективное агентство, лестные отзывы стали хорошей рекламой для бизнеса, но, как всегда, невероятно мешали работе обоих партнеров. Робин, чей домашний адрес мгновенно разнюхали газетчики, скрывалась у своей подруги Ванессы Эквензи; с помощью сменных париков и искусно наложенного грима она продолжала заниматься кое-каким наружным наблюдением, чтобы не перекладывать все обязанности на плечи Барклая и Хатчинса. Страйк, в свою очередь, нашел убежище у Ника с Илсой, отпустил бороду и залег на дно, направляя работу агентства по телефону. В офисе на Денмарк-стрит сидела одна Пат Шонси: неукоснительно отпирая и запирая все двери по утрам и вечерам, она занималась конторскими делами. «Без комментариев. Шли бы вы отсюда лесом», – скрипела она дважды в день, пробиваясь сквозь кучку репортеров, дежуривших у входа.

Шумиха, которая поднялась вокруг двух взаимосвязанных находок – женского трупа, замурованного в тихой кларкенуэллской квартире, и подросткового скелета, спрятанного под обломками в недрах вентиляционного колодца в Ислингтоне, – не собиралась идти на спад. Уж очень много волнующих аспектов соединилось в этом деле: положительная идентификация останков Марго Бамборо и Луизы Такер; заявления двух скорбящих семей, охваченных как горем, так и облегчением; описания двух совершенно разных убийц и, конечно, фигуры частных сыщиков, ныне признанных самыми талантливыми в столице.

Страйк, довольный результатами расследования, не мог не заметить ложку дегтя: пресса бесцеремонно атаковала Грегори Тэлбота («Как бы вы ответили тем, кто утверждает, что у вашего отца руки в крови?») и Динеша Гупту («Не совестно ли вам, доктор, за блистательную рекомендацию, которую вы дали Дженис Битти?»), да и сам он с тяжелым сердцем смотрел, как настоящие социальные работники выводят из квартиры перепуганных, ничего не понимающих мать и сына Эторн. Карл Оукден некоторое время фигурировал на страницах «Дейли мейл», пытаясь выставить себя посвященным в дела как Страйка, так и Марго Бамборо, но, поскольку первая статья начиналась словами «Отсидевший тюремный срок за мошенничество Карл Брайс, сын Дороти, секретаря-машинистки старой амбулатории…», стоило ли удивляться, что Оукден вскоре ушел в тень. Зато Джонни Рокби продолжал во всеуслышание связывать свое имя с фигурой Страйка и через пресс-секретаря обнародовал гордое заявление о старшем сыне. Внутренне закипая, Страйк отказывался от комментариев.

Деннис Крид, который долго оставался главным героем любого новостного материала, где только упоминалось его имя, теперь был вытеснен едва ли не в сноску. Его обошла Дженис Битти, не только по числу предполагаемых жертв, но и по длительности своих злодеяний: она оставалась безнаказанной на несколько десятилетий дольше. В газеты просочились фотографии ее гостиной в Найтингейл-Гроув: на них крупным планом изображались вставленные в рамки портреты жертв, развешенные по стенам, и некрологи в застекленном шкафчике, а также шприц, целлофан и фен, которые Страйк нашел за диваном. Из кухни в ее доме судмедэксперты вынесли запасы наркотиков и ядов, а саму румяную, сребровласую медсестру по прозвищу Бабушка-отравительница, бесстрастно моргавшую под фотовспышками, до суда определили в камеру предварительного заключения.

Тем временем Страйк, открывая газету или включая телевизор, всякий раз видел Брайана Такера, который направо и налево раздавал интервью всем желающим. Надтреснутым голосом он рыдал, ликовал и восхвалял Страйка и Робин, подчеркивая, что они заслуживают рыцарского звания («или аналогичного – как там именуют награжденных женщин?»).

– Кавалерственная дама, – сочувственно шептала блондинка-ведущая, держа за руку растроганного Такера, и сама не сдержала слез, когда он стал рассказывать о своей дочери, описывать приготовления к похоронам, критиковать полицию и вещать о своих предвидениях: якобы он с самого начала чувствовал, что Луизу спрятали в вентиляционном колодце.

Страйк был рад за старика, но считал, что для них обоих было бы лучше, если бы тот тихо скорбел в уединенном месте, а не кочевал с канала на канал во время дневного эфира. Ручеек родственников, желающих узнать, как именно погибли их близкие под присмотром Дженис, вскоре превратился в бурный поток. Были выписаны ордера на эксгумацию, и Айрин Хиксон, чьи съестные припасы осмотрела, изъяла из кладовки и отправила на анализ в лабораторию полиция, удостоилась внимания «Дейли мейл»: ее сфотографировали среди загроможденной, украшенной оборочками гостиной с сидящими по обе стороны от матери пышнотелыми, очень на нее похожими дочерьми.

– Хочу сказать, что Джен всегда была мужеловка, но такого я, конечно, и помыслить не могла. А ведь она считалась моей лучшей подругой. Не понимаю, как я могла быть такой дурой! Часто перед моим возвращением от одной из дочерей она предлагала закупить для меня продукты. Я съедала что-нибудь из положенного ею в мой холодильник, чувствовала сильное недомогание, звонила ей и просила прийти. Полагаю, у меня более уютный, чем у нее, дом, ей нравилось здесь находиться, и я изредка подбрасывала ей денег, поэтому-то, наверное, и осталась в живых. Не знаю, смогу ли когда-нибудь оправиться от этого потрясения, честное слово. Я ночей не сплю, все время плохо себя чувствую, не могу избавиться от этих мыслей. Сейчас, оглядываясь назад, сама себя спрашиваю: как получилось, что я была настолько слепа? А если выяснится, что она убила и Ларри, бедного Ларри, с которым мы с Эдди ее и познакомили, не знаю, как я смогу с этим жить, честное слово, это же сущий кошмар. Не ожидаешь такого от медсестры, правда?

