1

Ей натянули на лицо кожаную маску без прорезей для глаз.

Она поморщилась, но противиться не стала. Месяц назад другая Роженица рассказала, что это стандартная часть процедуры.

– Маска? – переспросила она тогда и чуть не рассмеялась, представив, как это выглядит. – Зачем нужна маска?

– Ну как? Чтобы ты ничего не видела, – девушка перешла на шепот. Эти вещи не разрешалось обсуждать.

Она удивилась еще сильнее:

– Зачем все это?

– Не хотят, чтобы ты увидела Плод, когда он выйдет, – ответила девушка, кивнув на округлившийся живот соседки. – Ну, когда родишь.

– А ты уже рожала?

– Дважды.

– И… как это было?

Вопрос был дурацкий: им все объясняли на занятиях. Показывали процесс производства Плода на схемах, заставляли учить инструкции. Но все-таки одно дело теория и совсем другое – впечатления живого человека. К тому же Правила все равно уже были нарушены.

– Второй раз полегче: не так больно, – заметив, что собеседница замолкла, девушка подняла брови. – Тебя не предупреждали, что будет больно?

– Сказали, будет «неприятно».

– А, ну-ну, – хмыкнула девушка. – Интересный выбор слова. Короче, да, второй раз менее «неприятно». И побыстрее идет.

– Роженицы! – донеслось из громкоговорителя. – Следите за языком. Не нарушайте Правила.

За соседними столами раздались понимающие смешки. Видимо, девушки нередко делились здесь опытом, тем более что других тем для разговоров не было. Но после оклика все замолчали, вспомнив, что в стенах столовой есть микрофоны, так что их всегда кто-то слушает.

Она зачерпнула ложкой суп. В Родильном Доме всегда кормили вкусно и сытно; за питанием Рожениц тщательно следили. Впрочем, в коммуне тоже с едой не было проблем: в жилище Семейной Ячейки, где она росла, ежедневно доставляли продукты.

Ее жизнь изменилась в двенадцать лет – в день, когда она получила Назначение Роженицей. Сначала учителя математики, биологии и права перестали требовать от ее группы прилежания. Для всех стало меньше контрольных и домашних заданий, а на нее и вовсе перестали обращать внимание. В свою очередь, в ее расписании уроков появились предметы «Питание» и «Здоровье», а количество занятий физкультурой на воздухе удвоилось. К диете добавили специальные витамины. Полтора года спустя, после анализов, осмотров и подготовительных занятий ее признали готовой. Это значило, что нужно покинуть жилище своей Семейной Ячейки и переселиться в общежитие при Родильном Доме.

Переезд из одной части коммуны в другую прошел легко: у нее не было никаких вещей. Одежду выдавали в Центре Распределения, а учебники принадлежали школе. Велосипед, на котором она ездила в школу, забрали в ремонт, чтобы затем передать девочке помладше.

В последний вечер в жилище устроили прощальный ужин. Брат, который был старше на шесть лет, уже давно начал Обучение в Департаменте Юстиции, и с ним разрешалось видеться только на публичных мероприятиях. Он стал чужим. Так что ужин накрыли на троих: она и Отец с Матерью, которые ее вырастили. За столом повспоминали прошлое, посмеялись над случаями из раннего детства – например, как она выбросила ботинки в кусты и пришла домой из Детского Центра босая.

Под конец ужина она поблагодарила родителей за воспитание и спросила:

– Вам было стыдно, когда меня назначили Роженицей?

Ей и самой мечталось о каком-нибудь более престижном Назначении. Когда брата взяли в Департамент Юстиции, родители очень гордились: туда принимали только самых умных. Но она в школе не блистала.

– Нет, – отозвался Отец. – Мы доверяем Комитету. Каждому дают Назначение, с которым он справится эффективнее всего.

– К тому же стать Роженицей – это честь, – добавила Мать. – Именно Роженицы производят нас на свет.

Затем ей пожелали успехов. Жизнь родителей тоже менялась: теперь им предстоял переезд в дом для Бездетных Взрослых.

На следующий день она отправилась в общежитие при Родильном Доме, где заселилась в подготовленную для нее комнатку. Из окна виднелась школа, где она еще недавно училась, и игровое поле напротив. Вдалеке, на границе коммуны, блестела река.

Несколько недель спустя, когда она освоилась и познакомилась с соседками, ее наконец вызвали на Оплодотворение.

Она не знала, чего ждать, и поэтому нервничала. Но процедура, к ее облегчению, оказалась быстрой и безболезненной. Почти незаметной.

– Что, уже все? – удивилась она, когда техник жестом велел ей подниматься со стола.

– Все, – подтвердил он. – Приходите через неделю на анализ и сертификацию.

Она удивленно хмыкнула. В инструкции, которую ей выдали, не было никаких подробностей.

– А что за сертификация? – спросила она.

Техник, который убирал инструменты Оплодотворения, явно торопился. Видимо, за дверью ждали другие.

– Посмотрят, закрепился ли Плод, – нетерпеливо ответил он. – Если да, получите сертификат Роженицы. Еще вопросы есть? – он уже направился к двери. – Если нет, то вы свободны.

* * *

Теперь, девять месяцев спустя, это вспоминалось как далекое прошлое. Она лежала с кожаной маской на глазах и старалась глубоко дышать, согласно инструкции. «Неприятно» стало уже несколько часов назад, но сперва ощущения накатывали и отступали, а теперь стали непрерывными. Лицу под маской было жарко. Она пыталась расслабиться, как ее учили: вдох, выдох, продолжать. Неприятные ощущения игнорировать.

«Это не просто неприятные ощущения, – думала она. – Это самая настоящая боль».

Тужась, она издала негромкий стон, выгнула спину и сдалась обрушившейся на нее темноте.

Ее звали Клэр. Ей было четырнадцать лет.

2

Что-то, видимо, пошло не так. Рядом толпились и переговаривались люди; она слышала их сквозь темноту и боль. В голосах звучало беспокойство. Ее снова и снова проверяли какими-то холодными инструментами.

Кто-то нажал на кнопку рядом с ее локтем, и вокруг запястий защелкнулись обручи. На содрогающийся живот опустился какой-то аппарат. Ее тело вспорола жуткая боль; она вскрикнула.

Руки были прикованы к кровати. Пошевелиться было невозможно. Неужели это по инструкции? Она хотела спросить, но голос не поддавался; получался лишь хрип, который никто не слушал.

– П-помогите, – произнесла она, но внимание техников, судя по всему, было приковано к Плоду. Она их больше не волновала. Руки и инструменты копошились у приподнятой середины ее тела. С первой судороги прошло несколько часов, которые состояли из изнуряющей, ритмически нарастающей боли.

– Вырубите ее, – сказал кто-то командным тоном. – Придется его доставать. И быстро!

– Глубокий вдох, – приказали ей, просовывая под маску что-то резиновое, накрывшее рот и нос. Она вдохнула неприятный сладковатый запах, и боль тут же отступила, а заодно с ней и мысли, и ощущение себя.

Последнее, что она осознала перед тем, как отключиться, – что ее живот режут.

* * *

Вместе с сознанием вернулась и боль, все еще пронизывающая насквозь, но теперь не жгучая, а ноющая. Зато она могла наконец шевелиться: запястья больше ничто не сковывало. Она лежала в той же кровати, под теплым одеялом, с двух сторон ее ограждали железные бортики. В палате больше не было ни людей, ни оборудования.

Клэр попыталась приподняться, чтобы оглядеть свое тело, но тут же упала назад на подушку от боли. Тогда она просто медленно переместила руки на живот, который помнила округлым и натянутым. Теперь он был плоский и перевязанный. Плод, который в ней рос, извлекли; она его даже не видела. Клэр накрыло тоскливое чувство утраты.

– Ваш сертификат аннулирован.

Клэр пролежала на восстановлении три недели. В течение первой ее лечили, выхаживали и даже немного баловали, но во всем чувствовалась какая-то неловкость. Вместе с ней лежали и другие девушки, поэтому было с кем пообщаться и даже пошутить про вновь обретенную талию. Каждое утро всем делали массаж, затем проводилась щадящая зарядка с инструктором. Клэр восстанавливалась медленнее остальных.

В начале второй недели всех переселили в реабилитационную палату, где разрешалось вдоволь общаться и играть в настольные игры перед возвращением в общежитие. Там их ждали подруги – еще не готовые к производству Плода, но уже раздавшиеся, с большими животами.

Вернувшиеся после родов девушки в одинаковых бесформенных серых платьях и с короткими стрижками отличались друг от друга только поведением. Например, Надя всегда шутила и смеялась, Мириам была, напротив, очень серьезной и стеснительной, а Сьюзан обладала талантом все на свете просчитывать и структурировать.

Разговоров о производстве Плода было на удивление мало. Если кто-нибудь спрашивал, как прошло, в ответ обычно следовало пожимание плечами и ничего не значащее «нормально» или саркастичное «могло быть и хуже».

– С возвращением.

– Спасибо. Что у вас интересного?

– Да ничего. Две новенькие вот пришли. Еще Нэнси перевели.

– А куда?

– На Овощеферму.

– Здорово. Она туда и хотела.

Нэнси недавно произвела третий Плод, а после третьих родов всех Рожениц переводили работать на Овощеферму, Доставку Еды или в Центр Распределения. Клэр почему-то запомнила, что Нэнси нравилось проводить время на солнце, и к тому же несколько месяцев назад одну ее подругу как раз туда перевели. Конечно, она надеялась провести остаток трудоспособной жизни в компании приятного ей человека. Клэр была за нее рада.

Что касалось ее собственного будущего, то думать о нем было страшно. Она почти ничего не помнила, но ясно было одно: при производстве что-то пошло не так. И, судя по всему, никому больше не делали операцию на животе. Клэр пыталась расспрашивать тех, кто производил Плод больше одного раза, но ее вопрос неизменно всех удивлял.

– У тебя живот тоже до сих пор не прошел?

Мириам, которая восстанавливалась в одной палате с ней, не поняла вопроса. Сейчас они сидели рядом за завтраком.

– Как это? У меня ничего не болело.

– У меня шрам болит, – призналась Клэр, осторожно погладив живот.

– Какой еще шрам? – Мириам поморщилась. – Нет у меня никакого шрама! – На этом она повернулась и заговорила с кем-то еще.

И так было всякий раз, когда Клэр заговаривала с другими Роженицами. Со временем боль прекратилась, но тревога, что случилось нечто непоправимое, не уходила.

А потом ее вызвали.

– Клэр, – произнес громкоговоритель однажды за обедом, – проследуйте после трапезы в канцелярию. Это срочно.

Клэр нервно оглянулась. Напротив сидела Алиса, ее одногодка. Они приятельствовали еще со школы, и их назначили Роженицами на одной Церемонии. Но Оплодотворение Алисе назначили на более поздний срок, чем Клэр, поэтому она была в самом начале цикла производства.

– Чего им надо? – удивилась Алиса.

– Не знаю.

– Ты что-нибудь нарушала?

– Может, белье забыла сложить…

– Да ну, за это не вызывают в канцелярию.

– Вообще да, было бы странно.

– Значит, ничего серьезного, – произнесла Алиса, складывая свои тарелки в стопку. – В любом случае скоро узнаешь. Увидимся!

Надежда на «ничего серьезного» не оправдалась.

После трапезы Клэр стояла, опустив голову, перед комиссией, лишившей ее сертификата.

– Собирай вещи, – сказали ей. – Тебя переводят.

– Почему? Я поняла, что-то пошло не так, но я же…

Члены комиссии снисходительно улыбались.

– Ты не виновата.

– Не виновата в чем? – спросила Клэр, прекрасно зная, что задавать вопросы не рекомендуется, но не сдержалась. – Пожалуйста, вы не могли бы уточнить?

Глава комиссии пожал плечами.

– Такое иногда случается. Патологию должны были заметить гораздо раньше, тогда бы тебя не оплодотворили. Кто проводил твой первый осмотр?

– Я не помню, как ее звали.

– Ладно, выясним. Если других ошибок на ее счету нет, она получит второй шанс.

Ей велели идти, но она еще раз повернулась в дверях.

– А с Плодом все хорошо?

Глава комиссии посмотрел на нее с неодобрением, но затем смягчился и кивнул одной из сидящих рядом женщин на стопку бумаг, приказывая найти информацию.

– Номер? – спросила женщина, но он ее проигнорировал.

– Ладно, – произнесла женщина. – Поищу по имени. Ты же Клэр?

Вопрос был риторическим: ее ведь вызвали сюда по имени. Но она все равно кивнула. Женщина провела пальцем по странице.

– Нашла. Плод номер тридцать шесть. Да, вижу комментарии об осложнениях.

Она подняла взгляд. Клэр держала руку на животе. Женщина положила лист обратно в стопку и поправила ее по краям.

– Мальчик здоров, – сказала она.

Глава комиссии посмотрел на нее с нескрываемым осуждением.

– Плод, – поправилась женщина. – Я хотела сказать, с Плодом все в порядке. Осложнения, возникшие при производстве, его не затронули.

Помолчав, она добавила:

– С тобой тоже все будет в порядке, Клэр.

– Куда меня переводят?

