I have this feeling that my luck is none too good…
В четверг утром, проснувшись по звонку, Страйк протянул могучую ручищу и прихлопнул кнопку, да так, что старенький будильник свалился на пол. Прищурившись от солнечного света, который пробивался сквозь тонкие занавески, Страйк удостоверился, что часы не врут. Ему стоило больших усилий не перевернуться на другой бок, чтобы еще поспать. Накрыв глаза согнутой в локте рукой, он с полминуты повалялся в постели, а потом с полустоном-полурыком отбросил одеяло. Нашаривая ручку двери в ванную, он прикинул, что последние пять суток спал не более чем по три часа.
Как и предвидела Робин, босс, отослав ее домой, оказался перед выбором: следить за Платиной или за Папой-Злодеем. Поскольку второй недавно у него на глазах бросился к своим сыновьям, чем перепугал их до слез, Страйк решил отдать предпочтение папаше. Забив на дисциплинированную Платину, он почти всю неделю скрытно фотографировал бездельника, который шпионил за своими детьми втайне от их матери.
Все остальное время Страйк занимался собственными расследованиями. Полиция, на его взгляд, проявляла преступную медлительность. Не располагая никакими доказательствами причастности Брокбэнка, Лэйнга или Уиттекера к гибели Келси Платт, Страйк в течение последних пяти суток отдавал каждый свободный час кропотливой сыскной работе, какой прежде занимался только в армии.
Балансируя на одной ноге, он до упора отвернул холодный кран и подставил лицо и тело под колючие струи; грудь, руки и ноги покрылись гусиной кожей. Хорошо еще, что в тесной душевой кабинке не страшно было поскользнуться – для падения не оставалось места. Страйк попрыгал обратно в спальню, растерся докрасна жестким полотенцем и включил телевизор.
По всем новостным каналам сообщали о приготовлениях к назначенной на завтра королевской свадьбе. Пока Страйк пристегивал протез, одевался и жевал тосты, запивая их чаем, комментаторы без умолку сыпали восторженными рассказами о том, что по всему маршруту следования и вокруг Вестминстерского аббатства люди сутками ожидают в палатках, и уточняли количество туристов, стекающихся в Лондон, чтобы увидеть свадебный кортеж. Страйк выключил телевизор и спустился в контору, широко зевая и пытаясь понять, насколько вся эта предсвадебная эфирная трескотня действует на Робин, которую он не видел с минувшей пятницы, когда ей пришла открытка с мрачным сюрпризом.
Несмотря на только что выпитую кружку чая, Страйк машинально поставил чайник и положил на рабочий стол начатый в свободные часы список стрип-баров, клубов эротического танца и массажных салонов. С появлением Робин он планировал поручить ей завершить список злачных мест Шордича и обзвонить все по порядку – эту работу она вполне могла выполнять из дому. Будь его воля, отправил бы ее вместе с матерью в Мэссем. У него всю неделю не шло из головы бледное лицо помощницы. Подавив следующий зевок, он опустился на рабочий стул Робин, чтобы проверить электронную почту. Хотя Страйк намеренно отослал Робин домой, встречи он ждал с нетерпением. В офисе было пусто без ее увлеченности, готовности к любому делу, доброжелательности и легкости характера; ему не терпелось поделиться с ней теми немногими достижениями, которые появились у него в результате упорных розысков той пресловутой троицы.
В общей сложности двенадцать часов он проторчал в Кэтфорде, высматривая Уиттекера, который мог появиться возле своей квартирки над забегаловкой, на оживленной пешеходной улице позади театра «Кэтфорд». Театр окружали рыбные лавки, магазины парфюмерии, кафе и кондитерские. Над каждой торговой точкой находилась жилая квартирка с тремя расположенными клином арочными окнами. Хлипкие занавески того жилища, где, по сведениям Штыря, обретался Уиттекер, постоянно были задернуты. Днем на улице вырастал целый базар, который обеспечивал Страйку надежное прикрытие. В нос ударяли запахи ладана из шаманской лавки и разделанных тушек свежей рыбы на льду; обоняние вскоре переставало их воспринимать.