И Страйк хотя бы по этому пункту был вынужден согласиться с Айрин Хиксон. Он спрашивал себя, почему так поздно решил присмотреться к алиби, которое с самого начала лишь с большой натяжкой можно было счесть приемлемым, и почему принял за чистую монету показания Дженис, тогда как остальным фигурантам этого дела не оказывал подобного доверия. Страйк поневоле признал, что, подобно женщинам, по собственной воле садившимся в фургон Денниса Крида, сам обманулся искусно созданным образом женственности. Как Деннис Крид надевал маску безобидного эксцентрика, так и Дженис пряталась за фальшивым образом наставницы, бескорыстной опекунши, участливой матери. Ее несомненную скромность Страйк предпочел многоречивости Айрин, а кротость – желчности ее подруги, и тем не менее он знал, что не проявил бы такой готовности беспрекословно принять эти черты Дженис, если бы обнаружил их в мужчине. «Церера – кормилица и заступница. Рак добрый, инстинктивный защитник». Изрядная доза самобичевания сильно поумерила торжество Страйка, что приводило в недоумение Илсу и Ника, которые восторженно реагировали на газетные репортажи о последнем и самом известном триумфе их друга на детективном поприще.

Тем временем Анна Фиппс жаждала поблагодарить Страйка и Робин лично, но партнеры-детективы откладывали общение с клиентами до того времени, когда утихнет первый всплеск внимания прессы. Сверхосторожный Страйк, чья борода уже приобретала благообразный вид, наконец – через две недели после обнаружения тела Марго – дал согласие на встречу. Хотя они с Робин ежедневно общались по телефону, эта встреча с клиентами обещала стать еще и первой встречей партнеров после раскрытия преступления.

Когда в то утро Страйк одевался, по окну спальни для гостей в доме Ника и Илсы стучал дождь. Детектив натягивал носок на искусственную ногу, когда на прикроватной тумбочке звякнул мобильник. Ожидая увидеть сообщение от Робин, возможно с предупреждением, что около дома Анны и Ким рыщут репортеры, вместо этого он увидел имя Шарлотты.

Привет, Блюи. Я думала, что Джейго выбросил этот телефон, но только что обнаружила, что он спрятан в недрах шкафа. Итак, ты опять совершил нечто потрясающее. Я читаю все, что пишут о тебе в прессе. Жаль, что у газетчиков нет твоих приличных фотографий, но я предполагаю, ты этому только рад? В любом случае поздравляю. Приятно, наверное, доказать всем скептикам, которые не верили в процветание агентства, что они ошибались. Включая меня, видимо. А ведь я могла вас поддержать… но сейчас уже поздно. Не знаю, рад ли ты будешь получить от меня известие. Вероятно, нет. Ты ни разу не позвонил в больницу, а если звонил, никто мне об этом не сказал. Быть может, ты бы внутренне порадовался, если бы я умерла? Это было бы решением многих проблем, а ты любишь решать проблемы… Не подумай, что я неблагодарна. Наверно, благодарна, ну или когда-нибудь буду благодарна. Но я знаю: ты сделал бы для меня все, что делаешь для кого угодно еще. Это твой кодекс, я права? А я всегда хотела от тебя чего-то особого, такого, что ты не дал бы никому другому. Смешно: я стала ценить людей, которые добры по отношению ко всем, но я припозднилась, не так ли? Мы с Джейго разбегаемся, только он пока этого не разглашает, поскольку бросить жену, склонную к суициду, не слишком красиво, а сказать, что это я от него ухожу, тоже нельзя – никто не поверит. Во мне по-прежнему живы те чувства, о которых я сказала тебе под занавес. И всегда будут.

Страйк опять сел на гостевую кровать, держа в руке мобильный. Один носок надет, второй – нет. При свете дождливого дня экран телефона отражал его бородатое лицо, пока он хмуро смотрел на текст, настолько в стиле Шарлотты, что можно было бы написать такое самому, без подсказки: мнимая покорность судьбе, попытки спровоцировать его на утешение, уязвимость, используемая в качестве оружия. Неужели она действительно ушла от Джейго? Где близнецы, которым сейчас по два года? Он перебрал в уме все ободряющие слова, которые мог бы ей сказать: что он действительно собирался позвонить в стационар; что она ему снилась после ее суицидальной попытки, что она сохранила огромную власть над его воображением, от которой он хотел освободиться, но не смог. Он было подумал проигнорировать сообщение вовсе, но потом, уже почти положив на место мобильник, изменил свое решение и аккуратно, буква за буквой, напечатал короткий ответ.

Ты права, я сделал ровно то же, что сделал бы и для любого другого. Это не значит, что я не рад твоей жизнестойкости; нет, я рад. Но теперь тебе надо оставаться в живых ради самой себя и ради твоих детей. У меня скоро изменится номер. Береги себя.

Перед отправкой он перечитал свои фразы. Вне всякого сомнения, она воспримет их как удар, но он много чего передумал после ее попытки самоубийства. Всегда говоривший самому себе, что никогда не поменяет номер – уж больно много народу на него завязано, – он недавно признался себе самому: в первую очередь он таким образом оставлял открытым канал связи с Шарлоттой, поскольку хотел знать, что она не может его забыть, точно так же как он не может забыть ее. Пришло время порвать эту тонкую нить. Он нажал «отправить» и наконец оделся.

Убедившись, что оба кота Ника и Илсы заперты на кухне, Страйк вышел из дому. Пока он брел по улице под дождем, от Шарлотты пришло еще одно сообщение.

Мне кажется, я никому в жизни так не завидовала, как этой девушке Робин.

И Страйк решил оставить его без внимания.

На станцию «Клэпхем-Саут» он специально отправился пораньше – хотел оставить себе время покурить, прежде чем его подхватит Робин, чтобы отвезти домой к Анне и Ким, неподалеку. Остановившись под козырьком у вестибюля станции, он закурил сигарету и стал разглядывать велосипеды, выстроившиеся в шеренгу на слякотном углу парка Клэпхем-Коммон, где под ливнем дрожали коричнево-желтые листья. Не успел он сделать и пары затяжек, как у него в кармане зазвонил мобильник. Решив не отвечать, если это Шарлотта, он посмотрел на экран и увидел имя Полворта.

– Ну что, Живец?

– Найдется пока еще время для простого народца, Шерлок?

– Так и быть, выкрою для тебя пару минут, – глядя на дождь, сказал Страйк. – Не хочу, чтобы про меня думали, будто я теряю связь с народом. Как дела?

– Мы на выходные приезжаем в Лондон.

Казалось, Полворт испытывает примерно такой же восторг, как пациент, явившийся на колоноскопию.

– Я думал, что Лондон – это средоточие вселенского зла.