Ей наконец стало страшно. Они ведь до сих пор не сказали, что ее ждет. Сказали только, что отзывают сертификат. Значит, она больше не будет Роженицей. Это логично, раз ее тело плохо справилось с этой задачей, но вдруг… Вдруг после отзыва сертификата людей просто удаляют?

Ответ комиссии, однако, был утешительным.

– В рыбный Инкубаторий. У них там не хватает рук. Прямо утром начнешь Обучение. Быстро разберешься, что к чему: к счастью, ты очень смышленая.

Глава комиссии махнул рукой, обозначая конец встречи, и Клэр отправилась назад в общежитие, чтобы забрать вещи. В здании царил тихий час. Роженицы дремали; двери в их комнатки были закрыты.

«Мальчик, – думала Клэр, собирая вещи. – Я родила мальчика. У меня сын».

И чувство утраты снова накрыло ее.

3

– Тебе выпишут велосипед, – сообщил Дмитрий, директор рыбного Инкубатория, встретивший ее у входа. Прибытие Клэр не было для него сюрпризом – его явно предупредили.

Клэр кивнула. За год в общежитии, даже с учетом прилегающих площадок, у нее не было нужды куда-то ездить. Сюда она пришла пешком, с сумкой через плечо. Инкубаторий находился не так уж далеко от Родильного Дома, и дорога была ей знакома, но после прошедших месяцев казалось, что вокруг все по-новому. Проходя мимо своей бывшей школы, она увидела детей на уроке физкультуры. На нее смотрели удивленно, потому что девушка, идущая куда-то в одиночестве среди дня, – это редкость, а пешком и вовсе ходить было не принято. Все, кому требовалось добираться из одного места в другое, пользовались велосипедами.

Какая-то девочка с ленточками в волосах весело помахала ей рукой. Клэр улыбнулась в ответ, вспоминая, как сама вплетала себе в косу такие ленточки. Тут же появился тренер и прикрикнул на девочку. Та насупилась и вернулась к гимнастике.

Она посмотрела на жилища, стоящие вокруг Центральной площади, нашла то, в котором выросла. Теперь там жили другие люди: назначенные друг другу супруги, возможно, уже подавшие прошение на ребенка…

Она отвела взгляд от Воспитательного Центра. Туда отправляли Плоды сразу после рождения. Чаще всего – рано утром. Однажды, проснувшись на заре, Клэр увидела из окна своей комнатки, как их привозят: в велоприцепе лежали несколько корзинок с туго спеленатыми кульками. Курьер предъявил охраннику документы работника Родильного Дома, и тот пропустил его через ворота.

Сейчас Клэр гадала, привезли ли уже ее мальчика, ее Плод номер тридцать шесть, в Воспитательный Центр. Иногда переезд из Родильного Дома могли отложить на несколько дней или даже недель: каждый Плод многократно проверяли, чтобы убедиться, что он здоров.

Она вздохнула. Пора перестать об этом думать.

Проходя мимо Департамента Юстиции, она вспомнила Питера, старшего брата, который вечно ее дразнил. Если бы он сейчас выглянул в окно и увидел ее, узнал бы? И если да – что бы он почувствовал? Почувствовал бы хоть что-то?

Дальше был Дом Старейшин, где проживали и работали члены Комитета. Еще дальше – ряд компактных служебных построек. Ремонт велосипедов. И, наконец, Клэр увидела реку на границе коммуны. Ее темный и быстрый поток пузырился вокруг камней.

Река всегда внушала Клэр страх. Детям часто напоминали, что к ней опасно подходить. Что один мальчик там утонул. Еще рассказывали, будто кто-то умудрился перебраться на ту сторону то ли вплавь, то ли по высокому, закрытому мосту. Вероятнее всего, это было неправдой. Но и эти слухи, и сама река с ее нескончаемым шумом и движением завораживали и пугали Клэр.

У велосипедной дорожки она подождала, пока мимо проедут две девушки. Слева уже виднелись рыбные садки Инкубатория. Когда-то она бегала сюда с другими детьми, чтобы посмотреть, как серебристые существа мечутся в воде.

Теперь ей предстояло здесь работать и жить. Как долго?

Взрослым гражданам коммуны выделяли жилища после подбора супруга или супруги. Но Роженицам супругов не полагалось, и Клэр об этом задумалась только теперь. Раз она больше не Роженица, может ли она подать прошение на подбор супруга?

Клэр вздохнула. Эти мысли тревожили ее. Она отвернулась от садков и отправилась, наконец, ко входу в Инкубаторий, где ее уже ждал Дмитрий.

* * *

Оставшись наедине со своими мыслями в комнатке, где ее разместили, Клэр выглянула из окна и снова увидела реку. День выдался длинным и утомительным. Еще утром она проснулась в знакомой обстановке, в месте, где она прожила много месяцев, а к вечеру ее жизнь перевернулась. Другие Роженицы, вероятно, будут гадать, куда она подевалась: им не дали попрощаться. Впрочем, вскоре они о ней забудут.

Наутро ей выдали бейджик с именем, ознакомили с рабочим местом и представили другим работникам. Те показались ей симпатичными. Кто-то был постарше Клэр и вечером уходил в свое жилище к супругу или супруге, кто-то, как и она, жил в общежитии Инкубатория. Одна из девушек, Хезер, была ее ровесницей и присутствовала на той же Церемонии Назначения – вероятно, даже помнила, как Клэр назначили Роженицей. Догадка подтвердилась: Хезер явно ее узнала, но ничего не сказала. Клэр тоже промолчала. Да и что тут скажешь.

Клэр надеялась, что между ней и другими работниками ее возраста сложится что-то вроде дружбы: ее встретили довольно приветливо. Она помнила, как это было в общежитии Родильного Дома: сперва вы вместе ходите есть и по делам, а со временем появляются общие шутки – здесь, должно быть, они все на тему разведения рыбы. Клэр поняла, что уже скучает по теплому чувству общности с другими Роженицами, и ее кольнуло грустью, что в общежитие дороги больше нет.

Предстоявшая ей работа выглядела не слишком сложной. Лаборанты в халатах и перчатках выдавливали икру из усыпленных рыбьих самок. Как зубную пасту из тюбика, подумала она, наблюдая за процессом, когда ее знакомили с производством. Схожая же процедура проводилась с самцами: у них брали нечто, называемое «молоками». Затем эта кремовая субстанция добавлялась к свежей икре. Клэр объяснили, что все надо делать быстро и чисто, чтобы избежать попадания бактерий. Также следовало соблюдать правильную температуру. Все было выверено и четко.

В соседней лаборатории, освещенной тусклыми красными лампочками, девушка в перчатках осматривала лотки с оплодотворенной икрой.

– Видишь глазки? – спросила она у Клэр и указала на лоток с поблескивающей розовой икрой. Клэр присмотрелась и заметила, что почти на каждой икринке действительно было по два темных пятнышка.

– Ого, – откликнулась Клэр, пораженная тем, что у чего-то столь маленького и даже не похожего еще на рыбу могут быть глаза.

– А теперь обрати внимание, – девушка показала металлическим инструментом на бесцветную икринку без глаз. – Эта мертвая, видишь? – она аккуратно изъяла икринку пинцетом и выбросила в раковину. Потом вернула лоток на подставку и подошла к следующему.

– От чего она умерла? – спросила Клэр, отметив, что невольно говорит шепотом. В комнате было так темно, тихо и прохладно, что разговаривать вслух казалось неправильным. Но девушка ответила нормальным спокойным голосом:

– Понятия не имею. Может, ошибка при оплодотворении… – она удалила еще одну мертвую икринку со следующего лотка. – Их надо вынимать, чтобы не заразили живых. Я слежу за этим ежедневно.

Клэр ощутила смутную тревогу. «Ошибка при оплодотворении». Такая же, как и у нее? А вдруг ее Плод выкинули куда-то, как эту бесцветную икринку без глаз?

Нет. Они же сказали, что номер тридцать шесть «в порядке». Клэр попыталась отогнать тревожные мысли и вернуться к голосу служащей, которая что-то объясняла.

– Клэр? – Дмитрий заглянул в лабораторию. – Идем, покажу тебе столовую. И твое расписание почти готово.

Предстоявшие Клэр дежурства сводились в основном к уборке, потому что в лабораториях следовало поддерживать безупречную чистоту. Она закончила осмотр производства, потом поужинала с другими работницами, которые, как и она теперь, жили при Инкубатории. Разговоры по большей части сводились к занятиям во время отдыха: ежедневно у них был целый час, когда можно было делать что хочешь. Кто-то собирался доехать на велосипеде до реки и там пообедать: если попросить персонал кухни заранее, они могут упаковать еду с собой. Двое молодых парней договорились играть в мяч. Кто-то собирался посмотреть, как ремонтируют мост. В целом это была приятная болтовня ни о чем, и Клэр подумала, что давно не находилась в настолько свободной атмосфере. Надо же: можно просто взять и прогуляться после обеда. Или вечером.

Позже, уже в своей комнате, она осознала, что хочет сделать, когда будет время. Не просто погулять, а попытаться найти Софию, ее ровесницу, которой исполнилось двенадцать в один год с Клэр. Не то чтобы они дружили, скорее были просто знакомы, поскольку учились вместе. Но София сидела рядом с Клэр на Церемонии Назначения.

«Роженица», – провозгласила тогда Главная Старейшина, обращаясь к Клэр, когда настала ее очередь узнать свое Назначение. Пожав протянутую руку, Клэр вежливо улыбнулась залу, взяла документы и вернулась на место. София встала следующей.

«Воспитатель», – произнесла Главная Старейшина.

Сейчас, вспомнив про это, Клэр сообразила, что София работает в Воспитательном Центре. Там, где теперь находится ее Плод, ее ребенок.

Шли дни. Клэр ждала подходящего момента. Работники рыбного Инкубатория проводили свои перерывы друг с другом, так что выглядело бы подозрительным, отправься Клэр куда-то одна. А ей нужно было выглядеть работящей, ответственной и самой обыкновенной. Непримечательной девушкой, не вызывающей никаких подозрений.

Поэтому она ждала. Втянулась в работу и коллектив, обзавелась приятельницами. И однажды коллеги предложили ей пообедать вместе у реки.

Они прислонили велосипеды к деревьям, сели на плоские камни в высокой траве и принялись раскладывать еду. Мимо них по дорожке проехали двое парнишек на велосипедах, хохоча и маша им рукой. Потом один воскликнул:

– Ух ты, смотрите! Баржа!

Оба живо побросали велосипеды и скатились по склону к реке, чтобы поглазеть на судно. На открытой палубе баржи громоздились деревянные контейнеры.

Рольф, один из лаборантов, посмотрел на часы, а затем на мальчиков и покачал головой:

– Сейчас в школу опоздают.

Остальные понимающе захихикали. Они-то уже выросли, и строгие школьные правила теперь казались им забавными, а не устрашающими.

– Я тоже как-то опоздала, – сказала Клэр. – Увидела, как садовник поранил руку, когда подрезал кусты у школьной канцелярии. Я встала как вкопанная и смотрела, как ему бинтуют кисть, а потом сопровождают в Центр Реабилитации, чтобы наложить швы. Вообще я мечтала, чтобы меня назначили медсестрой…

Клэр спохватилась, но было поздно: воцарилось неловкое молчание. Какое-то официальное объяснение ее внезапному появлению в Инкубатории, безусловно, существовало. Но подробности, скорее всего, не разглашались, и коллеги вряд ли были в курсе, откуда ее перевели. Не справиться с исходным Назначением, быть переназначенным считалось стыдным, и о таком предпочитали молчать. Так что если у кого и возникли в тот момент вопросы про историю Клэр, задавать их никто не стал.

– Комитету виднее, кого куда назначить, – сухо произнесла Эдит, передавая бутерброды по кругу. – И вообще, работа в Инкубатории чем-то похожа на медицину. Лаборатории, исследования, процедуры всякие…

– Вообще-то я тоже об Инкубатории не мечтал, – подал голос долговязый Эрик. – Очень надеялся попасть в Юстицию.

– Там мой брат, – ответила Клэр.

– Ну и как ему?

Клэр пожала плечами:

– Вроде хорошо. Но мы не видимся: он старше и переехал, как только закончилось Обучение. Может, теперь у него даже есть супруга.

– Ты бы знала, – заметил Рольф. – Браки заключают публично, на Церемонии. Я, кстати, подал прошение на подбор супруги, – добавил он с гордой улыбкой. – Столько форм пришлось заполнить!

Клэр не стала говорить, что пропустила последние две Церемонии. Роженицы не покидали Родильный Дом в период производства Плода. Клэр никогда не видела беременных, пока не стала одной из них. Она понятия не имела, как меняется женское тело после Оплодотворения, пока не понаблюдала за другими Роженицами и за собой. Никто не объяснял ей, что значит «произвести Плод».

– Смотрите! – сказал Эрик. – Баржа швартуется на причале Инкубатория. Ну наконец-то! Значит, там мой заказ.

Он обернулся на мальчишек, которые по-прежнему наблюдали за судном, окликнул их и показал на свое запястье с часами:

– Уроки начнутся через пять минут!

Мальчики неохотно взобрались обратно по склону к своим велосипедам.

– Спасибо, что напомнили, – вежливо сказал один из них.