Три вечера кряду Страйк топтался у служебного входа в театр, напротив нужной квартиры, но видел только неясные тени, мелькавшие за занавесками. Наконец в среду вечером дверь рядом с забегаловкой отворилась, и оттуда вышла изможденная девочка-подросток. Ее давно не мытые черные волосы были зачесаны назад и открывали кроличье лицо со впалыми щеками и лиловато-бледной кожей, какая свидетельствует о вредных привычках. На девчонке была фуфайка с капюшоном и застежкой-молнией поверх куцего топика. На ногах-спичках – обтягивающие легинсы. Сложив руки на груди, она поднажала плечом на дверь забегаловки и ввалилась внутрь. Страйк ринулся туда с такой скоростью, что даже смог удержать незакрытую дверь, и встал в очередь за девчонкой.
Продавец обратился к ней по имени:
– Жива-здорова, Стефани?
– Ага, – тихо выговорила она. – Дайте две кока-колы.
У нее на ушных раковинах, ноздрях и губах не было живого места от пирсинга. Она отсчитала сумму мелочью и понуро вышла, не взглянув на Страйка.
Он вернулся в затемненную подворотню на другой стороне улицы и стал уминать купленную рыбу с картошкой, не сводя глаз с освещенных окон над кулинарией. Покупка двух банок кока-колы говорила о том, что Уиттекер торчит дома и, скорее всего, валяется нагишом на тюфяке – в юности Страйк постоянно лицезрел такую сцену. Ему казалось, это давно поросло быльем, но, стоя в очереди, он неотвязно думал о том, что отделен от этого гада лишь хлипким перекрытием и слоем штукатурки. С неистово бьющимся сердцем он упрямо наблюдал за квартирой, пока около часу ночи в окнах не погасили свет. Уиттекер так и не появился.
С Лэйнгом повезло не больше. На «Гугл-стрит-вью» с трудом удалось найти балкон, откуда рыжий Лэйнг позировал для сайта
Новый зевок сопровождался стоном изнеможения. Страйк потянулся на рабочем стуле Робин и не сразу расслышал шаги на лестнице. Когда он сообразил, что кто-то поднимается к нему в контору (часы подсказали: для Робин еще слишком рано; та предупредила, что к одиннадцати поедет на вокзал проводить мать), по стеклянной двери уже ползла тень. В контору постучали, и Страйк с удивлением узнал мистера Повторного.
Средних лет бизнесмен, уже с брюшком, он был намного состоятельнее, чем предполагал его затрапезный вид. Неказистая физиономия без особых примет сегодня выглядела непривычно суровой.
– Она меня бросила, – без предисловий сообщил он Страйку.
Посетитель рухнул на диван и был тут же застигнут врасплох пулеметной очередью ложных газов. Вот тебе второй сюрприз за одно утро, без слов сказал ему Страйк. Как видно, бизнесмен пережил настоящий шок, когда его бросили: обычно он долго копил факты, прежде чем уличить очередную блондинку в неверности и разорвать отношения. Страйк понимал, что Повторный, в котором уживались мазохист, вуайерист и самодур, ловил от этого особый интимный кайф.
– Да быть такого не может. – Страйк встал из-за стола и направился к чайнику: организм требовал кофеина. – Мы не спускали с нее глаз, но никаких ухаживаний не зафиксировали.
На самом деле Платину он не видел уже неделю и полагался только на звонки Вороненка, но даже эти сигналы порой направлял в голосовую почту, если вел Папу-Злодея. Теперь он спохватился, что мог о них и забыть. Оставалось только надеяться, что Вороненок не сообщала ему о присутствии рядом с Платиной какого-нибудь богатея, готового взять на себя часть ее расходов на образование в обмен на эксклюзивные привилегии. Если такое допустить, то можно было сразу распрощаться с Повторным и его гонорарами в звонкой монете.