– Не я это решил. У Роз день рождения. Ей требуется этот голимый «Король Лев», Трафальгарская площадь и вся эта хрень.

– Если ты ищешь, где остановиться, то у меня только одна спальня.

– Мы сняли жилье на «Эр-би-эн-би». Через выходные будем. Просто подумал, не выпить ли нам с тобой пива. Можешь привести с собой Робин, чтобы Пенни было с кем поболтать. Если только… ну, не знаю… королева тебя не припашет.

– На самом деле она пыталась, но я ей сказал, что у нас только по предварительной записи. Да, здорово было бы, – сказал Страйк. – Еще чего нового?

– Ничего, – ответил Полворт. – Ты видел, как шотландцы слились?

В потоке машин появился «лендровер». Не имея желания влезать в тему кельтского национализма, Страйк закруглил разговор:

– Если ты это хочешь называть «сливом», то да. Послушай, приятель, мне надо идти, Робин вот-вот за мной подъедет. Наберу тебя позже.

Швырнув окурок в ближайшую канализационную решетку, он был готов загрузиться в «лендровер», как только Робин подъедет к тротуару.

– Доброе утро, – поприветствовала его она, когда Страйк влез на пассажирское сиденье. – Я опоздала?

– Нет, это я рано.

– Классная борода, – сказала Робин, отъезжая под дождем от края тротуара. – Выглядишь как партизанский вождь, который только что обстряпал удачный переворот.

– Я таким себя и ощущаю. – И на самом деле Страйк только сейчас, вновь встретившись с Робин, испытал откровенное чувство торжества, которое так много дней от него ускользало.

– Это ты сейчас с Пат разговаривал? – спросила Робин. – По телефону?

– Нет. С Полвортом. Через выходные приезжает в Лондон.

– Я думала, он ненавидит Лондон.

– Так и есть. Кто-то из его детей хочет приехать. Он жаждет с тобой познакомиться, но я бы тебе не советовал.

– Почему же? – спросила Робин, которая была даже польщена.

– Женщинам Полворт обычно не нравится.

– Мне казалось, он женат.

– Женат. Он и своей жене не нравится.

Робин рассмеялась.

– Почему ты подумала, что мне звонит Пат? – спросил Страйк.

– Она только что была у меня на телефоне. Мисс Джоунз расстроена, что не ты лично докладываешь ей о ходе расследования.

– Побеседую с ней чуть погодя по «Фейстайму», – сказал Страйк, пока они под шуршанье дворников ехали через парк. – Надеюсь, борода ее обломает.

– Некоторым женщинам бороды нравятся, – возразила Робин, и Страйк не мог не задуматься: а входит ли она сама в их число?

– Похоже, Хатчинс и Барклай крепко взяли в оборот партнера Простачка, – заметил он.

– Да, – подтвердила Робин. – Барклай предлагает съездить на Майорку и там осмотреться.

– Еще бы. Насчет понедельника все в силе? Ну, собеседование с новым сотрудником.

– С Мишель? Да, определенно, – сказала Робин.

– Остается надеяться, что к этому времени мы опять будем в офисе.

Робин повернула на Кэрл-pоуд. Репортеров в пределах видимости не было, так что она припарковалась около разделенного на две квартиры дома в викторианском стиле в ряду стоящих вплотную друг к другу зданий.

Когда Страйк нажал на звонок с табличкой «Фиппс/Салливен», они услышали стук шагов по лестнице: распахнулась дверь, и за ней оказалась Анна, одетая в мешковатый синий хлопчатобумажный комбинезон и белые парусиновые башмаки – точно так же, как в день их первой встречи в Фалмуте.

– Заходите, – улыбаясь, сказала она и отступила назад, чтобы пропустить их в маленькую квадратную прихожую под лестницей.

Стены, выкрашенные в белый цвет, были увешаны абстрактными черно-белыми эстампами; через веерообразное окно над дверью потоки света падали на голые ступени, что напомнило Робин пансионат «Сент-Питерс» и осеняющего вход Иисуса в человеческий рост.

– Постараюсь не расплакаться, – тихо произнесла Анна, как будто боясь, что ее подслушают, но, несмотря на решимость, глаза ее уже были полны слез. – Простите, но мне… мне правда хочется вас обнять, – сказала она и тут же это сделала, одарив своей теплотой сначала Робин, потом Страйка. После этого она отступила назад, полусмеясь, мотнула головой и вытерла слезы. – Никогда не смогу выразить, насколько я благодарна… За то, что вы мне дали… – Она сделала жест, показывая нечто непередаваемое, и покачала головой. – Это так… так странно. Я испытываю невероятное счастье и облегчение, но в то же время скорблю… разве в этом есть логика?

– Безупречная, – сказала Робин; Страйк крякнул.

– Все уже в сборе. – Анна жестом показала наверх. – Ким, папа, Син и даже Уна. Я пригласила ее погостить. Видите ли, мы планируем похороны – папа с Син оставили это на мое усмотрение, но как бы то ни было… пойдемте, все хотят вас поблагодарить.

Пока они поднимались за Анной по крутой лестнице, Страйк, держась за перила и подтягиваясь со ступени на ступень, вспоминал переплетение чувств, которые навалились на него, когда пришло известие о смерти его собственной матери. Посреди нахлынувшей волны горя он, к своему стыду и ужасу, ощутил слабый укол облегчения; избавиться от этого чувства удалось далеко не сразу. Со временем он начал понимать, что в каком-то темном уголке души и боялся, и ожидал этой вести. Топор наконец обрушился, с тревожным ожиданием было покончено навсегда: результатом удручающего вкуса Леды в выборе мужчин стала недостойная смерть на грязном матрасе, и хотя с тех пор ему временами недоставало матери, он бы солгал, заявив, что тоскует по смеси беспокойства, вины и страха, с которыми жил в течение последних двух-трех лет ее жизни.

Он мог только представить себе смешанные чувства, обуревавшие в данный момент мужа Марго или няню, занявшую в семье место Марго. Добравшись до верхней площадки, он мельком увидел в гостиной сидящего в кресле Роя Фиппса. Их глаза на секунду встретились, но потом из комнаты вышла Ким, загородив престарелого гематолога от Страйка. На лице блондинки-психолога играла широкая улыбка: похоже, что хотя бы ею владела незамутненная радость.

– Что ж, – сказала Ким, обменявшись рукопожатиями сначала со Страйком, потом с Робин, – словами не выразить, правда? Входите.