– А баржа еще будет здесь после уроков? – с надеждой спросил второй.

Эрик покачал головой:

– Они быстро разгрузятся.

Мальчик понурился. Выравнивая велосипед, он сказал товарищу:

– Вот бы меня назначили на баржу… Они, наверное, бывают в местах, про которые мы и не слышали! Может, я б даже увидел…

– Если не вернемся вовремя, нас вообще никуда не назначат, – нервно перебил второй мальчик. – Давай быстрее!

Первый замолчал, и оба поехали в сторону школы.

– Что он такого надеялся увидеть? – недоуменно произнес Рольф. Все принялись убирать и упаковывать несъеденное.

– Другие места. Какие-нибудь другие коммуны… Баржи много где останавливаются. Интересно же! – Эрик свернул салфетки и положил их в корзину.

– Чего интересного? Везде все одинаковое. Ну подумаешь: еще одна школа, еще один Детский Центр, еще один Инкубаторий…

– Эти пустые разговоры, вполне возможно, нарушают какие-нибудь правила, – деловито заметила Эдит. – Вряд ли это прямо серьезное нарушение, но…

Эрик закатил глаза и вручил Рольфу корзинку:

– Отвези назад, ладно? У меня еще одно дело. Заберу кое-что в Центре Распределения, директор просил.

Рольф закрепил корзину ремешками на раме велосипеда и сказал:

– Вообще, знаете, я вот представил: работаешь на барже… коммуны пусть и одинаковые, но ты же все время в пути, картинки меняются… Так что, может, ты и прав. Даже если это нарушает правила, – добавил он, метнув взгляд в сторону Эдит. Та промолчала.

– Только опасная, наверное, работа. Река-то глубокая, – улыбнулся Эрик и огляделся, чтобы убедиться, что все собрано. – Ну что, готовы?

Клэр и Эдит, кивнув, покатили велосипеды к дорожке. Эрик помахал им и поехал в другую сторону.

Всю обратную дорогу Клэр думала про любопытство. Была вероятность, что размышления об устройстве вещей и впрямь нарушали какие-нибудь правила. Можно было узнать наверняка, изучив Книгу Правил в канцелярии Инкубатория, но этот солидный том был напечатан противным мелким шрифтом, и на памяти Клэр никто в него не заглядывал. Как бы там ни было, любопытство, даже если оно под запретом, не написано у людей на лице. Оно такое же невидимое, как тайна. Как воображение. Как мечты.

И, крутя педали, Клэр погрузилась в мечты: как она, подобно Эрику, будничным голосом сообщит остальным, что у нее «еще одно дело». Как, не вызывая подозрений, поедет в Воспитательный Центр. Как найдет там Софию и все узнает.

Нужно только выбрать подходящий момент.

4

…И однажды он подвернулся.

– Школьный биолог так и не вернул мне плакаты с инфографикой, – вспомнил Дмитрий за обедом. – Они же мне завтра утром понадобятся!

Места в столовой Инкубатория не закреплялись за конкретными работниками, поэтому Клэр в тот день просто заняла пустой стул рядом с директором. Так она оказалась за одним столом с ним и коллегами из технической службы.

– Давайте я заберу? – предложила Клэр, ставя на стол свой поднос.

– Да, спасибо, – кивнул директор. – А то завтра волонтеры придут на изучение принципов работы Инкубатория. Без инфографики некоторые вещи трудно объяснить.

Дмитрий действительно всегда использовал инфографику, показывая новичкам производство.

– Проще сообщить в школу. Пусть кто-нибудь из учеников принесет, – сказал один из техников, уже закончивший есть и теперь протиравший свой поднос. – Биолога накажут, и поделом, – добавил он злорадно.

– У меня все равно еще одно дело рядом, – поспешила вставить Клэр. – Мне школа по пути.

Лгать было запрещено. Все знали и соблюдали это правило. Но Клэр решила, что не такая уж это и ложь: дело у нее и вправду было. Главное, чтобы никто не спросил, какое именно. Впрочем, остальные уже отвлеклись: комкали салфетки, смотрели на часы и готовились вернуться к работе.

Школьные коридоры были ей знакомы, так что дорогу до кабинета биологии она нашла без труда.

Учитель биологии ее не узнал: она его уроки не посещала. С двенадцати лет, с момента Назначения, учебные программы для разных категорий учеников были разные. Некоторые из группы Клэр остались в школе изучать научные предметы. Например, Маркус – Клэр почему-то его запомнила. Его назначили инженером. Сейчас он, наверное, уже закончил курс биологии и перешел к высшей математике, астрофизике или биохимии – чему-нибудь из тех сложнопостижимых предметов, о которых они шептались в детстве. Но их проходят не здесь, а в каком-то из других корпусов учебного центра: это уже высшее образование.

– Я собирался их вернуть, – произнес биолог чуть раздраженно, вручая Клэр свернутые плакаты. – Просто не понял, что вернуть нужно так срочно. Передай это Дмитрию.

– Конечно, передам.

Клэр отправилась по коридорам назад к центральному входу, по пути заглядывая в пустые кабинеты. Уроки уже закончились, у детей сейчас были часы добровольной работы в разных частях коммуны. Некоторые кабинеты Клэр хорошо помнила и даже узнала учительницу грамматики, которая собирала вещи со стола. Клэр не рассчитывала, что та ее заметит, но женщина повернулась и улыбнулась ей.

– Ты Клэр, да?

Клэр настороженно кивнула в ответ.

– Ну надо же! – воскликнула учительница. – А что ты…

Она осеклась и не закончила свой вопрос, хотя Клэр видела, что ей любопытно. Разумеется, она помнила, что Клэр назначили Роженицей, а значит, понимала, что той нечего делать в школе, как и в других общественных местах коммуны. Но расспрашивать, что ее сюда привело, было бы невежливо, так что учительница ограничилась еще одной улыбкой.

– Зашла кое-что забрать, – пояснила Клэр и показала ей плакаты. – Хорошего дня.

Выйдя из школы, она выдвинула свой велосипед из стойки рядом с лестницей. Аккуратно прикрепила плакаты к багажнику. Садовник, пересаживавший куст неподалеку, бросил на нее взгляд, лишенный интереса. Мимо промчались двое детей на велосипедах: видимо, опаздывали на свои часы добровольной работы.

Клэр чувствовала себя странно. Она была здесь много раз, и в коммуне ничего не изменилось, но сейчас, став работником Инкубатория, она впервые оказалась так далеко от места выполнения своих обязанностей.

Впереди пролегала дорожка, по которой она ездила в школу из дома. Она даже могла разглядеть жилище, где выросла.

Интересно, вспоминают ли ее родители? А Питера? Все-таки благополучно вырастили двоих детей, выполнили задачу Взрослых Супругов. Их сын получил престижное Назначение. А дочь – нет.

«Роженица», – снова прозвучал в памяти голос.

Тогда, на Церемонии, стоя на сцене после Назначения, она не могла разглядеть лица родителей в толпе. Зато хорошо представляла, какое разочарованное на них было выражение. Они-то рассчитывали на большее для своей дочери.

«Стать Роженицей – это честь, – вспомнила она слова Матери, произнесенные в прощальный вечер. – Именно Роженицы производят нас на свет».

Нарочитая бодрость в ее голосе не ускользнула тогда от Клэр. Когда на ужин по инструкции была невкусная каша с рыбьим жиром, Мать объясняла, что в такой еде много витамина D. И голос ее звучал так же неубедительно бодро.

Клэр отъехала от школы, но на углу рядом с перекрестком помедлила. Можно было просто повернуть направо, проехать за зданиями Департамента Юстиции – и через несколько минут уже быть в Инкубатории. Но она отправилась прямо, потом налево, мимо тонущего в листве Дома Старых; затем взяла направо, объехала грузовик с продуктами возле Детского Центра и двинулась прямиком к Воспитательному Центру.

Удивительно, но в школьные годы она никогда не проводила здесь часы добровольной работы. В Детском Центре она часто и с удовольствием играла в развивающие игры с малышами и детьми постарше, но именно младенцы ее не интересовали. Кое-кто из ровесников считал, что они ужасно милые, но не Клэр. Насколько ей было известно, все взаимодействие с младенцами сводилось к бесконечному кормлению, укачиванию, купанию – и все это перемежалось громким плачем. Нет, этого она избегала.

Надо было придумать, что сказать на входе в Центр. Клэр поняла, что она взволнована и нервничает. Спросить Софию было бы глупо: она, может, ее и не вспомнит. Тогда как же объяснить свое появление?

Ладно, она еще раз солжет.

Вопреки правилам.

Она понимала, что это нарушение, и раньше ее бы это всерьез беспокоило.

А сейчас нет.

В конце концов, это очень маленькая ложь.

Выдохнув, она открепила плакаты с багажника и задвинула велосипед на стойку для посетителей.

Внутри за столом с бумагами сидела дежурная. Она первым делом с вежливой улыбкой посмотрела на бейджик Клэр, а затем произнесла:

– Добрый день. Чем могу помочь?

– Я привезла из Инкубатория плакаты с жизненным циклом лосося, их можно повесить у вас… где-нибудь.

Если бы дежурная согласилась, Клэр бы пришлось по возвращении объясняться с Дмитрием, но шансы, что та согласится, были невелики. Ни здешних работников, ни волонтеров, ни тем более младенцев не могло интересовать, как растет рыба.

Женщина улыбнулась и предсказуемо покачала головой.

– Спасибо. Но мы развешиваем в помещениях специальные материалы для стимуляции внимания младенцев. Это проверенные изображения, которые помогают им фокусировать взгляд и тренировать глазные мышцы. Они одобрены специалистами по детскому развитию. Мы не отклоняемся от их методических пособий.

– Как интересно! – закивала Клэр. – Простите, я просто не работала здесь волонтером и ничего не знаю. У вас бывают экскурсии?

– Правда? Никогда здесь не были? Надо же! – женщина выглядела польщенной. – У нас здесь очень весело! Раз уж пришли, осмотритесь. Сейчас проверю, чья сегодня смена…

– А София, случаем, не здесь сегодня? – спросила Клэр. – Мы учились в одной группе.

– София? Как же, знаю. Очень работящая девочка… Да, она сегодня здесь. Сейчас узнаю, не занята ли.

Софию вызвали, и она вошла в вестибюль из бокового коридора. За неполные три года, прошедшие с их двенадцатилетия, девушка не сильно изменилась. Худенькая, в форме, волосы убраны под шапочку.

Клэр улыбнулась ей:

– Здравствуй. Не уверена, что ты меня помнишь. Нам одновременно исполнилось двенадцать. Я Клэр, – она как бы для убедительности показала на свой бейджик.

В глазах Софии мелькнуло узнавание:

– Привет! А мы не носим бейджики, потому что младенцы их хватают. Но я тебя и так бы вспомнила. Мы были в одном классе по математике.

– Точно, – Клэр поморщилась. – Я терпеть не могла математику. Она мне совершенно не давалась.

София засмеялась:

– А мне отлично давалась, но на уроках было скучно. Помнишь Маркуса? Вот кто блистал. И скучно ему тоже не было. Сейчас учится на инженера.

– Я тоже его вспоминала.

– Правда, я забыла, какое у тебя Назначение, а по форме не узнаю… – София попыталась всмотреться в мелкий шрифт на бейджике Клэр.

– Я в Инкубатории, – ответила Клэр. Очень кстати, что София забыла, как ее назначили Роженицей.

– Ясно. Но тогда… зачем ты здесь?

– Была рядом по делу и зашла. Хочу напроситься на экскурсию. Я почему-то никогда не была в Воспитательном Центре, а сейчас у меня есть немного свободного времени.

– Что ж, давай я тебе все покажу. Правда, мне работать надо: скоро время кормления. А так идем. Только для начала обработай руки.

София кивнула на диспенсер с антисептиком, прикрепленный к стене, и Клэр тщательно протерла руки прозрачной жидкостью.

– Самые маленькие – здесь, в первой комнате.

Клэр принялась вспоминать, кто из знакомых Рожениц был на позднем сроке, когда ее сертификат аннулировали. Произведенные ими на свет Плоды должны были находиться в этой комнате.

– К ним нельзя без стерильной формы, но можно заглянуть через окно, – пояснила София.

За стеклом виднелось безукоризненно чистое помещение с расставленными в ряды кроватками на колесиках. Многие были пустые. Двое работников, молодой человек в форме Воспитателя и девочка-волонтер лет десяти, делали уборку. Оглянувшись на окно, они улыбнулись.

– Сколько новеньких? – спросила София через стекло. Девочка-волонтер показала на пальцах: четверо. Потом она подвинула одну из кроваток к окну, чтобы София и Клэр могли получше рассмотреть Плод. На боку тележки виднелся символ пола и номер: 45. Клэр разглядывала девочку, плотно завернутую в легкое одеяльце так, что было видно только лицо с зажмуренными глазами.

– А почему сорок пять?

София удивленно покосилась на нее.

– Порядковый номер. Сорок пятый младенец в этом году. И еще пять на подходе. Ты что, не помнишь? У нас у всех были номера. Я, например, Двадцать Седьмая.

– Точно. Я родилась в начале года и была Одиннадцатой.