– Почему же тогда она мне отказала? – потребовал ответа Повторный.
– Понимаете, я не могу поручиться, что у нее в принципе никого нет. – Размешивая в кружке растворимый кофе, Страйк тщательно подбирал слова. – Могу только утверждать, что она чертовски изворотлива, если ведет двойную игру. Мы же следим за каждым ее шагом, – солгал он. – Кофе?
– Мне рекомендовали вас как лучшего в своем деле, – буркнул Повторный. – Нет, растворимый не пью.
У Страйка зазвонил мобильный. Он проверил: Уордл.
– Простите, должен ответить, – сказал он раздосадованному клиенту. – Привет, Уордл.
– Мэлли исключается, – с места в карьер начал полицейский.
Только полным упадком сил Страйк мог объяснить, что не сразу въехал. Вскоре до него дошло: Уордл сообщал о том гангстере, который некогда отрезал своему врагу половой член и потому числился у Уордла первым подозреваемым в деле об отрезанной ноге.
– А, Диггер, – выговорил Страйк, показывая, что внимательно слушает. – Исключается, стало быть?
– У него алиби. Во время убийства оттягивался в Испании.
– В Испании, – эхом повторил Страйк.
Мистер Повторный барабанил пальцами по искусственной коже дивана.
– Вот-вот, – подтвердил Уордл. – На Менорке отдыхал, фу-ты ну-ты.
Страйк сделал большой глоток кофе, такого крепкого, будто всыпал на одну порцию целую банку. У него начиналась головная боль. Такое бывало редко.
– Зато мы продвинулись в отношении двоих других, чьи фотки я тебе показывал, – продолжал Уордл, – парня и девицы, которые слали посты на тот придурочный форум, где Келси наводила о тебе справки.
Страйк с большим трудом припомнил фото кривого парня и черноволосой девицы в очках.
– Мы их допросили: они лично с ней не знакомы, общались только в Сети. Плюс у него железное алиби: в день убийства он отработал две смены в универсаме «Асда» аж в Лидсе. Мы проверили. Но, – продолжил Уордл, и Страйк понял, что за этим последует нечто более существенное, – на форуме ошивается один тип, который называет себя
– Угу, – пробормотал Страйк, кожей чувствуя нарастающее раздражение Повторного. – Это обнадеживает.
– Вот именно. Кстати, ты не думай, я не забыл про письмо, которое тебе прислал этот тип, запавший на твою культю, – продолжал Уордл. – По нему тоже работаем.
– Это просто здорово, – сказал Страйк, плохо понимая смысл своих слов, но вскинул ладонь, показывая мистеру Повторному, уже готовому встать с дивана и уйти, что конец разговора близок. – Послушай, Уордл, я сейчас не могу разговаривать. Давай попозже.
Когда Уордл отсоединился, Страйк попытался успокоить Повторного, который начал закипать, пока дожидался своей очереди. Какие именно сыскные услуги он рассчитывал получить в ситуации, когда его бросила возлюбленная, частный детектив спросить не решился – не отфутболивать же за здорово живешь повторных клиентов. Глотая угольно-черный кофе и мучась от нарастающей головной боли, Страйк едва сдерживался, чтобы не послать Повторного куда подальше.
– Итак, – обратился к нему клиент, – что вы намерены предпринять?
Страйк не понимал, чего от него хотят: чтобы он вернул Платину в лоно прежних отношений, чтобы таскался за ней по всему городу и в конце концов накрыл ее с новым любовником или чтобы вернул клиенту деньги? Не успел он сам себе ответить на эти вопросы, как в очередной раз услышал на лестнице шаги, а вместе с ними – женские голоса. Повторный только бросил на детектива удивленный, негодующий взгляд – и тут же открылась стеклянная дверь.