Страйк с Робин последовали за Анной и Ким в гостиную, которая оказалась такой же просторной и полной воздуха, как и в их загородном доме в Фалмуте, с длинными ажурными занавесками на окнах, выходящих на парк Клэпхем-Коммон, дощатыми полами, большим белым ковром и бледно-серыми стенами. Книги были расставлены по цвету. Все было просто, но продуманно; все заметно отличалось от дома, где выросла Анна, с его уродливыми бронзовыми статуэтками викторианских времен и мебельным ситцем. Единственное украшение висело над камином: черно-белая фотография моря и неба.

В большое эркерное окно, находящееся позади Роя, который уже был на ногах, колотил дождь. Рой нервно вытер о брючину вспотевшую руку, прежде чем протянуть ее Страйку.

– Как ваши дела? – отрывисто спросил он.

– Очень хорошо, спасибо, – ответил Страйк.

– Мисс Эллакотт, – сказал Рой, протягивая руку Робин. – Как я понял, это ведь именно вы?…

Казалось, в комнате прозвучали несказанные слова «нашли ее».

– Да, – коротко ответила Робин, а Рой кивнул, поджал губы, отвел от нее взгляд своих больших глаз и стал смотреть на одну из кошек породы рэгдолл с хитрыми зеленовато-голубыми глазами, которая только что забрела в комнату.

– Присядь, папа, – тихо сказала Анна, и Рой подчинился.

– Я только пойду посмотрю, как там справляется Уна: ей доверено приготовить чай, – бодро сказала Ким и вышла.

– Пожалуйста, садитесь, – пригласила Анна Страйка и Робин, которые устроились рядом на диване.

Как только Страйк перестал ерзать, пятнистая кошка, легко вспрыгнув на диван, изящно перешла нему на колени. Тем временем Робин заметила, что место кофейного столика занимает обитая серо-белым полосатым холстом оттоманка, намного меньше размерами той, что стояла в квартире Эторнов, и слишком миниатюрная, чтобы в ней могла уместиться скрюченная женщина, но в любом случае такой предмет мебели, будь он хоть трижды полезным, Робин не приобрела бы на за что на свете. Ей не удавалось выбросить из головы пыльный блок затвердевшего бетона и выпирающий из него череп Марго Бамборо.

– Где Син? – спросила Анна у отца.

– В ванной, – ответил тот с легкой хрипотцой. Он бросил нервный взгляд на пустую лестничную площадку за дверью, а потом обратился к детективу: – Я… я должен вам признаться: мне стыдно, что я сам за столько лет так никому и не поручил этот розыск. Поверьте, мысль о том, что мы могли все это узнать десять-двадцать лет назад…

– Ну, это не очень лестно для нашей самооценки, Рой, – сказал Страйк, поглаживая мурлычущую кошку. – Получается, что такая задача по плечу кому угодно.

Рой с Анной оба расхохотались – громче, нежели того заслуживала эта ремарка, но Страйк понимал, что после глубокого потрясения людям необходима разрядка, которую способен дать юмор.

Через каких-то несколько дней после того, как его эвакуировали по воздуху из залитой кровью воронки, где он с оторванной ногой лежал рядом с туловищем Гэри Топли, то теряя сознание, то приходя в себя, Ричард Энстис, еще один выживший, чье лицо было обезображено взрывом, уже балагурил, насколько помнилось Страйку, что Гэри мог бы сэкономить на брюках, кабы не умер. Страйк до сих пор помнил, как смеялся идиотским, бестактным шуткам, чтобы ненадолго отрешиться от шока, тоски и мучительной боли.

Из-за лестничной площадки послышались женские голоса: Ким возвращалась с чайным подносом, вслед за ней шла Уна Кеннеди, которая несла большой шоколадный торт. Она сияла из-под своей челки с ярко-красными прядями, а на груди у нее, как и прежде, подпрыгивал аметистовый крестик. Поставив торт, она сказала:

– Вот же они, герои дня! Я вас обоих сейчас обниму!

Робин встала, чтобы получить причитающееся ей объятие, а Страйк, который не хотел потревожить кошку, неловко дал себя обнять сидя.

– Ну вот и я опять! – рассмеялась она, выпрямляясь и вытирая глаза. – Ей-богу, это как на американских горках. Сначала вверх, потом сразу вниз…

– Я сделала то же самое, когда их увидела, – сказала Анна, подтрунивая над Уной.

Робин заметила, что улыбка у Роя была нервной и чуть натянутой. Каково это, подумала она, после стольких лет встретиться лицом к лицу с лучшей подругой своей покойной жены? Не заставила ли его печать времени на лице Уны задуматься о том, как бы выглядела Марго, доживи она до семидесяти лет? Или он сызнова задался вопросом, который, видимо, маячил перед ним в течение минувших лет: устоял бы их брак после длительного периода ледяного молчания – следствия того эпизода, когда Марго вместе с Полом Сетчуэллом зашла в паб; отступила бы напряженность и натянутость в их отношениях или Марго воспользовалась бы предложением Уны и нашла убежище в ее квартире?

«Они бы развелись», – с полной уверенностью подумала Робин, но потом задалась вопросом, не путает ли она себя с Марго, чем грешила на протяжении всего расследования.

– О, привет, – послышался прерывистый голос от двери.

Все обернулись и увидели запыхавшуюся Синтию, чья улыбка, осветившая худое, бледное лицо, еще не коснулась тревожных, в крапинку глаз. На ней было черное платье, и Робин подумала: не надето ли оно со смыслом, в знак траура?

– Простите, я… как вы оба поживаете?

– Хорошо, – сказала Робин.

– Отлично, – ответил Страйк.

Синтия выдавила свой типичный напряженно-нервный смешок и сказала:

– Да, нет… так здорово…

А действительно ли так уж здорово обстояли дела у Синтии? – задумалась Робин, пока мачеха Анны придвигала стул и отказывалась от куска торта, ради покупки которого, как стало известно, Уна мокла под дождем. Каково это – увидеть, как в семью возвращается Марго Бамборо, хотя бы и в форме скелета в ящике? Каково было видеть потрясение и переживания мужа и привечать в доме Уну, лучшую подругу Марго, словно новообретенную родственницу? Робин, у которой не иначе как открылись некоторые способности ясновидящей, с уверенностью отвечала себе, что, если бы Марго, будь она жива, просто развелась с Роем, гематолог никогда не выбрал бы во вторые жены Синтию. Вероятнее всего, Марго уговорила бы юную Синтию пойти с нею вместе в ее новую жизнь, чтобы и дальше пестовать Анну. Согласилась бы на это Синтия или ее преданность Рою могла бы перевесить? Куда бы она подалась и с кем вступила бы в брак, не окажись для нее места в Брум-Хаусе?