Теперь она действительно вспомнила. После двенадцатилетия номера почти не использовались, но до этого значили многое. Ее номер, одиннадцатый, показывал, что она родилась раньше многих других одногодков, включая Софию, а значит, раньше начала ходить и говорить, быстрее развивалась. Конечно, к двенадцати годам эта разница практически исчезала, но Клэр могла припомнить, что в пять-шесть лет гордилась своим преимуществом перед другими детьми.

– А где остальные Плоды этого года?

София показала в сторону другой комнаты.

– Старшие, с первого по десятый номер, вон там. Парочка даже уже ходит, да так, что попробуй догнать. С ними бывает жуть как трудно, – София покачала головой и повела Клэр по коридору дальше.

– Следующие по счету – здесь.

Они остановились у комнаты за углом. Через окно было видно, как малыши ползают по ковру среди игрушек, а служащие готовят бутылочки на столе с мойкой у стены напротив.

– Получается, их распределяют в группы по десять?

– Да. Пять комнат, и в каждой по десять детей, когда набирается полсотни. Сейчас еще не набралось, вот ждем новое поступление. Пятьдесят – это наш максимум до следующей Церемонии.

София помахала девочке-волонтерке, подогревавшей бутылочки. Та помахала в ответ.

– Потом на Церемонии всех распределят по семьям, и отсчет начнется заново. Пока не начнут поступать первые номера, у нас случится, можно сказать, маленький отпуск.

– Но до Церемонии еще прилично времени, а у вас уже почти пятьдесят детей.

– В Родильном Доме все рассчитывают, так что до конца года никого сверх нормы не будет. Знаешь, родители обычно не хотят совсем маленьких.

– Слишком хлопотно?

– Ответственность большая, но дело не в этом. Ты же их видела только что: они практически все время спят. С ними не поиграешь и не пообщаешься толком, а родители хотят взаимодействовать с ребенком.

Клэр слушала вполуха, потому что могла думать только об одном.

«Номер тридцать шесть».

– В следующей комнате, значит, с двадцать первого по тридцатый номера?

– Верно. Это как раз моя группа – вон, через коридор. Подожди здесь, я зайду помочь с кормлением.

Клэр заглянула через окошко в комнату, куда пошла София. Дети раскачивались в прикрепленных к потолку ходунках, отталкиваясь босыми ножками от ковра. Кого-то Воспитатель переодевал на пеленальном столике. Заметив Софию, он выразительно показал на настенные часы. Дверь осталась чуть приоткрытой, так что до Клэр доносились детский гомон и смех. Она поневоле улыбнулась: понятно, почему новоиспеченным родителям хотелось получить детей, с которыми уже можно играть.

– Я сейчас вернусь, – сказала София коллеге. – Провожу экскурсию. Хотя… – она выглянула в коридор, где ждала Клэр. – Послушай, тут осталась всего одна группа. Они не такие забавные. Хочешь, заходи сюда и поиграй с этими? Можешь кого-нибудь даже покормить.

Клэр замялась. Ей, разумеется, очень нужно было увидеть следующую группу, но если она будет настаивать, это будет выглядеть подозрительно.

– Я бы взглянула на оставшихся хотя бы одним глазком, – произнесла она. – Ну, просто, чтобы сказать себе: я видела всех. Ты не против?

София вздохнула.

– Скоро буду, – сказала она мужчине, который усадил переодетого ребенка в качели и теперь доставал мисочки с кашей из подогревателя.

Следующая дверь была последней в коридоре.

– С тридцать первого по сороковой, значит?

– Да, предпоследние по возрасту.

Клэр заглянула в окно. Во всех кроватках за окном лежало по младенцу. Двое работников закрепляли бутылочки на держателях у детских головок так, чтобы удобно было сосать. Софии явно не терпелось вернуться к своим обязанностям, но Клэр спросила:

– А зайти можно?

София открыла дверь и заглянула внутрь:

– У нас посетительница. Расскажете ей все? Может, нужна помощь с кормлением?

Мужчина в форме повернулся к ним:

– Помощь лишней не бывает.

– Мне надо возвращаться в свою группу, но я оставлю с вами Клэр.

– Спасибо, – сказала Клэр, улыбаясь Софии. – Я была рада повидаться. Может, как-нибудь пообедаем?

– Давай. Приходи когда захочешь, но лучше во время тихого часа.

София махнула ей рукой и ушла заниматься своей группой.

Клэр, затаив дыхание, вошла в комнату и теперь смотрела, как распределяют последние бутылочки.

– Ну вот, смотрите, – произнес Воспитатель. – Всем раздали еду, а теперь надо посматривать, гладко ли проходит кормление. Правда, если кто-нибудь потеряет соску, у нас не будет шансов не услышать, – он многозначительно посмотрел на одного из младенцев, сосредоточенно сосавшего молоко. – А после еды мы берем их по очереди и похлопываем по спинке, чтобы срыгнули. Вы как, имели дело с младенцами?

Клэр покачала головой, несколько обескураженная новостью, что младенцам нужно срыгивать. Мужчина засмеялся, заметив ее растерянность.

– Можете понаблюдать. А если решитесь, то и попробовать.

Он взял на руки младенца из кроватки с номером сорок и значком, обозначающим, что номер сорок – мужского пола. Клэр быстро огляделась; кроватки здесь стояли не в ряд по номерам, а как попало. Воспитатель тем временем сел в кресло-качалку, стоявшее в углу, и приложил мальчика к плечу. Девушка-Воспитательница склонилась над одной из кроваток и, принюхавшись, произнесла:

– Фу. Тридцать Четвертую пора переодевать.

Сморщив нос, она покатила кроватку к пеленальной зоне, приговаривая:

– Не обижайся. Закончишь есть, когда я тебя помою.

Клэр прошлась вдоль кроваток, разглядывая младенцев. Кто-то мирно посасывал молоко, а кто-то жадно его глотал. Вдруг из одной кроватки раздалось хныканье, быстро перераставшее в полноценный вопль.

– О-о-о, этот голос я узнаю не поворачиваясь, – засмеялся мужчина, продолжая похлопывать младенца по спинке.

Клэр взглянула на номер колыбельки, откуда доносился рев. Тридцать шестой.

– Мальчик номер Тридцать Шесть! – произнес мужчина. – Никто другой так самозабвенно не кричит. Можете взять его? Вдруг получится успокоить, пока остальных не разволновал.

Клэр сделала глубокий вдох, наклоняясь над кроваткой.

– Не бойтесь, вы его не поломаете, берите смело, – произнес мужчина. – Дети крепче, чем выглядят. Просто поддерживайте головку.

Но она будто и сама знала, что нужно делать. Ее руки проскользнули под детское тельце и взяли его, бережно придерживая шею и голову.

Через секунду Клэр прижимала к себе сына.

5

Вроде бы все шло по-прежнему. Каждый день Клэр вставала, принимала душ, натягивала форму и прикрепляла бейджик: «Клэр, сотрудница Инкубатория». Шла в столовую на завтрак, общалась с коллегами, потом приступала к своим обязанностям. Старшим сотрудникам нравилось ее трудолюбие.

И в то же время все изменилось. Теперь Клэр могла думать только о ребенке номер Тридцать Шесть, которого видела и держала на руках всего несколько минут, в чьи глаза смогла заглянуть всего на мгновение, чьи мягкие волосики коснулись ее подбородка на невыносимо короткую долю секунды.

– Имя уже выбрали? – спросила она у Воспитательницы, пока та возвращала в кроватку переодетую девочку, чтобы продолжить кормление.

– Для этой? Кажется, нет. Нам, впрочем, не сообщают. Мы не знаем имен, пока дети не получат Назначение в семью.

Все младенцы препоручались назначенным родителям на декабрьской Церемонии. Там же происходило Называние, дети получали имена, одобренные Комитетом.

– Я спрашивала про крикуна, – пояснила Клэр, опускаясь в освободившееся кресло-качалку, чтобы убаюкать Тридцать Шестого. Малыш заметно притих и теперь смотрел на Клэр снизу вверх.

– А, этого вообще подумывают оставить здесь еще на год. С ним что-то не так. Говорят, нарушение в развитии.

– Тем не менее имя у него есть. – Воспитатель, уложив срыгнувшего ребенка назад в кроватку, поправил его бутылочку и подошел к Клэр. – Привет, малыш, – произнес он нараспев, улыбаясь ребенку.

– Откуда ты знаешь? – удивилась девушка.

– Мне было за него неспокойно, – пояснил мужчина и протянул к мальчику руки, вынуждая Клэр нехотя его отдать. – Я подумал, вдруг он будет лучше реагировать на все, если обращаться к нему по имени. Так что я сходил в канцелярию и, пока никто не видел, заглянул в список.

– И? – спросила девушка.

– Что – и?

– Как его зовут?..

Мужчина засмеялся:

– Не скажу. Я и так с вами страшным секретом поделился. Еще узнают, что я в список полез, зачем это надо? Я зову его по имени без свидетелей. Но имя хорошее, если что. Ему подходит.

Девушка вздохнула.

– Надеюсь, оно поможет ему попасть в семью в декабре. И, слушай, скоро тихий час, а мы еще с кормлением не закончили.

Оба тут же вернулись к работе, словно забыв про Клэр. Она поднялась из кресла-качалки.

– Мне тоже пора возвращаться. Не возражаете, если я зайду еще?

Воспитатели на мгновение застыли, сбитые с толку ее вопросом. Дети часто появлялись в разных учреждениях коммуны, их волонтерство поощрялось. Но, получив Назначение, каждый должен был полностью сконцентрироваться на обязанностях, прописанных для его специальности. После Назначения люди редко покидали свое учреждение и уж точно не предлагали другим взрослым помочь с их работой.

Клэр попыталась быстро сочинить более-менее логичное объяснение:

– У меня довольно много свободного времени: в рыбном Инкубатории сейчас затишье. Поэтому я зашла к вам навестить Софию.

Мужчина напомнил ей:

– Но группа Софии – с двадцать первого по тридцатый номер.

– Да. Я просто подумала, вдруг вам тоже не помешает лишняя пара рук. Ну, время от времени. Я не напрашиваюсь, просто спросила, чтобы знать, вдруг вы не против…

Клэр заметила, что тараторит, и разнервничалась, что это подозрительно, однако Воспитателей заботило не это.

– Понимаете, – произнес мужчина, – если вы хотите приходить сюда на регулярной основе, нужно заполнить несколько форм.

Девушка его поддержала:

– Получите официальное разрешение. А мы-то не против.

У Клэр стало тяжело на сердце. Если бы она обратилась в Комитет с официальным запросом, ей бы отказали как Роженице с аннулированным сертификатом, желающей помогать в Воспитательном Центре, где находится ее сын.

Тридцать Шестой между тем извивался и орал в руках Воспитателя. Мужчина отнес его в кроватку и предложил бутылочку, но крик не прекращался. Мужчина погладил младенца по беспокойно сучащим ножкам в тщетной попытке его угомонить, а потом с хитрой улыбкой посмотрел на Клэр.

– Но вы, конечно, можете заглядывать просто так, в свободную минутку.

– Да-да, – Клэр старалась, чтобы ее голос прозвучал совершенно буднично. – Я просто так.

Крик Тридцать Шестого несся ей вслед, пока она шла к выходу из здания, и потом, хотя она уже не могла его слышать, звенел в ушах всю дорогу до Инкубатория.

6

Клэр ложилась спать и просыпалась с мыслью о сыне. В памяти бесконечно прокручивались драгоценные секунды: как мальчик смотрит на нее серьезными глазами; как волосы на макушке завиваются в трогательный хохолок; как перед приступом плача морщится крохотный лоб и дрожит подбородок. Клэр не знала, есть ли название у охватившего ее чувства, но полностью отдалась ему.

Каждая пара Взрослых Супругов должна была вырастить двух разнополых детей; иногда старшим был мальчик, а иногда девочка. Родители Клэр ждали несколько лет после Питера, чтобы подать прошение на девочку, и потом ждали одобрения. В результате разница с братом получилась внушительная. Возможно, поэтому Клэр так растрогал вид маленьких детей в Воспитательном Центре?

Однажды за ужином она спросила коллег:

– Кто-нибудь из вас помнит момент, когда в семье вас стало двое?

– Конечно, – ответил Рольф. – Мне было восемь, когда появилась сестра.

– Я тоже была старшей, – сказала Эдит. – Мне было одиннадцать.

– А я был вторым ребенком, – сказал Эрик. – Кто-нибудь хочет последний кусочек хлеба? Нет? Тогда я забираю. В общем, сестре было всего три года, когда меня взяли. А я ведь тоже был маленьким. Маме, наверное, нравились малыши.

– Я как раз об этом и думала, – обрадовалась Клэр. – Чтоґ люди обычно испытывают к малышам? Они вообще должны нравиться?

– Смотря что значит «нравиться», – ответил Дмитрий. Как управляющий высшего звена, он был старше и образованнее своих подчиненных. – Вы проходили эволюционную биологию?

Остальные переглянулись.

– Я понял, – сказал директор. – Давайте поясню: у многих видов детеныши рождаются с большими глазами и головами, потому что это делает их более привлекательными для взрослых, обеспечивает им прокорм и уход. Потому что они выглядят…

– Умильно? – перебила Эдит.