Робин показалась Страйку более рослой, чем прежде, причем не только более рослой, но и более миловидной и более застенчивой. У нее за спиной – в других обстоятельствах его бы это насмешило и заинтересовало – стояла женщина, в которой безошибочно угадывалась ее мать. При более скромном росточке и определенно более внушительной ширине у нее были те же землянично-рыжеватые волосы, те же серо-голубые глаза и то же выражение сочувственной проницательности, так хорошо знакомые боссу ее дочери.
– Прошу прощения. – Заметив Повторного, Робин остановилась как вкопанная. – Мы подождем внизу… Давай спустимся, мам…
Выйдя из себя, незадачливый клиент в гневе вскочил:
– Нет-нет, не трудитесь. Я пришел без предварительной договоренности. Не смею задерживать. Вот мой последний взнос, Страйк.
И вылетел из приемной.
Через полтора часа Робин с матерью молча сидели в такси, уносившем их на вокзал Кингз-Кросс, в ногах у них слегка покачивался чемодан Линды.
Перед возвращением в Йоркшир Линда настояла на знакомстве со Страйком.
– Ты у него сколько уже, год с лишним? Он ведь не станет возражать, если я просто забегу поздороваться? Должна же я посмотреть, где ты работаешь, чтобы лучше понимать твои рассказы…
Сколько могла, Робин сопротивлялась. Ее смущала сама идея маминого визита. Эта затея представлялась ей детской, неуместной и попросту глупой. К тому же Страйк, увидев свою помощницу в сопровождении мамы, мог бы усомниться в ее профессиональной пригодности.
Как же горько сожалела Робин, что не сумела скрыть свой ужас при виде вложения в открытку с репродукцией Веттриано. Как можно было дать слабину, особенно после того, как она посвятила Страйка в свою собственную историю. Выслушав ее исповедь, он тогда сказал, что это не будет иметь никакого значения, но она-то знала: что ей можно, а чего нельзя – всегда решали за нее другие.
Такси катилось вдоль кольцевой линии метро; Робин убеждала себя, что мама не виновата в этой неловкости. Она сама должна была заранее позвонить Страйку и тогда не спугнула бы Повторного. Если уж честно, Робин понадеялась, что Страйк уйдет по делам или будет сидеть в мансарде, а она спокойно покажет Линде свое рабочее место, не отвлекаясь на церемонии. Она просто-напросто опасалась, что после ее звонка Страйк, в силу своей природной любознательности и вредности, специально задержится в конторе, чтобы познакомиться с ее мамой.
Линда со Страйком мило болтали, пока Робин молча заваривала чай. Она подозревала, что Линда так рвалась познакомиться со Страйком именно для того, чтобы оценить градус теплоты в отношениях дочери и ее босса. Из-за постоянного недосыпа Страйк выглядел хуже некуда: на добрый десяток лет старше своего возраста, с щетиной на подбородке и ввалившимися глазами. Взглянув на него, Линда всяко отбросит подозрения, что дочь тайно сохнет по такому экземпляру.
– Должна сказать, он произвел на меня хорошее впечатление, – заговорила Линда, когда впереди возникло похожее на дворец кирпичное здание вокзала Сент-Панкрас. – Красавцем его не назовешь, но что-то в нем есть.
– Пожалуй, – холодно ответила Робин. – Сара Шедлок тоже так считает.
Перед их отъездом на вокзал Страйк отозвал Робин в сторону и вручил ей самое начало списка, в котором значились массажные салоны, стриптиз-бары и клубы эротических танцев Шордича; ей предстояло завершить их перечень, а потом обзвонить эти заведения одно за другим и выяснить, не работает ли в каком-нибудь из них Ноэл Брокбэнк.
– Я почти уверен, – добавил Страйк, – что он опять пошел в охранники или вышибалы. На что еще годен этот громила с пробитой головой и такой биографией?
Из уважения к Линде, которая навострила уши, Страйк решил не уточнять, что Брокбэнк, по его мнению, будет обеими руками держаться за работу в секс-индустрии, где проще всего найти беззащитных женщин.