В комнату вошла еще одна кошка и пристально изучила необычайно людное сборище. Она прошествовала мимо кресел, дивана, оттоманки, вспрыгнула на подоконник и там уселась, повернувшись ко всем спиной, чтобы наблюдать за каплями дождя, скользящими вниз по стеклу.

– Теперь послушайте, – сказала Ким, сидевшая на принесенном из другой комнаты стуле с высокой спинкой. – Мы, вообще говоря, хотели бы оплатить дополнительный месяц вашей работы. Я знаю, что вы отказались…

– Это было наше собственное решение – продолжать работу по данному делу, – пояснил Страйк. – Хорошо, что мы вас не подвели, но мы решительно отказываемся от дополнительной платы.

Они с Робин согласовали этот вопрос заранее, понимая, что дело Марго Бамборо многократно окупится за счет шумихи и привлечения новых заказов, а ко всему прочему Страйк считал, что по факту они затянули расследование, а значит, брать дополнительные деньги у Анны и Ким было бы чистой воды алчностью.

– Тогда мы бы хотели сделать пожертвование на благотворительные нужды, – сказала Ким. – Есть ли какой-нибудь фонд, который вам хотелось бы поддержать?

– Если серьезно… – Страйк прочистил горло, – то это Макмиллановский фонд помощи онкобольным.

На лицах членов семьи промелькнуло удивление.

– В этом году, когда умирала моя тетя, – объяснил он, – ее очень поддерживала медсестра из «Макмиллана».

– Надо же… – У Ким вырвался едва заметный смешок, после чего наступила короткая пауза, во время которой в гостиную ворвался, подобно струе пара, вылетающей из чайника, призрак медсестры Дженис Битти.

– Медсестра… – тихо сказала Анна. – Ну кто мог заподозрить медсестру?

– Марго, – сказали в один голос Уна и Рой.

Они встретились глазами и горько улыбнулись, явно поразившись, что впервые сошлись во мнении, и Робин заметила, как отвернулась Синтия.

– Ей не нравилась эта медсестра. Она сама мне говорила, – сказала Уна, – но я спутала эту женщину с той блондинкой, что устроила сцену на рождественском корпоративе.

– Да, она эту медсестру сразу невзлюбила, – добавил Рой. – Она и мне об этом говорила, когда пришла работать в амбулаторию. А я не придал этому значения.

Судя по всему, теперь он вознамерился говорить в открытую, превозмогая душевную боль.

– Я подумал, что это как раз тот случай, когда две женщины похожи друг на друга: обе из рабочего класса, у обеих сильный характер. На барбекю медсестра и в самом деле показалась мне вполне, так сказать, порядочной. Конечно, Марго со мной не делилась своими подозрениями.

Опять наступило молчание, и, как подумалось Страйку, все присутствующие вспомнили, что в течение нескольких недель до убийства Марго Рой Фиппс вообще не разговаривал с женой, а как раз на этом отрезке времени Марго, вероятно, и утвердилась в своих подозрениях.

– Дженис Битти – виртуозная лгунья, других таких я не встречал, – слова Страйка пробили напряженную атмосферу, – и талантливая лицедейка.

– Я получила совершенно невероятное письмо, – сказала Анна, – от ее сына Кевина. Вы знали, что он прилетает из Дубая, чтобы дать показания против своей матери?

– Мы знали, – ответил Страйк, которому Джордж Лэйборн регулярно сообщал о ходе полицейского расследования.

– Он пишет, что, по его мнению, проведенный мамой осмотр спас ему жизнь, – пояснила Анна.

Робин заметила, что Анна теперь называет Марго мамой, хотя прежде говорила только «моя мать».

– Это замечательное письмо, – кивнула Ким. – Такое покаянное, как будто в этой истории есть частица его вины.

– Бедный парень, – тихо промолвила Уна.

– По его словам, он виновен уже в том, что не заявил на нее в полицию, но какой сын признает, что его мать – серийная убийца? В действительности я никак не могу, – еще раз произнесла Анна на фоне мурлыканья Кэгни, сидящей на коленях у Страйка, – внятно объяснить ни вам, Корморан, ни вам, Робин, как много вы сделали для меня… для всех нас. Наше неведение было таким кошмаром, а теперь я знаю наверняка, что мама покинула нас не по собственной воле и что ушла она… ну, относительно мирно.

– Если говорить об акте смерти, – заметил Страйк, – этот был почти безболезненным.

– И я теперь знаю наверняка, что она меня любила, – сказала Анна.

– Мы всегда… – начала Синтия, но ее падчерица быстро перебила:

– Я знаю, ты всегда ручалась, Син, что она меня любила, но когда точно не знаешь сама, всегда остаются сомнения, верно? Но по сравнению с Кевином Битти мне, считай, в чем-то повезло… Вы слышали, – обратилась Анна к Страйку и Робин, – что обнаружили полицейские, когда… ну вы понимаете… маму… извлекли из бетона?

– Нет, – ответил Страйк.

Худые руки Синтии играли с обручальным кольцом, вертели его на пальце.

– Подаренный папой медальон, – сказала Анна. – Он потускнел, но когда его открыли, в нем оказалась моя фотография, и она выглядела почти как новая, – объяснила Анна, и в глазах ее опять засверкали слезы; Уна протянула руку и погладила Анну по колену. – Мне сказали, что я смогу получить его назад, как только будут проведены все экспертизы.

– Это замечательно, – тихо сказала Робин.

– А вы слышали, что было у нее в сумочке? – спросила Ким.

– Нет, – ответил Страйк.

– Выписка об осмотре Тео, – сказала Ким. – Все нормально читается – кожаная сумочка защитила. Полное имя – Теодосия Лавридж, она была из цыганской семьи. Марго подозревала внематочную беременность и хотела вызвать «скорую помощь», но Тео сказала, что поедет со своим парнем. Судя по записям Марго, Тео боялась, что родным станет известно о ее беременности. Похоже, парень им не нравился.