– Именно. Они умиляют взрослых. Это должно компенсировать хлопоты, которые они доставляют родителям, иначе они бы не выживали.

– А что ты имел в виду, когда сказал, что так происходит «у многих видов»? – спросил Эрик.

– Ну, сейчас у нас нет млекопитающих: они не нужны для здорового рациона, так что их исключили. Но в Других Местах есть млекопитающие; как правило, дикие. У нас раньше держали так называемых домашних животных. Обычно мелких млекопитающих: кошек и собак. С ними было то же самое. Детеныши были – ну, милыми. С большими глазами. Но животные не умеют улыбаться, это только человеческое качество.

Клэр зачарованно слушала:

– А что люди делали с домашними животными?

Дмитрий пожал плечами:

– Вероятно, играли. Еще животные служили компаньонами одиноким людям. Сейчас таких уже, конечно, нет.

– Одиноких больше нет, – согласилась Эдит.

Клэр подумала: но ведь я есть. Я одинока.

Смысл слова был ей не до конца понятен, но она отчего-то была уверена, что оно про нее.

Прозвучал звонок, оповещающий, что пора закругляться. Все принялись собирать свои подносы. Клэр поспешила узнать, пока все не разошлись:

– Рольф, Эдит? А вот когда у вас появились брат и сестра, такие «милые», с большими глазами… Вам хотелось их сразу взять на руки и не разлучаться?

Коллеги переглянулись, а затем посмотрели на Клэр так, словно она сморозила что-то глупое. Она тут же попробовала переформулировать вопрос:

– Может, ваши мамы как-то по-особенному были к ним привязаны? Ну, обнимали их все время, качали…

– Моя мама работала, как и все остальные, – ответил Рольф. – Она, конечно, обеспечивала сестре надлежащий уход, каждый день отводила ее в Детский Центр… но не скажу, что она все время ходила с сестрой в обнимку.

– То же самое, – отозвалась Эдит. – Мы с папой, конечно, помогали маме ухаживать за братом, но у обоих родителей были свои обязанности, а я ходила в школу и потом на Обучение в Инкубаторий. Возиться с ним было некогда. Хорошо, что им занимались в Детском Центре. То есть мы очень гордились его успехами, конечно. Он был довольно смышленый. Сейчас изучает программирование.

Прозвучал второй звонок: пора было возвращаться к работе.

«Все ясно. Нужно перестать думать о Тридцать Шестом», – решила Клэр.

Но сделать это оказалось невозможно.

Каждый день, изучая эмбрионы лосося, она разглядывала через микроскоп несформировавшиеся глазки. Ей чудилось, что они смотрят в ответ, эти темные поблескивающие зрачки, еще не обретшие способность видеть. В свернувшихся комочках не было разума, и не было ничего вызывающего симпатию или хотя бы привлекающего внимание. Но Клэр раз за разом вспоминала крошечную ручку, обхватившую ее большой палец, и взгляд серьезных светлых глаз.

Потом Тридцать Шестой начал ей сниться. В одном из снов она снова была в кожаной маске, но ей в руки дали кулек. Он слегка шевелился, и она сжала руки покрепче, зная, что это ее сын; не желая его отдавать, плача под маской, когда ребенка забрали, так и не дав на него взглянуть.

В другом сне Тридцать Шестой жил с ней, в ее маленькой комнате при Инкубатории. Она прятала его в комоде, время от времени выдвигая ящик, чтобы проверить, как он там, а малыш смотрел на нее и улыбался. Прятать что-либо было запрещено Правилами, и из сна о спрятанном младенце она выныривала с чувством вины и ужаса. Но было в таких пробуждениях и другое, более сильное чувство: безусловное счастье от встречи с ребенком.

В Семейной Ячейке нужно было каждое утро рассказывать друг другу сны. Но от несемейных взрослых ничего такого не требовалось. Время от времени кто-нибудь из работников Инкубатория пересказывал за завтраком запомнившийся сон, но их не анализировали, как в Ячейке.

Клэр снами с коллегами не делилась. Но она потеряла покой и чувствовала, что изменилась, хоть и не понимала, как именно. Ее новая работа требовала тщательности, и так же тщательно она пыталась проанализировать, что с ней происходит. Что изменилось? Что она чувствовала раньше?

Удовлетворенность.

Таким было наиболее подходящее слово.

Все в коммуне испытывали удовлетворенность. Люди ни в чем не нуждались, возникающим проблемам быстро находили решение, и никто не испытывал никакой… тоски?

Да; по крайней мере, Клэр ни по чему не тосковала раньше. А сейчас она испытывала тоску ежеминутно, отчаянно, и, чтобы унять эту тоску, нужно было заполнить пустоту, образовавшуюся внутри. Ей нужен был ее ребенок.

7

Клэр собралась с духом снова выбраться в Воспитательный Центр в середине ноября.

– О! Снова здравствуйте! – Воспитатель, казалось, был ей рад. – Я уж думал, вы о нас забыли!

– Нет, но работы было много, не получалось выбраться, – улыбнулась Клэр. Ей было приятно, что ее здесь запомнили.

– Понимаю. Скоро зима, работы у всех много, – отозвался мужчина. – Мы не исключение.

– Еще бы, особенно в преддверии декабря…

Клэр очень надеялась, что ее беспокойство, как и в прошлый раз, останется незамеченным. Все-таки Церемония затрагивала весь Воспитательный Центр, а не только младенцев в этой комнате. Время было послеобеденное, так что дети спали; приходилось разговаривать вполголоса, и это было на руку Клэр. Когда нужно говорить тихо, интонацию проще контролировать.

Воспитательница молча складывала у пеленальной стойки только что доставленное чистое белье.

– Да, декабрь на носу, – кивнул мужчина. – У нас уже все готовы. Наверное, их уже и по семьям распределили.

– А у вас самого есть супруга? – внезапно спросила Клэр. – Вы бы могли подать заявку на ребенка и выбрать, кого вам назначат? Это наверняка против правил, я знаю, но вы же умеете заглядывать в списки…

Воспитатель рассмеялся.

– Слишком поздно. Супруга у меня есть, работает в Департаменте Юстиции. Но у нас уже полная семья: старший мальчик и младшая девочка. Мы взяли их довольно давно, я был еще стажером. Но тут в любом случае ничего не подтасуешь.

– То есть вы даже намекнуть не можете, кого куда лучше определить?

Он покачал головой:

– Мнение Воспитателей никого не интересует. Семейные Ячейки подбирает Комитет, и делает это отлично. Во всяком случае, мы с супругой довольны назначенными нам детьми.

Из одной из кроваток донесся требовательный писк. Клэр разглядела метавшуюся в воздухе детскую ручку.

– Мне заняться им или ты сам? – спросила Воспитательница.

– Я сам. Это Тридцать Шестой, кто еще с ним справится?

В его голосе сквозила терпеливая нежность.

– А вдруг я справлюсь, как в прошлый раз? – спросила Клэр.

– Попробуйте. Он любит, чтобы с ним разговаривали, но иногда помогает похлопать по спинке, как остальных.

– А иногда ничего не помогает, – отозвалась Воспитательница, и мужчина засмеялся.

– Лучше выйдите с ним в коридор, пока он не перебудил остальных, – сказал мужчина, когда Клэр достала кричащего ребенка из кроватки. Аккуратно придерживая его, она вынесла беспокойный сверток из комнаты и принялась ходить туда-сюда по длинному коридору. Она нараспев лепетала младенцу какую-то бессмыслицу, и он постепенно угомонился, а затем и вовсе задремал у нее на плече. Тогда Клэр прижалась к нему щекой. Он пах молоком и присыпкой.

«Я могла бы сейчас просто взять и уйти отсюда с ним», – подумала Клэр. Идея забрать мальчика была ужасно соблазнительной, но совершенно неосуществимой. Не в последнюю очередь потому, что Клэр понятия не имела, как кормить младенцев и вообще ухаживать за ними. Не держать же его в ящике комода, как в том сне.

Воспитатель выглянул в коридор и улыбнулся, увидев, что младенец спит, а затем жестом пригласил Клэр подойти.

– Какая вы молодец, – прошептал он.

Из окна коридора виднелись постройки и сельскохозяйственные поля вдалеке. Мимо корпуса проехало двое мальчишек на велосипеде. Мужчина им помахал, но они были слишком заняты беседой и не заметили его.

– Один из них мой сын, – пояснил Воспитатель, глядя, как мальчики поворачивают налево, к перекрестку, откуда дорожка вела к игровой площадке при Детском Центре. – А Тридцать Шестой по-прежнему плохо спит. Классическое нарушение развития. Все-таки решили в этом году не отдавать его в семью. Останется здесь, окрепнет немного.

– А он точно окрепнет? – спросила Клэр.

– Не все младенцы развиваются согласно стандарту. Этот – тяжелый случай, да еще не дает спать другим детям. Ночные Воспитатели на него все время жаловались, так что я теперь на ночь беру его домой.

Воспитатель потянулся за младенцем, и, нехотя его отдавая, Клэр почувствовала что-то твердое под одеяльцем. Отвернув край, она обнаружила на детской щиколотке металлический браслет.

– Что это?

– Для безопасности. Если бы кто-нибудь решил вынести ребенка из здания, включилась бы сигнализация.

Клэр вздохнула с облегчением, вспомнив, как чуть было не поддалась желанию забрать мальчика.

– И такой браслет здесь у всех?

– Да. Но Тридцать Шестому я его снимаю на ночь, когда беру домой. Да, маленький? Пойдем домой вечером? – Забрав у Клэр спящего ребенка, Воспитатель понес его в комнату и уложил в кроватку. И, когда он что-то бормотал, Клэр показалось, что она услышала имя. Что-то похожее на «Эйб».

8

На Церемонии Клэр не присутствовала.

Это было ежегодное двухдневное мероприятие, где собиралась практически вся коммуна, кроме Рожениц и дежурных на производствах. Клэр вызвалась дежурить в Инкубатории, так что это стало третьей Церемонией, которую она пропустила.

Программу открывало Называние младенцев и распределение их по Семейным Ячейкам. Если бы среди младенцев был Эйб – да, теперь Клэр про себя называла мальчика Эйб, – она бы, разумеется, хотела видеть, в какую Ячейку его отправляют. Но, как и говорил Воспитатель, ребенок остался в Воспитательном Центре еще на год, а остальные дети ее не интересовали, как и назначение супругов.

Прошения на подбор супругов рассматривались Комитетом месяцами, а иногда и годами: заявители должны были идеально совпасть по целому перечню характеристик: активность, интеллект, трудолюбие и так далее. Новые Семейные Ячейки ежегодно объявлялись на Церемонии, после чего супруги могли селиться вместе. За каждой новой Ячейкой наблюдали три года. После этого можно было при желании подать заявку на ребенка. И если Назначение Супругов было важной, но довольно скучной процедурой, то Назначение Детей было, напротив, событием захватывающим.

Клэр бродила по тихой и безлюдной лаборатории, размышляя, не подать ли ей прошение на подбор супруга. Вот Рольф уже так сделал и ждал ответа. Дмитрий, насколько ей было известно, тоже. Как Роженица она не имела такого права, но теперь ей только оставалось достигнуть нужного возраста. Если, конечно, аннулированный сертификат Роженицы не повлияет на решение Комитета…

Правила обитания и бюрократические процедуры были просты и общеизвестны, но рассчитаны на обычных членов коммуны. Клэр была не уверена, что все еще к ним относится. Ей ведь ничего не объяснили, отправляя в Инкубаторий, и с тех пор никто с ней не связывался. Такое впечатление, что они попросту потеряли к ней интерес.

Кто эти «они»?

Старейшины. Члены Комитета. Командные голоса из динамиков. «Внимание! Всем членам коммуны собраться в Лектории для открытия Церемонии».

Она посмотрела, который час. Позднее утро. По расписанию супруги уже были назначены, а дети распределены по Ячейкам. Скоро начнется перерыв на обед; люди выйдут из зала и займут места за расставленными столами. Потом вернутся, и начнутся Церемонии Взросления: Семилетним вручат куртки с пуговицами спереди, Девятилетним – первые велосипеды. Это происходило на сцене, на виду у всей коммуны. Десятилетних стригли, девочкам отрезали косы. Уборщики потом резво сметали со сцены состриженные волосы. Детские Церемонии вообще проводились довольно весело, под одобрительные аплодисменты зала и иногда под смешки, если кто-нибудь ударялся на сцене в слезы или дурачился.

Но самой главной была, конечно, Церемония Двенадцатилетних, с которой начинался второй день в Лектории. Здесь могло произойти что-то неожиданное, ведь дети узнавали, кем они будут в коммуне всю свою взрослую жизнь! Наблюдать за этим всегда было интересно. Пока она не получила свое Назначение.

Но это все было в прошлом. Клэр была рада, что ей не придется смотреть, как другие девочки узнают, что пригодны, только чтобы рожать.

В Инкубатории было непривычно тихо. Дежурство не предполагало никакой, собственно, работы; нужно было только следить, чтобы ничего не произошло. Температура в лабораториях, влажность и освещение регулировались техникой. Клэр время от времени смотрела на датчики, но все было в порядке.