– Хорошо, – ответила Робин и оставила список на своем рабочем столе, куда положил его Страйк. – Я только провожу маму и сразу вернусь…
– Нет, лучше будет, чтобы ты звонила из дому. Помечай каждый звонок. Все расходы я возмещу.
Перед глазами у Робин мелькнули
– А на работу когда выходить?
– Когда управишься, – ответил он и, правильно истолковав ее выражение лица, добавил: – Ты же знаешь: мы, скорее всего, навсегда лишились Повторного, так что Папой-Злодеем займусь я сам…
– А как насчет Келси?
– Твое дело – розыск Брокбэнка, – сказал Страйк, потрясая списком, и добавил (у него раскалывалась голова, о чем Робин не догадывалась): – А вообще завтра официальный выходной, королевская свадьба…
Он недвусмысленно дал понять, что просит ее не путаться под ногами.
За время ее отсутствия что-то неуловимо изменилось. Возможно, Страйк вспомнил, что она не прошла подготовку в рядах военной полиции, что никогда не видела отсеченных конечностей, пока не получила ту посылку, а следовательно, будет совершенно лишней в этих чрезвычайных обстоятельствах.
– Я только что брала отпуск на пять дней…
– Неужели не понятно, – он начал выходить из себя, – твое дело – составить список и всех по нему обзвонить. Для этого не нужно торчать в конторе.
Ей тут же вспомнилось, как Элин назвала ее секретаршей Страйка.
В такси на Робин нахлынула волна гнева и обиды, которая смыла все здравые мысли. В присутствии Уордла Страйк назвал ее партнером – тогда ему требовалось ознакомить ее со снимками расчлененного тела. Однако никакого нового контракта не предложил, официально не переоформил их трудовые отношения. Набирала текст она быстрее, чем Страйк, тыкавший в клавиатуру расплющенными волосатыми пальцами; она обрабатывала почти все счета-фактуры, отвечала на обращения по электронной почте. Она же наводила порядок в документации. Не исключено, подумала Робин, что Страйк сам рассказывал о ней Элин как о своей секретарше. Не исключено, что назвал ее партнером для красного словца, только чтобы подольститься. Вполне возможно (Робин понимала, что сама себя накручивает), Страйк и Элин мусолили ее недостатки, когда устраивали тайные свидания за спиной у обманутого мужа. Весьма вероятно, он признавался Элин, что напрасно взял на работу «эту женщину», которая, вообще говоря, пришла к нему временной секретаршей. Да и про изнасилование, наверно, выболтал.
С чего она вдруг расклеилась? По щекам текли слезы злости и отчаяния.
– Робин? – встревожилась Линда.
– Ничего, ничего, – мстительно выговорила Робин, вытирая глаза ладонями.
После пяти дней безделья, которые она провела дома с мамой и Мэтью, после неловких пауз, то и дело повисавших в тесной гостиной, после шепотков, которыми обменивались мама и Мэтью, пока Робин была в ванной, она просто на стенку лезла. Ей совсем не улыбалось снова засесть в квартире. Как ни странно, ей было спокойнее мерить шагами улицы в центре Лондона, где в любой момент мог появиться тип в вязаной шапке, чем томиться в своей квартире на Гастингс-роуд.
Наконец такси остановилось у вокзала Кингз-Кросс. Когда они шли к нужной платформе, Робин, чувствуя на себе косые взгляды матери, всеми силами старалась держать себя в руках. Сегодня вечером им с Мэтью опять предстояло остаться наедине; не за горами был окончательный, решающий разговор. Вначале Робин и слышать не хотела о приезде Линды, но теперь, перед скорым расставанием, невольно признавала, что мать держалась совершенно ненавязчиво и создавала в доме атмосферу покоя.
– Вот и славно, – сказала Линда, когда, благополучно водрузив чемодан на багажную полку, вышла на перрон проститься с Робин. – А это тебе.