– Поэтому она так потом и не проявилась? – спросила Робин.

– Думаю, да, – сказала Ким. – Бедная девочка. Надеюсь, с ней все в порядке.

– Могу я спросить, – обратился Рой к Страйку, – как по-вашему, насколько весома доказательная база обвинения в деле Дженис Битти? Поскольку – не знаю, что вам сообщили ваши полицейские контакты, – по нашим последним сведениям, экспертиза не смогла доказать, что Марго находилась под воздействием лекарственных средств.

– Пока нет, – ответил Страйк, который накануне вечером разговаривал с Джорджем Лэйборном, – но я слышал, они собираются поискать химические вещества в окружающем тело бетоне каким-то новейшим методом. Гарантий нет, но недавно эту технику успешно применили в Штатах.

– Но если не удастся доказать, что Марго напичкали лекарствами, – сказал Рой напряженно, – обвинение против Дженис будет основываться исключительно на косвенных уликах, да?

– Ее адвокат, несомненно, попытается ее вытащить, судя по его заявлениям в прессе, – предположила Ким.

– Ну, ему придется попотеть, – сказал Страйк. – Защита должна будет объяснить, откуда в доме Дженис взялся найденный полицией телефон, принадлежащий несуществующему социальному работнику, и почему у Эторнов был записан этот номер. Двоюродные братья и сестры Эторнов из Лидса могут опознать ее как женщину, помогавшую им выносить из квартиры хлам. Глория Конти готова приехать из-за рубежа, чтобы дать свидетельские показания о пончике в холодильнике и приступах рвоты, от которых пострадали они с Вильмой, а Даутвейт собирается поддержать…

– Да что вы говорите? – Лицо Уны прояснилось. – О, это хорошо, мы сперва сомневались…

– Думаю, он наконец понял, что открутиться не удастся, – сказал Страйк. – Он готов заявить, что с того момента, когда он стал есть приготовленные Дженис блюда, у него наблюдались симптомы отравления и, что важнее всего, во время последней консультации Марго советовала ему не есть больше ничего из приготовленного Дженис… Затем, у нас есть Кевин Битти, который даст показания о том, что его дочь выпила отбеливатель, когда за ней, с позволения сказать, присматривала Дженис, и что мать часто давала ему «особые напитки», от которых ему делалось плохо… Что еще там было? – обратился Страйк к Робин, предлагая ей продолжить, в основном чтобы можно было съесть кусок торта.

– Ну, есть все эти изъятые из кухни Дженис смертельно опасные вещества, – продолжила Робин, – не говоря уж о том, что она попыталась отравить чай Корморана, когда он явился к ней требовать объяснений. Также имеется отравленная еда, найденная полицией в доме Айрин, и фотографии на стене у Дженис, в том числе Джоанны Хэммонд, с которой, по ее заявлению, она никогда не встречалась, и Джули Уилкс, утонувшей в летнем лагере «Батлинс» в Клэктоне-он-Си. И в полиции уверены, что можно будет получить материалы для судебно-медицинской экспертизы из могил других жертв, даже если результаты по Марго будут неубедительными. Дженис кремировала своего бывшего партнера Ларри, но его любовница Клер была похоронена, и ее сейчас эксгумируют.

– Лично я, – сказал Страйк, которому, пока говорила Робин, удалось съесть половину куска торта, – думаю, что она умрет в тюрьме.

– Что ж, рад это слышать. – Рою как будто полегчало, а Синтия взахлеб добавила:

– Да, нет, определенно!

Кошка у окна обернулась, осмотрелась и неспешно опять повернулась к дождю. В это время ее сестра-близнец лениво топтала свитер Страйка.

– Вы ведь оба придете на похороны, правда? – спросила Анна.

– Почтем за честь, – ответила Робин, потому что Страйк только что запихал в рот еще один огромный кусок торта.

– Мы… э-э… оставляем всю организацию на усмотрение Анны, – сказал Рой. – Она взяла на себя инициативу.

– Я хочу, чтобы у мамы была настоящая могила, – объяснила Анна. – Место, куда можно приходить, понимаете… все эти годы неведения… Я хочу, чтобы она была там, где я всегда смогу ее найти.

– Это можно понять, – проговорил Страйк.

– Вы и впрямь не знаете, как много мне дали, – в третий раз сказала Анна. Протягивая руку Уне, она смотрела на Синтию. – У меня теперь есть Уна, а также Син, которая была самой замечательной матерью… Мама уж точно передала меня в хорошие руки…

Синтия скривилась, и Страйк с Робин тактично отвели глаза: Робин разглядывала кошку на окне, а Страйк – морской пейзаж над камином. По окну бил дождь, на коленях его урчала кошка, и он вспомнил, как, покачиваясь, уплывала в море урна в форме лотоса. В груди его екнуло, и, несмотря на удовлетворение оттого, что задача решена, он пожалел, что не может позвонить Джоан, рассказать ей, чем окончилась история Марго Бамборо, и услышать, как она скажет в последний раз, что гордится им.

Через несколько дней Робин проснулась от лучей осеннего солнца, пробивающихся через щель в занавесях. Посмотрев на мобильник, она с изумлением обнаружила, что уже десять утра, то есть ей повезло проспать дольше, чем когда-либо в течение всего года. Затем она вспомнила, почему сегодня валяется в постели: девятое октября, а это ее день рождения.

Завтра вечером, в пятницу, Илса организовывала в честь нее ужин: выбрала и заказала элегантный ресторан, пригласив Ника, Ванессу и ее жениха Оливера, Барклая и Хатчинса с женами, Макса и его нового парня (режиссера по свету в нынешнем Максовом сериале), а также Страйка. У Робин не было планов на сегодня, ее фактический день рождения, но Страйк заставил ее взять выходной. Позевывая, она села в постели и посмотрела на комод напротив: там лежали пакеты, все от ее родных. В маленьком пакетике от матери, скорее всего, было какое-нибудь ювелирное изделие – дань круглой дате. Ровно когда она собралась встать с постели, у нее звякнул мобильник, и она увидела эсэмэску от Страйка.

Знаю, что сегодня у тебя должен быть выходной, но кое-что нарисовалось. Давай встретимся в пабе «Голова Шекспира» на Мальборо-стрит в пять? Оденься нарядно: может, придется зайти в какое-нибудь заведение пошикарней.