У пристани пришвартовалась баржа. Неудачно они составили расписание: из-за Церемонии придется ждать целых два дня, чтобы разгрузиться. Хотя, возможно, работники судна и рады передышке. Интересно, что они делают в свой внеплановый выходной?

Клэр несколько раз наблюдала, как эти люди занимаются разгрузкой и заполняют какие-то бланки. Одеты они были не так, как жители ее коммуны, носившие форму свободного покроя, и разговаривали с легким акцентом.

Раньше Клэр никогда не задумывалась о мире за пределами коммуны. Ведь ее все удовлетворяло; отправляться в Другие Места было незачем, в коммуне было все что нужно. Но сейчас она смотрела в окно на баржу и гадала, что успевает увидеть на своем пути ее команда.

– Обед был ужасный, правда? – это Эрик вместе с остальными зашел в приемную канцелярии. Был уже вечер. Работники шумели и смеялись, радуясь, что первый день Церемонии закончился и можно больше не сидеть в Лектории, изображая, что тебе интересно.

– Мне понравился, – отозвался кто-то из сотрудников. – Только порции маленькие. Я до сих пор есть хочу.

– Ничего, скоро ужин, – сказала Клэр. – Как прошло?

– Нормально, – ответил кто-то. – Как обычно, закончили на Одиннадцатилетних. Остались Двенадцатилетние завтра с утра.

– И все по расписанию, я смотрю, – отметила Клэр. – Значит, никто из детей не баловался и не бесился.

– Да. Никаких сюрпризов, – отозвалась Эдит.

– Ну, для Дмитрия был сюрприз, – сказал Эрик.

– А что с Дмитрием?

Все захихикали.

– Он же рассчитывал, что ему назначат супругу. Буквально подпрыгивал от нетерпения. А его не вызвали.

– Ого, – удивилась Клэр. – Это ему теперь еще год ждать.

– Или больше. Некоторые по несколько лет ждут, – заметил Эрик.

– Это к лучшему, – сказала Эдит. – В супруги не назначают кого попало. Значит, директору пока не нашли никого подходящего.

Молодой человек, имени которого Клэр не знала, вмешался в разговор:

– Дмитрий хочет образовать Семейную Ячейку только ради одного – чтобы съехать из общежития Инкубатория!

Дмитрий как раз зашел в приемную, и молодой человек, повернувшись к нему, насмешливо продолжил:

– Верно я говорю? Надоело вам общежитие? А ведь у вас еще отдельная комната, вы же директор!

Дмитрий скомкал буклет, который держал в руках, и бросил в юного коллегу:

– Мне надоел лично ты!

Тот усмехнулся, поднял мятый буклет и запустил им в мусороприемник.

Последние люди зашли в приемную и повесили куртки рядом с входной дверью.

– Тут все тихо, Клэр? – спросил кто-то.

Она кивнула:

– У причала стоит баржа, и двое членов команды сошли на берег и прогуливались вдоль реки. В остальном все как всегда.

– Эти парни такие странные. Общаются только друг с другом, с нами – никогда, – заметил Эрик.

– Может, им запрещено, – предположила Клэр. – В других коммунах другие Правила, наверное.

– Возможно, это и нам запрещено, – сказала Эдит. – Кто-нибудь проверял, что на этот счет говорится в Книге Правил?

Книга Правил. Наверняка там написано, могут ли такие, как Клэр, подавать прошение о назначении супруга. Но готова ли она открыть этот тяжеленный том, вчитываться во всякие подпункты и сноски, чтобы узнать?

Клэр решила, что нет.

Звонок оповестил, что пора на ужин. В коридоре выстроилась очередь на вход в столовую, Клэр тоже в нее встала. Через окно она видела, как те двое чужаков отдыхали на палубе баржи, прислонившись к одному из многочисленных опечатанных контейнеров. В руках у обоих были какие-то штуки, из которых они высасывали дым, а затем выпускали его в воздух. Клэр и раньше видела, как работники судна это делают, но не могла понять зачем. Может, это какие-то противовирусные ингаляторы?

Очередь постепенно продвигалась, монотонно гудя разговорами, и Клэр вскоре забыла про чужаков на барже. Достигнув раздаточной стойки, она заметила, что Эдит и Жанетт оставили ей место за своим столом.

– Как вам Называние? – спросила она, устраивая на столе свой поднос. – Неожиданные имена были?

– Нет, – ответила Жанетт. – Но меня поразило, что одного мальчика назвали Паулем. Так звали моего Отца.

– Но ведь нельзя использовать одно имя дважды! – встряла Эдит. – В коммуне не должно быть людей с одинаковыми именами!

– Имя могут кому-нибудь передать, если предыдущего носителя больше нет, – заметила Клэр.

– Правильно. Значит, моего Отца больше нет. Я этому и удивилась, – сказала Жанетт.

– Когда ты его видела в последний раз? – спросила Клэр. Она помнила своих родителей, но не видела их уже несколько лет, воспоминания стали бледнеть. Жанетт подумала и пожала плечами:

– Лет пять назад. Он работал в Центре Распределения Еды, это мне не по дороге. Зато иногда я вижу женщину, которая была моей Матерью. Она Ландшафтный Рабочий. Недавно я увидела ее на краю игрового поля, она там подстригала кусты. Она меня тоже увидела и помахала рукой.

– Мило, – небрежно бросила Эдит. – Ты будешь доедать салат?

Жанетт покачала головой, и Эдит потянулась за ее миской, отставленной в сторону.

– Пауль – красивое имя, – сказала Клэр, которая испытывала смутную жалость к Жанетт, хотя не очень понимала почему. – Хорошо, что его решили снова использовать. Помню, когда мне было десять, на Назывании одному младенцу дали имя Вильгельмина, и все в зале громко радовались, потому что предыдущую Вильгельмину очень любили, пока она не оказалась в Доме Старых. Ее не стало, и было приятно, что имя снова кому-то дали.

– Да, помню тот случай, – сказала Эдит.

– И я, – отозвалась Жанетт. – Паулю громко не радовались. Но те, кто знал предыдущего, были довольны, мне кажется. Отец был хороший. Молчаливый, но хороший.

Оставшееся время они ели в тишине. Потом по звонку сложили тарелки и принялись протирать стол.

9

День был насыщенный, а еще предстояла вторая часть Церемонии, так что работники разошлись по своим комнатам сразу после ужина. Но Клэр совсем не устала и решила пройтись.

В сумерках дорога вдоль реки выглядела живописно. Обычно в это время здесь были другие гуляющие, но сейчас Клэр брела вдоль воды в полном одиночестве. Она сама не заметила, как дошла до моста. Переходить через реку без специального разрешения было запрещено, и Клэр понятия не имела, что находится на другом берегу. Кроме деревьев, ничего было не разглядеть. Но здесь была коммуна, а там – Другое Место. Клэр слышала, что в Другие Места иногда возили экскурсии, однако про это только говорили. Никто не знал людей, которые бы действительно видели что-то за пределами коммуны.

А баржи проходили под этим мостом – и для них Другие Места были обыденностью.

Если от перекрестка пойти дальше прямо вдоль реки, можно было попасть к большому гаражу, где стоят автомобили коммуны. Граждане перемещались по территории коммуны только на велосипедах, но иногда требовалось перевезти крупный груз или тяжелое оборудование на техобслуживание. Тогда использовали машины из гаража. Клэр помнила, как несколько лет назад, когда ей было девять или десять, мальчишки, ее ровесники, были одержимы этим гаражом. Все мечтали получить Назначение, связанное с транспортировкой грузов. Тогда они могли бы научиться водить.

Клэр свернула на главную дорогу и направилась прочь от реки. По левую руку раскинулась Центральная площадь коммуны, упирающаяся в Лекторий. Сегодня здесь собиралась вся коммуна, и завтра это повторится. Но сейчас, в вечерних сумерках, площадь была пуста, а притихший Лекторий, возвышавшийся с юго-западной стороны, казался заброшенным.

Сама того не осознавая, Клэр шла к Воспитательному Центру. Спохватившись, она собралась повернуть налево и по большому кругу, мимо Реабилитационного и Детского центров, вернуться в Инкубаторий. Но тут ее окликнул мужской голос:

– Клэр! Привет!

Она повернулась и заметила Воспитателя, остановившегося со своим велосипедом на краю площади. Того, который забирал на ночь Эйба. Клэр помахала ему и поспешила подойти. Тогда он приложил палец к губам и показал ей на багажник, к которому была прикреплена корзинка. Клэр разглядела спящего там ребенка, и ее сердце замерло от нежности.

– Заснул наконец-то, – прошептал мужчина. – Вот, везу домой. Вы были на Церемонии?

Клэр покачала головой:

– Дежурила в Инкубатории. Я не поклонница Церемоний.

– Понимаю вас, – Воспитатель тихо засмеялся. – Но для меня в них есть удовольствие: передача детей в Семейные Ячейки – часть моей работы. Новоиспеченные матери и отцы всегда так радуются… А я радуюсь за Тридцать Шестого, – добавил он, заглядывая в корзинку. – Хорошо, что он еще на год останется с нами. Он особенный.

Клэр молча кивнула, не решаясь продолжить этот разговор и не отводя взгляда от младенца.

– Ну, мне пора, – сказал мужчина, ставя ногу на велосипедную педаль. – Завтра важный день для моей семьи: у сына Церемония Двенадцатилетних. Все очень волнуются.

– Могу представить, – сказала Клэр.

– Когда навестите нас? Скоро привезут новых младенцев. А этот красавец пока будет один-одинешенек в комнате.

– Как-нибудь зайду.

Клэр улыбнулась, и Воспитатель поехал дальше, в свое жилище. На багажнике плавно качалась маленькая корзинка.

10

Клэр сразу поняла, что на второй день Церемонии случилось что-то необычное: вернувшиеся вечером работники Инкубатория оживленно галдели.

Церемония Двенадцатилетних всегда было длинной и насыщенной. Детей вызывали на сцену по одному и первым делом озвучивали характеристику, и это был первый раз, когда Комитет уделял каждому индивидуальное внимание. Мальчиков хвалили за успехи в учебе, отмечали способности или научный склад ума. Иногда Верховная Старейшина отмечала приятную внешность ребенка. Дети в таких случаях смущались, ведь в коммуне не было принято оценивать привлекательность, но зал реагировал умиленным смехом. Каждый проходил через Назначение в год своего двенадцатилетия, и каждый помнил, как волновался сам. Поэтому эта часть Церемонии проходила в атмосфере сочувствия и поддержки, но занимала очень много времени.

– Верховная Старейшина пропустила одного мальчика, – объяснил Рольф за ужином. – Вызвала после Восемнадцатого Двадцатого.

– Мы просто обалдели. Думали, она ошиблась, – сказала Эдит. – Но Комитет, конечно, не ошибается.

– В общем, все заметили, что Девятнадцатого пропустили, и зал начал перешептываться, а на мальчике просто лица не было, – продолжил Рольф. – Я его видел с моего места.

– Старейшина что-нибудь объяснила?

– Нет, но когда она закончила с последним из списка…

– Она ничего не объяснила аж до Пятидесятого?

– Да. Ну, до сорок девятого, если быть точным, потому что одного пропустили.

– Она, разумеется, видела, что люди волнуются, и в конце извинилась, что заставила всех понервничать, – сказала Эдит.

– Серьезно? Верховная Старейшина принесла извинения?

– Представляешь? – продолжил Рольф. – В общем, в конце она вызвала этого мальчика на сцену…

– Я думал, он в обморок свалится, – вставил Эрик.

– Так что ему сказали?

– Что для него не предусмотрено Назначения. А потом Старейшина добавила, что он избран.

– Для чего избран?

Клэр никогда не слышала, чтобы такое случалось на Церемониях. Рольф развел руками:

– Мы толком ничего не поняли. – Он обвел взглядом товарищей за столом, а те закивали в подтверждение.

– Говорили что-то про Дающего и Принимающего, – заметила Эдит.

– Что бы это ни значило, – усмехнулся Рольф.

– Но звучало торжественно, – сказал Эрик.

– А мальчик что?

– Он выглядел совершенно сбитым с толку. Жалко его было, – вздохнула Эдит.

Прозвучал звонок, и все принялись собирать посуду.

– Интересно, что в этом мальчике особенного? – произнесла Клэр, обращаясь скорее к самой себе. Ее отчего-то поразила история про «избранного».

– Не знаю, никогда прежде о нем не слышал. Зато теперь его имя знает вся коммуна, – засмеялся Эрик.

– Все, кто был в Лектории, выпевали его имя, – сказал Рольф. – Раз за разом, это было похоже на Церемонию. Церемонию – как бы это назвать – Признания.

– И как его зовут? – спросила Клэр.

– Джонас.

Рольф, Эдит и несколько других повторили:

– Джо-нас! Джо-нас!

Люди за другими столами обернулись. Кто-то смотрел на них с улыбкой, кто-то выглядел слегка встревоженным, но в итоге все подхватили и стали выкрикивать имя избранного и не останавливались, пока второй звонок не оповестил об окончании ужина:

– Джонас!

– Джонас!

– ДЖО-О-О-О-О-НАС!