Она протягивала дочери пятьсот фунтов.
– Мам, я не могу…
– Можешь, можешь, – заверила ее Линда. – Либо прибереги на новое жилье, либо купи свадебные туфли от Джимми Чу.
Во вторник они прошлись по Бонд-стрит и поглазели на выставленные в витринах роскошные ювелирные изделия, на сумочки, приближающиеся по цене к подержанному автомобилю, на одежду известных брендов, недоступную ни одной из них. В Харрогейте магазины были куда скромнее. Как зачарованная Робин любовалась обувью. Мэтью не любил, когда она надевала туфли на слишком высоком каблуке; но в этот раз у нее возникло дерзкое желание встать на пятидюймовые шпильки.
– Я не могу, – повторила Робин среди вокзального шума.
Ее родители обещали ближе к концу года взять на себя часть расходов на бракосочетание Стивена, брата Робин. Мало того, они внесли солидный аванс за свадебный банкет Робин, который один раз уже пришлось перенести; задаток за свадебный кортеж и вовсе пошел прахом. Ко всему прочему, отец с матерью купили ей подвенечное платье и оплатили его подгонку по фигуре.
– Я настаиваю, – строго сказала мать. – Либо заложи основу своей одинокой жизни, либо купи свадебные туфли.
Глотая слезы, Робин не ответила.
– Мы с отцом поддержим любое твое решение, – заверила Линда, – Но задайся вопросом и сама ответь: по какой причине ты никому, кроме нас, не сообщила об отмене свадьбы? Ваша теперешняя жизнь – это ад для обоих. Деньгами распорядишься сама. Решение за тобой.
Она крепко обняла дочь, поцеловала прямо под ухом и поднялась в вагон. Робин выдавила улыбку и помахала, но когда поезд отошел от платформы, увозя мать в Мэссем, к отцу, к лабрадору Раунтри, ко всему, что знакомо и мило сердцу, Робин опустилась на холодную металлическую скамью, закрыла лицо руками и беззвучно зарыдала, уткнувшись в дареные банкноты.
– Гляди веселей, дорогуша. На нем свет клином не сошелся.
Она подняла глаза. Перед ней стоял какой-то неопрятный субъект. Живот нависал над ремнем, губы изогнулись в похотливой ухмылке.
Робин медленно поднялась. Они были одного роста. Их взгляды встретились.
– Отвали! – бросила она.
Незнакомец заморгал. Ухмылка сменилась оскалом. Робин зашагала прочь, засовывая материнские деньги в карман. Ей вслед понеслись какие-то выкрики, но она не прислушивалась. В ней закипала безотчетная злость – против мужчин, которые расценивали проявление эмоций как призывно распахнутую дверь, которые пялились на женскую грудь, делая вид, что выбирают вино, которые даже простое физическое присутствие женщины рассматривали как скабрезное приглашение.
Ее злость распространилась и на Страйка; тот отправил ее домой к Мэтью, потому что счел обузой; работая в одиночку, он сознательно ставил под удар свой бизнес (созданный, кстати сказать, не без ее участия), лишь бы не подпускать ее к работе, в которой она давала ему сто очков вперед. А все потому, что на ней, с его точки зрения, лежало вечное клеймо: семь лет назад она оказалась на самой неподходящей лестничной клетке в самое неподходящее время.
Ладно, она возьмется обзванивать все эти мерзкие стрип-бары и клубы эротических танцев, чтобы разыскать урода, шепнувшего ей в ухо «девочка». Впрочем, у нее наметились и свои планы. Она хотела поделиться ими со Страйком, но вначале не успела, поскольку провожала маму на поезд, а потом утратила всякое желание, поскольку он приказал ей сидеть дома. Потуже затянув пояс, Робин размашистым шагом пошла дальше и ни на миг не усомнилась, что имеет полное моральное право без посторонней помощи проверить одну версию, не докладывая об этом Страйку.