Робин прочла дважды, в надежде, что, может быть, она просто не заметила «с днем рождения». Неужели – неужели – он опять забыл? Или подумал, что достаточно будет явиться на завтрашний ужин, запланированный Илсой, а фактический день рождения можно спустить на тормозах? По правде говоря, без работы в отсутствие друзей она чувствовала себя слегка неприкаянной, но Страйк не должен был этого знать, поэтому с весьма смешанными чувствами она набрала ответное сообщение: OK.

Однако, поднявшись наверх в халате за чашкой чая, Робин обнаружила посреди кухонного стола большую коробку, на которой лежала поздравительная карточка в конверте; имя ее было надписано безошибочно узнаваемым почерком Страйка, корявым и неразборчивым. Макс, как она знала, уехал рано утром на съемку уличных сцен в Кенте и забрал с собой Вольфганга, который поспит в машине и насладится прогулкой в обеденный перерыв. Поскольку она не слышала дверного звонка, Страйк должен был каким-то образом заранее передать Максу коробку и карточку, чтобы сделать ей сюрприз сегодня утром. Совершенно нехарактерные для него степень планирования и приложение усилий. Более того, она никогда не получала от Страйка поздравительной карточки, даже когда он после завершения их первого дела подарил ей зеленое платье.

Снаружи карточка была весьма безликой, с крупной блестящей тридцаткой розового цвета. Внутри Страйк написал:

С днем рождения. Это предварительно.

Настоящий подарок получишь позже. (Не цветы.)

Робин рассматривала это сообщение намного дольше, чем предполагало его содержание. Ей многое в нем понравилось, включая поцелуй и то, что он назвал себя «Страйком». Она положила карточку на стол и подняла большую коробку, которая, к ее удивлению, была такой легкой, что казалась пустой. Потом она увидела на боку название изделия: «Шар в коробке».

Открыв крышку, она увидела воздушный шарик в форме ослиной головы, широкой лентой привязанный к утяжеленному основанию. Широко улыбаясь, она установила его на стол и, приготовив себе чай и завтрак, написала Страйку SMS.

Спасибо за ослика. Очень ко времени. Мой старый почти сдулся.

Через шестьдесят секунд она получила ответ.

Отлично. Я беспокоился, что, коль скоро это настолько очевидно, каждый купит тебе по такому же. Увидимся в 17.

Проникшись беззаботной легкостью, Робин выпила чай, съела тосты и вернулась вниз, чтобы открыть подарки от родных. Все купили ей чуть более дорогие варианты прошлогодних подарков, кроме родителей, которые прислали красивый кулон: круглый, мерцающий зеленым и синим опал, ее оберег, в окружении крохотных бриллиантов. В приложенной карточке было сказано: «С днем рождения, Робин. Мы тебя любим, целуем, мама и папа».

В эти дни Робин осознала, насколько ей повезло, что у нее есть двое любящих родителей. Ее работа показала, сколь многим людям не улыбается такая удача, у скольких семьи безвозвратно разрушены, сколь многие живут с душевными рубцами, полученными в раннем детстве, с искаженным восприятием и ложными ассоциациями, порожденными отсутствием любви, насилием, жестокостью. Поэтому она позвонила Линде, чтобы ее поблагодарить, и все это закончилось тем, что они с матерью проговорили больше часа: в основном это была ничего не значащая, но тем не менее ободряющая болтовня. Теперь, когда завершился ее развод, звонить домой стало легче. Робин не сказала матери, что Мэтью с Сарой ждут ребенка: пусть Линда со временем сама это узнает и выльет весь свой безмерный гнев там, где Робин этого не услышит.

К концу разговора Линда, не одобрявшая резкого поворота в карьере Робин с того времени, как та получила на работе свое первое ранение, отметила неутихающую шумиху в прессе по поводу Марго Бамборо.

– Вы действительно совершили невероятное, – признала Линда. – Вы… э-э… с Кормораном.

– Спасибо, мама, – ответила в равной степени удивленная и растроганная Робин.

– Как дела у Морриса? – как бы между делом спросила мать.

– А мы его уволили, – радостно сообщила Робин, забыв, что и об этом матери еще не говорила. – Ему уже нашли замену – приступает на следующей неделе. Женщина, зовут Мишель Гринстрит. Самое то что надо.

Приняв душ, Робин вернулась к себе в спальню, чтобы как следует высушить волосы феном, пообедала перед телевизором, вернулась вниз и переоделась в облегающее синее платье – то самое, в котором вытягивала секреты из референтки Жука. Не забыла она и кулон с опалом, который после развода оказался самым дорогим из ее украшений, поскольку обручальное кольцо она вернула Мэтью. Прекрасный камень с радужным отливом удачно оживил далеко не новое платье, и, в кои-то веки довольная своей внешностью, Робин взяла вторую из своих двух сумок, поменьше и поэлегантнее, чем вместительная повседневная, и пошла забрать телефон с прикроватной тумбочки.

Выдвижной ящик был приоткрыт, и, посмотрев вниз, Робин мельком увидела внутри колоду карт – Таро Тота. Она помедлила; затем под улыбчивым взглядом надувного ослика, который поселился в углу ее спальни, проверила время. Выходить было еще рановато: встреча со Страйком на Мальборо-стрит планировалась на пять часов. Устроив рядом сумку, она достала колоду, присела на кровать и перетасовала карты Таро, прежде чем перевернуть и положить перед собой верхнюю.

На зеленом фоне два меча пересекали синюю розу. Она сверилась с «Книгой Тота».

Спокойствие: Двойка мечей. Символизирует потрясение, вызванное столкновением Огня и Воды в брачном союзе… Это относительное спокойствие подкрепляется астрологическим соответствием – Луной в Весах.

Тут Робин вспомнила, что первая карта должна представлять «характер проблемы».

– Спокойствие – это не проблема, – пробормотала она, обращаясь к пустой комнате. – Спокойствие – это хорошо.

Но конечно же, всерьез она не задавала вопросов картам; ей просто хотелось, чтобы сегодня, в день ее рождения, они хоть что-нибудь ей сказали. Робин перевернула вторую карту – предполагаемую причину проблемы.

Под чашами весов стояла странная зеленая женская фигура в маске, держащая зеленый меч.