11

Вечером Клэр снова гуляла вдоль реки в одиночестве: второй день Церемонии был для всех утомительным, и работники разбрелись по своим комнатам, чтобы лечь пораньше или посидеть с рабочими материалами. Клэр читать материалы про выращивание рыбы было совершенно неинтересно: она работала не по Назначению, Комитет не подбирал ей работу в Инкубатории в соответствии с ее увлечениями и способностями, и происходящее здесь ее не занимало. Клэр было скучно.

Деление. Эпиболия и органогенез. Кортикальные альвеолы.

Клэр брела по дорожке и рассеянно бормотала вслух слова, значение которых не помнила.

– Чего-чего? – спросил чей-то голос неожиданно близко.

Клэр повернулась. На нее смотрел один из молодых людей с баржи. На нем были шорты и свитер, а на ногах – темные ботинки со шнурками. Подошвы у ботинок были толстые и рифленые: видимо, чтобы не скользить, когда ходишь по мокрой палубе.

Парень улыбался и не выглядел угрожающе, но Клэр растерялась: она никогда не разговаривала с чужаками, а они раньше никогда не заговаривали первыми.

– Это какой-то другой язык? – спросил парень с заметным акцентом.

– Нет, – вежливо ответила Клэр. – Язык тот же самый.

– Тогда что значит «кротикальные алли-оллы»?

Клэр расхохоталась.

– Кортикальные альвеолы. Пытаюсь зазубрить рабочие термины из материала про фазы эмбрионального развития рыб.

– Скучновато.

– Да, но необходимо, если работаешь в Инкубатории. Вы, должно быть, умираете от скуки? Все-таки разгрузка задержалась на два дня.

Парень пожал плечами:

– Отдыхать от работы как раз не скучно. Все-таки разнообразие. Завтра разгрузимся и отчалим.

Он подстроился под скорость ее ходьбы, и теперь они вместе приближались к мосту, где остановились и несколько секунд смотрели, как поток завихряется вокруг бетонных опор.

– Мост выглядит таким низким, – произнесла Клэр. – Наверное, баржа еле проходит под ним. Вам, наверное, приходилось видеть другие мосты? Что будет, если баржа не сможет пройти?

– Это капитан пусть волнуется, – рассмеялся парень. – У него и навигационные карты, и опыт, чтобы такого избежать. Но вообще мы до сих пор ни в один мост не впилились при высоте шесть метров и тридцать сантиметров.

– Мы обязаны уметь плавать, но при этом в реку заходить запрещено, – сказала Клэр.

– Обязаны, значит? – парень опять засмеялся. – Зачем уметь плавать, если не заходить в реку?

– Не знаю, – призналась Клэр, почувствовав легкое волнение. – Это одно из правил коммуны. Всех детей учат в бассейне, когда им исполняется пять лет.

– А я научился плавать, когда отец столкнул меня в пруд, – сказал парень. – Мне было восемь или около того. Жуть как наглотался воды, пока добултыхал до пристани. А отец сидел там и ржал. Я заорал на него, когда выкарабкался, и он столкнул меня обратно.

– Звучит ужасно.

В коммуне детей учили плавать поэтапно, под наблюдением Инструкторов. Клэр не могла даже представить, чтобы Отец со смехом столкнул ее в водоем.

– Зато я с тех пор отличный пловец. В эту реку, правда, не полез бы, – парень посмотрел на неспокойную темную воду, которая оставляла пену на скользких камнях, поросших водорослями.

Несколько лет назад мальчик по имени Калеб упал в эту реку неподалеку от моста. Всю коммуну тогда собрали, чтобы совершить Церемонию Потери. Клэр хорошо помнила тот день: всеобщий шок, приглушенные голоса; родители прижимали к себе детей и повторяли по много раз, что река опасна. Родителей Калеба, кажется, потом наказали. Оберегать ребенка и внушать ему важность соблюдения правил безопасности было частью их обязанностей. Родители Калеба не справились.

А сейчас перед Клэр стоит человек, которого отец сбросил в воду, да еще и смеется, вспоминая об этом. Очень странно.

Разговор и прогулка продолжились. Парень расспрашивал про ее работу; речь зашла о рыбе.

– Есть такие воды, – произнес он, – где водится рыба размером с нашу баржу. Ну, почти. Только это далеко-далеко отсюда, – парень неопределенно махнул рукой.

Клэр подумала, что он, должно быть, шутит, но вид у него был серьезный.

Ей хотелось узнать про него больше; узнать, откуда они приплыли и куда дальше отправятся, хотелось узнать про Другие Места, но задавать вопросы было неловко. Вдруг это нарушало какие-нибудь правила? К тому же начало темнеть. Поэтому Клэр просто сказала:

– Мне пора назад.

Они вместе пошли обратно к Инкубаторию.

– Хочешь побывать на судне? – внезапно спросил парень.

– Не думаю, что это разрешено, – ответила Клэр извиняющимся тоном.

– Да не, капитан не будет против. У него часто посетители. Мы же ходим и по рекам, и по морю, это необычно. Так что много кто хочет подняться на палубу и поглазеть.

– По рекам и по морю?

– Ну да. Речные суда, как правило, в море не выходят, а мы умеем и так и сяк.

– Море… – Клэр снова произнесла незнакомое слово, словно пробуя его на вкус. А парень продолжил:

– Всем хочется увидеть камбуз, рулевую рубку и всякое прочее. Короче, там есть на что посмотреть, а капитан обожает хвастаться. Да мы все обожаем. Нас десять человек.

– Я не имела в виду, что капитан не разрешит. Я думаю, что это против правил для работников Инкубатория.

Они дошли до развилки, где их пути расходились.

– Жаль, – произнес парень, но, словно в последней попытке ее уговорить, добавил: – А то я бы познакомил тебя с Мэри.

– Мэри? Кто это?

– Наш кук. Это тоже необычно: женщина на борту. Многие удивляются.

– Почему это удивительно?

– Ну как же? Работа на судах преимущественно мужская.

Клэр вскинула бровь. В коммуне не существовало разделения на мужскую и женскую работу.

– Честное слово, я бы рада познакомиться с вашей Мэри и посмотреть баржу, – сказала Клэр. – Может, в другой раз? Я изучу Правила и, если понадобится, получу разрешение.

– Идет, – ответил парень. – Тогда пока.

– Спокойной ночи.

Он пошел к причалу, махнув ей рукой, а Клэр смотрела ему вслед, пока его фигура не исчезла за кустами. Потом она повернулась и побрела к общежитию.

«Море, – думала она. – Что же это такое? Море…»

12

Прошло несколько недель.

Все было как всегда: однообразные дни сменяли друг друга, не принося никаких неожиданностей, а люди вокруг были понятны и предсказуемы. И Клэр была как все, если не считать, что с недавних пор у нее был секрет. Никто не знал, что она нашла своего ребенка и может его навещать.

Все члены коммуны жили более-менее одинаково. Узнав в год двенадцатилетия свое Назначение, люди посвящали ему почти все свое время, и жизнь Клэр была бы устроена так же, если бы она успешно исполнила Назначение. Она бы точно так же, как и сейчас, в рыбном Инкубатории, втянулась в какую-то рутину. Соблюдала бы Правила. Слушала голоса из динамиков. Принимала пищу и отходила ко сну по расписанию. И, вероятно, ее бы все это не тяготило так, как сейчас.

Жизнь в Инкубатории состояла в основном из работы. Клэр поручали все более ответственные задания, но ответственность не отменяла монотонности. Она все делала хорошо, но чувствовала постоянное беспокойство.

Она часто гадала, чем сейчас занят тот мальчик, которого объявили избранным на Церемонии. Джонас. Наверное, Джонаса учат чему-нибудь интересному.

Когда Клэр решилась снова наведаться в Воспитательный Центр, ее не пустили, объяснив, что всех младенцев распределили по Ячейкам, так что в здании практически пусто. Дежурная была с ней вежлива, но несколько раз повторила, что до поступления новых детей посетителям в корпусе делать нечего: у Воспитателей отпуск.

– Впрочем, если вам интересно, то на следующей неделе мы ожидаем двух новых младенцев, – уточнила она и улыбнулась. – Спасибо, что заглянули.

Клэр хотелось спросить: а как же Тридцать Шестой? Он еще здесь? Его не отдали в Семейную Ячейку? Значит, с ним кто-то должен играть, заботиться о нем… это могу быть я. Это хочу быть я!

Но, разумеется, она промолчала. Вежливой дежурной не было никакого дела до ее желаний.

Время от времени она видела в коммуне Воспитателя, который забирал на ночь Эйба, но повода подойти к нему все не было. Как-то раз во время послеобеденной прогулки она заметила его на Центральной площади, поймала его взгляд и помахала. Воспитатель, как обычно, был на велосипеде и, по всей видимости, спешил по делам. Он улыбнулся и помахал в ответ. На заднем багажнике вместо корзинки для Эйба было прикреплено детское сиденье. Оно пустовало, но сам факт внушил Клэр надежду. Видимо, мужчина по-прежнему забирал мальчика домой на ночь, просто теперь он научился сидеть. Клэр представила, как он, должно быть, смеется от теплого ветра в лицо и разглядывает деревья. От одной мысли ей стало легче дышать.

Она поменяла график своих прогулок. Заканчивала работу и тщательно наводила порядок, а затем уходила во время пересменки. Шла на Центральную площадь, подгадывая место и время так, чтобы рано или поздно столкнуться там с Воспитателем, возвращающимся домой с маленьким Эйбом. И действительно, однажды так и произошло.

– Здравствуйте! – крикнула Клэр, увидев долгожданный силуэт на велосипеде. Мужчина оглянулся, узнал ее и притормозил.

– Привет, Клэр, – сказал он. – Давно не виделись.

Ей польстило, что он запомнил ее имя: она была без бейджика, который остался на рабочем халате, а ведь они не встречались три месяца.

– Я как-то заглянула к вам в Центр, но мне сказали, что помощь не нужна, – сказала Клэр.

Воспитатель кивнул:

– Да, потому что всех детей разобрали. Кроме одного! – он кивнул на детское сиденье.

Клэр избегала смотреть на Эйба специально, но теперь, когда Воспитатель сам его упомянул, она повернулась к нему. Мальчик сосредоточенно мял в ручках зеленый листик, по-видимому сорванный с какого-нибудь куста, когда они проезжали мимо. Затем он задумчиво потянул листик в рот. Клэр успела заметить два зуба.

– Вы до сих пор забираете его к себе ночевать?

Воспитатель кивнул.

– Сон пока не наладился, так что я выручаю Ночных Воспитателей. Иначе парень мешает спать новым младенцам, хоть они и в другой комнате. Но я только рад, да и моей Ячейке мальчик нравится. Моя дочь, Лили, даже пыталась подбить меня подать «прошение на исключительный случай».

– Такое бывает?..

– Не знаю. Но Лили решила, что можно попробовать убедить Комитет, что именно для нашей Семейной Ячейки приемлемо иметь троих детей.

– И вы согласились? – спросила Клэр с плохо скрываемой надеждой, но Воспитатель рассмеялся.

– Моя жена бы не одобрила попытку обойти правила. Это привлекло бы лишнее внимание. Так что пока Тридцать Шестой просто гостит у нас, а потом ему найдут другую семью. Не волнуйтесь. Все с ним будет хорошо… вот видите, уже ест какой-то листик, – Воспитатель заметил, что малыш жует, и вздохнул. – Ну ничего, выплюнет, а я вытру, такая уж работа!

Клэр заметила, что он сменил точку опоры и поставил ногу на педаль.

– А вы по-прежнему называете его по имени, когда никто не слышит? – быстро спросила она, надеясь задержать его еще хотя бы на минутку.

Мужчина замялся и чуть виновато нахмурился.

– Если честно, – произнес он, – мы вовсю используем имя дома. Но это неправильно. До определения в Семейную Ячейку он должен оставаться просто Тридцать Шестым. Так что я вам его не скажу, простите.

– Я понимаю, – сказала Клэр. – Я верю, что у него хорошее имя.

– Конечно. Их очень тщательно подбирают.

– Мне нравится имя вашей дочери. Лили. Красивое.

– Спасибо. Однако нам с Тридцать Шестым пора: это сейчас он такой притихший, с листиком играет. Но скоро он захочет съесть что-нибудь посущественнее, и вот тогда…

– До сих пор громко кричит? – улыбнулась Клэр.

– Оглушительно, – ответил мужчина. – Передам дочери, что вы одобрили ее имя, она будет в восторге. Справедливости ради, у моего сына тоже красивое имя.

Клэр рассмеялась.

– Приятно было повидаться.

– И мне.

Воспитатель медленно начал движение. Мальчик, пристегнутый к своему сиденью, обернулся и улыбнулся Клэр. Его рот был перепачкан остатками листика.

– Моего сына зовут Джонас, – сказал Воспитатель и поехал в сторону жилища.

13

Клэр организовала свои дни так, чтобы как можно чаще видеть Эйба. Она знала, когда мужчина и малыш едут в Воспитательный Центр утром и когда возвращаются в жилище вечером, и делала все, чтобы с ними пересечься. И если Воспитатель не спешил по делам, то охотно останавливался с ней поболтать. Маленький Эйб, которого Клэр по-прежнему вслух называла Тридцать Шестым, узнавал ее и улыбался, а Воспитатель научил его махать ручкой на прощанье.