Исправление… Эта карта соответствует знаку Весов… олицетворяет Удовлетворенную Женщину. Равновесие не имеет никакого отношения к чьим бы то ни было личным предрассудкам… Таким образом, богиню эту следует понимать как силу, оценивающую достоинства каждого деяния и требующую сообразного и точного воздаяния.

Вздернув брови, Робин перевернула третью карту: решение. Здесь красовались две переплетенные друг с другом рыбы, плавающие по зеленому озеру и льющие воду в два золотых кубка: это была та же карта, которую она наобум открыла в Лемингтон-Спа, когда еще не знала, кто убил Марго Бамборо.

Любовь… Кроме того, данная карта соответствует Венере в Раке. Она символизирует гармонию мужского и женского начал, понимаемую в самом широком смысле. Это идеальная и безмятежная гармония…

Робин глубоко вздохнула, вернула карты в колоду и убрала в тумбочку. Когда она встала и взяла пальто, надувной ослик слегка качнулся на своей привязи.

Шагая в сторону подземки, Робин кожей ощущала новый опал в ложбинке у шеи, а поскольку она в кои-то веки от души выспалась, с утра вымыла голову и прониклась ощущением легкости, которым поделился с нею извлеченный из коробки надувной ослик, на улице и в поезде к ней была прикована не одна пара мужских глаз. Но Робин не обращала на них внимания; она поднялась по ступеням на «Оксфорд-стрит», прошла по Риджент-стрит и наконец оказалась у «Головы Шекспира», где поджидал одетый в костюм Страйк.

– С днем рождения, – сказал он и, после секундного колебания наклонившись, поцеловал ее в щеку.

Робин отметила, что от него на удивление веет не только табаком, но и тонким ароматом лавандового лосьона.

– Спасибо… заходим в паб?

– Э-э… нет, – ответил Страйк. – Я хочу тебе купить новые духи. – Он указал на задний вход в универмаг «Либерти» буквально в десяти ярдах. – Это будет тебе подарок на день рождения… хотя, возможно, духи ты уже купила. Или нет? – добавил он.

На самом деле он надеялся, что не купила. Просто ему не приходило в голову, что еще можно выбрать без риска возвращения в зону неловкости и возможного непонимания.

– Я… нет, – сказала Робин. – Как ты узнал, что у меня…

– В прошлое Рождество позвонил Илсе.

Придерживая для нее открытую стеклянную дверь, ведущую в отдел шоколада, нынче заставленный сластями к Хеллоуину, Страйк объяснил, как он в минувшем декабре хотел, да не смог купить для нее духи.

– Решил посоветоваться с продавцом, так он все норовил всучить мне коробки с названиями типа… ну, не знаю… «Вожделенная ты»…

Робин, не удержавшись, расхохоталась – так звонко, что на нее стали оглядываться. Они со Страйком прошли мимо столов, груженных дорогими трюфелями.

– …и я запаниковал, – признался Страйк, – а в итоге тебе досталась коробка шоколада. Но как бы то ни было, – подытожил он на пороге парфюмерного отдела, под куполом, расписанным луной и звездами, – ты выберешь на свой вкус, а я оплачу.

– Страйк, это… это разумно, – признала Робин.

– Ну да, как-то так. – Ее партнер пожал плечами. – Если человек мотивирован, его поведение может измениться. Как сказал психиатр из Бродмура. Я постою здесь. – И указал куда-то в угол, где, как он надеялся, его габариты никому не будут мешать. – А ты не торопись.

Так что Робин в высшей степени приятно провела четверть часа, бродя среди флаконов и прыская из тестеров на бумажные полоски; она с удовольствием, но коротко проконсультировалась со знающим продавцом и наконец остановилась на двух наименованиях. Теперь у нее возникли сомнения: нормально ли будет сделать то, что хочется… но раз они лучшие друзья, то, наверное, можно?

– Слушай, я выбрала два аромата, которые мне реально понравились, – сказала она, появившись рядом со Страйком. – Хочу услышать твое мнение. Тебе с ними жить. То есть в «лендровере».

– Если они перешибут застарелый дух этой таратайки, то для вдыхания человеком не подойдут.

Тем не менее он взял обе протянутые ему полоски, чтобы сравнить запахи.

От первых духов повеяло ванилью, как от свежего тортика, и Страйка это сразу подкупило. Вторые напомнили терпкий запах кожи с намеком на растертые в пальцах цветы.

– Вот эти. Вторые.

– Хм… Я думала, ты выберешь первые.

– Потому что они пахнут десертом? – С широкой улыбкой он еще раз провел под носом бумажными полосками.

– Да… но знаешь, мне тоже больше нравится номер два. Правда, они дороговаты.

– Разберемся…

И он пошел к кассе с небольшим, но увесистым кирпичом белого стекла, на который было нанесено непритязательное название «Narciso».

– Да-да, подарок, – подтвердил Страйк в ответ на заданный ему вопрос и терпеливо ждал, пока кассир отклеивал ценник и шуршал подарочной упаковкой с бантом.

Он лично не видел никакого смысла в таких манипуляциях, но чувствовал, что задолжал Робин некую церемонию, и та улыбка, с которой она приняла у него пакет, подсказала, что ответ был правильный. Теперь они вместе шагали к парадному входу, где их обступили ведра с цветами.

– И все-таки: куда? – решила уточнить Робин.

– Я веду тебя в «Ритц» пить шампанское, – объявил Страйк.

– Ты серьезно?

– Да, видишь: костюм напялил.

На миг Робин отвела глаза, но тут же привстала на цыпочки и крепко его обняла. Окруженные цветочными холмами, они оба вспомнили краткие объятия на верхней лестничной площадке в день ее свадьбы, но сейчас Робин повернула к нему лицо и крепко поцеловала в щеку, прижавшись губами к щетине:

– Спасибо, Страйк. Это для меня очень много значит.

Ради одного этого, думал ее партнер, когда они вдвоем шли по направлению к «Ритцу» в золотом сиянии раннего вечера, действительно стоило разориться на шестьдесят фунтов и приложить чуток усилий…

Откуда-то из недр подсознания всплыли фамилии Мазанков и Крупов, и только через пару секунд он вспомнил, где их слышал, почему они звучат по-корнуолльски и с какой стати пришли на ум именно сейчас. Уголки его рта дрогнули, но, поскольку Робин не видела этой улыбки, он не счел нужным пускаться в объяснения.