Эти встречи стали долгожданными и приятными передышками в монотонной работе, которая по-прежнему не вызывала у Клэр ни малейшего интереса.

А мальчик рос. В какой-то момент – Клэр посчитала, что с его рождения прошло десять месяцев, – Эйб начал ее копировать. Однажды она в шутку сунула язык за щеку, оттопыривая ее. Он посмотрел, а потом сделал то же самое. Она наморщила нос – и он тоже. Потом она одновременно оттопырила щеку и сморщила нос; мальчик с торжествующим видом проделал все то же самое, и они втроем с Воспитателем счастливо рассмеялись.

– Он уже пытается ходить, – сказал Воспитатель.

– Не сомневаюсь, – отозвалась Клэр, наблюдая, как мальчик на сиденье болтает крепкими ножками.

– Мы пока держим его за руки, и он так шагает, но скоро сможет и сам. Супруге придется переложить вещи повыше. Он все хватает!

– Ох, это, должно быть, очень хлопотно, – произнесла Клэр.

– Я же учился растить маленьких, мне не привыкать, – напомнил Воспитатель. – А теперь это и супруга умеет, и дочка с сыном. Так, кто это хватает меня за форму? – он засмеялся и повернулся к малышу, который вцепился в его рубашку. – Одежда только из прачечной! Клэр, не достанешь из сумки его бегемотика? – он кивнул на закрытую сумку за детским сиденьем.

– Что достать?

– Его утешитель. Он называется бегемотик.

Всем маленьким детям полагались плюшевые утешители, которые помогали отвлечься или успокоиться. Они были разной формы. Клэр вспомнила, что у нее самой был барсучок.

Как только Клэр вынула бегемотика из сумки, глаза у мальчика загорелись.

– Мо, – произнес он и потянулся к утешителю, а потом радостно прижал его к себе и принялся жевать плюшевое ухо.

– Заходи к нам, – сказал Воспитатель, – я думаю, тебя уже пустят. К тому же мы заняты новыми детками, а этот хулиган меня отвлекает. Приходи с ним поиграть, если захочешь.

– Приду.

* * *

Она, наконец, увидела Мэри.

С тех пор как Клэр познакомилась с тем парнем, его баржа трижды приходила разгружаться на причал Инкубатория. В первый раз Клэр заметила его на палубе и помахала рукой, а он помахал в ответ. Клэр самой было странно, что она так рада встрече: они говорили всего однажды, а ей уже казалось, что он хороший приятель. Но тогда баржа пробыла у причала совсем недолго, и парень не стал спускаться на берег. А потом она его больше не видела.

И вот они снова пришвартовались. Члены команды возились с грузом, подтягивая веревки и поднимая контейнеры, а Клэр, которая работала с Хезер в лаборатории, высматривала через окно знакомое лицо, но тщетно.

– Что ты там увидела? – удивилась Хезер, заметив, что коллега все время поглядывает в окно.

Стараясь звучать как можно более буднично, Клэр ответила:

– Да там был один такой темноволосый парень…

– Они там, по-моему, все темноволосые, – Хезер пожала плечами.

И действительно: все трое мужчин, которые тягали и складывали штабелями какие-то ящики, были темноволосыми. Клэр рассмеялась:

– Нет, там был еще один. Мы с ним разговорились однажды. И вот его больше не видно.

– Они приходят и уходят, как и баржа. Не думаю, что они вообще на одной работе задерживаются подолгу: у них же нет Назначения. А без этого, если надоест или если подвернулось что-то получше, можно уволиться.

Хезер рассуждала, а Клэр смотрела через окно, как какая-то грузная женщина неспешно выходит из недр баржи и водружается на палубе, по-хозяйски взирая на команду. Ее широкую талию обхватывал грязный фартук, завязанный за спиной. Светлые волосы были собраны в растрепанный хвост. Наконец, женщина опустилась на большую веревочную бухту и откинулась на стену рубки, глубоко дыша.

– Береги ноги, Мэри! – крикнул ей один из парней, придерживающий большой ящик, который болтался в сетке, пока лебедка поднимала и перемещала его.

– За своими последи, – ответила женщина с добродушной усмешкой, однако ноги передвинула.

– Тот парень как раз мне рассказывал, что у них женщина на борту и что это необычно, – сказала Клэр. – Но я раньше ее не видела. Это Мэри; она на барже кук.

– Ого, у них собственный кук?

– Видимо, им не поставляют готовую еду, как нам. Или в пути сложно со снабжением, – предположила Клэр. – Они ведь большую часть времени где-то посреди реки…

«Или посреди моря», – подумала она про себя.

– Ну, по ее фартуку точно видно, что работы у нее невпроворот.

Фартук у Мэри действительно был основательно заляпан какими-то брызгами. Это выглядело удивительно, потому что в Инкубатории форма у всех была безупречно чистой: ее ежедневно забирали в стирку.

– Ты бы пошла посмотреть, как все устроено на барже? – спросила Клэр. – Если бы тебя пригласили?

– Типа экскурсии? Как когда к нам волонтеры приходят и мы им про жизненный цикл рыбы рассказываем?

– Вроде того.

– Тогда пошла бы, наверное. Если это не против Правил, – уточнила Хезер. – Хотя мне про судоходство не очень интересно.

Мэри тем временем тяжело поднялась, зашла в рубку и растворилась в темноте. Клэр, в отличие от Хезер, было очень интересно, как устроена жизнь на барже. Где, например, Мэри спит? Каково жить не на месте, а в движении? Каково видеть не только знакомые пейзажи и знакомых людей? Выглядят ли люди везде одинаково? Тот парень, исчезнувший с баржи, был одет и обут совсем непривычно. Сколько бывает разных видов одежды и обуви? И причесок? У одного из мужчин на барже волосы были собраны по-женски, в пучок, а другой был выбрит почти наголо. В коммуне были четкие требования к прическе для каждого возраста. И никто из мальчиков не носил длинных волос.

Светловолосая Мэри поражала по-своему. Она была очень полная, особенно в бедрах, и с двойным подбородком. В коммуне так не выглядел никто. Все граждане были одинаковой комплекции: пища, которой их снабжали, предусматривала баланс полезных веществ и калорий, а также индивидуальное состояние здоровья. Клэр припомнила, как несколько лет назад в еженедельном отчете написали, что ее Мать слегка набрала вес. Та смутилась, а когда со следующего раза начали доставлять диетические блюда – даже рассердилась. Но она их ела, естественно – это было обязательно, да и альтернатив никаких – до тех пор, пока в отчете не появилось отметки, что ее вес опять в пределах допустимой нормы.

– Лучше бы нам вернуться к работе, – сказала Хезер, отводя взгляд от окна.

– Я выйду на минутку. Проверю температуру воды в нижнем пруду.

Хезер понимающе хихикнула:

– Береги ноги. У пруда грязно.

– За своими последи, – смеясь, ответила Клэр.

Нет, она не собиралась подниматься на судно, даже если бы ей сейчас предложили, но нижний пруд был действительно близко к реке, и баржа почти касалась берега железными боками. Желание подойти поближе было почти неодолимым. Клэр осознала, что ее тянет к барже так же сильно, как к Воспитательному Центру и Эйбу. Правда, Эйб вырос у нее внутри, а с баржой не было никакой связи, но в обоих случаях ее – тянуло.

Стоя на берегу пруда, она проследила взглядом по гладкому боку корабля до низких поручней, окружавших палубу. Огромные ящики, которые грузила команда, были уже составлены и крепко привязаны. Рядом с грузом кое-где не было поручней. Как легко было поскользнуться на мокрой палубе и упасть в реку!

«Береги ноги».

Внезапно громко заработал двигатель. Звук перерос в ровный гул, а из небольшой трубы пошел темный дым. Раздался возглас, и Клэр увидела, как мужчина тянет конец веревки на пристани, а затем перекидывает его другому на палубе и прыгает туда следом. Баржа тронулась к середине реки.

Неподалеку раздался звонок, приглашавший работников к обеду. Клэр повернулась и пошла в сторону корпусов, пока судно за ее спиной набирало скорость и двигалось в сторону моста. Клэр уже знала, что потом в фарватере какое-то время белеет пена, а затем река успокаивается и чернеет себе спокойно, будто и не было никакого судна.

Они приходят и уходят.

14

В день, когда исполнилось ровно двенадцать месяцев со дня рождения Эйба, Клэр научила его произносить ее имя.

Воспитатель умилился, услышав, как малыш весело зовет ее.

– До чего ж смышленый парнишка, – сказал он. – Еще бы сон ему все-таки наладить. Причем желательно с этим справиться до следующей Церемонии.

– А если не получится? Тогда что? – спросила Клэр. Ей показалось, что мужчина недоговаривает.

– Честно говоря, не знаю. Но в Семейную Ячейку его не передадут, пока он кричит по ночам. Родители не будут высыпаться и не смогут нормально работать. Днем-то с ним проблем нет… При этом здесь его тоже оставить нельзя.

– Даже если ты будешь по-прежнему забирать его на ночь?

Оба, не сговариваясь, посмотрели на мальчика. Тридцать Шестой сидел на полу и увлеченно складывал деревянные кубики в шаткую башню. Почувствовав на себе взгляд взрослых, он повернулся и оттопырил языком щеку, как научила Клэр. Она скорчила в ответ ту же гримасу, и оба рассмеялись.

– Я не могу вечно забирать его к себе, – произнес Воспитатель. – Супруге это уже поднадоело. Детям с ним, правда, хорошо. Он спит в комнате Джонаса, и ему нравится, но…

Он снова не закончил мысль, только пожал плечами, а затем ушел в другую часть комнаты, где требовалось уделить внимание детям помладше.

– Может, я могла бы… – пробормотала Клэр и умолкла.

Разумеется, не могла. Вне брака дети членам коммуны не полагались. И даже если бы для нее сделали исключение, как бы она стала заботиться о ребенке? Она уже убедилась, что у маленьких множество нужд: их необходимо кормить, купать, одевать, учить говорить, постоянно приглядывать… причем с возрастом нужды меняются, но не пропадают, и заниматься этим должны оба родителя.

Клэр отвернулась, стараясь сдержать слезы.

«Да что со мной такое?»

Никто не рассказывал ей, что бывает такая сильная привязанность к другим людям. Она не видела, чтобы кто-либо проявлял такое к детям, или к супругам, или к друзьям. И сама Клэр не испытывала ничего подобного к родителям и к брату. Но с этим нетвердо стоящим на ногах, слюнявым малышом…

– Пока, – шепнула она. Мальчик взглянул на нее и потряс ручкой.

Он никогда не расстраивался, если она уходила: знал, что вернется.

А вот Клэр смахивала слезы, возвращаясь в Инкубаторий на велосипеде. Все больше она презирала свою жизнь: монотонную работу, пустые разговоры с коллегами, бесконечную вереницу одинаковых дней. Она хотела быть только с ребенком, чувствовать тепло и неумелую нежность его ручек, когда он ее обнимает, шептать ему что-нибудь и видеть, с каким удовольствием он слушает ее голос. И это чувство, растущее в ней с каждой неделей, было неправильным. Ненормальным. Незаконным. Она знала! Но избавиться от него была не в силах.

Время от времени она теперь видела Джонаса, сына Воспитателя. Однажды отец при ней помахал ему рукой из окна, когда тот с приятелем ехал мимо на игровую площадку, и с тех пор Клэр его узнавала. Поначалу мальчик казался ей обычным беззаботным ребенком.

Сейчас он уже не выглядел таким беззаботным. Как-то раз Клэр встретила его у реки: он прогуливался один, очень задумчивый. Члены коммуны, как правило, приветствовали друг друга кивком или улыбкой, но Джонас даже не взглянул на нее, проходя мимо. Клэр поняла, что это не было умышленным пренебрежением; просто его мысли витали где-то очень далеко. Он выглядел глубоко погруженным в размышления – редкость среди подростков. Возможно, подумала Клэр, это связано с его избранностью, вызвавшей такой ажиотаж на Церемонии. А может, мальчик просто задумался над школьным заданием. Тем более что в его комнате каждую ночь спит беспокойный Эйб, и учеба, должно быть, дается не так уж легко.

Еще несколько раз она видела Джонаса после уроков. Он ехал куда-то один. Год после Церемонии Двенадцатилетних – самый напряженный, ведь после школы нужно ездить на Обучение Назначению. София, например, ездила в Детский Центр учиться работать с детьми, а Маркус, с ее слов, продолжает Обучение даже сейчас, через несколько лет после Церемонии.

Как-то днем Клэр увидела, что Джонас отъезжает от школьного корпуса, который был виден из окна Инкубатория. Он свернул влево от учебных зданий и, похоже, направился к Дому Старых. Может быть, подумала Клэр, его Назначением был уход за стариками? Но тогда это объявили бы на Церемонии, и едва ли зал стал бы выпевать его имя.

Она свернула со своего маршрута, прошла следом к Дому Старых, огляделась и увидела маленький домик сбоку от главного здания. Дверь, несколько окон – и больше ничего. На большинстве зданий в коммуне висели информационные таблички: «ЛАБОРАТОРИЯ РЫБНОГО ИНКУБАТОРИЯ», «ВОСПИТАТЕЛЬНЫЙ ЦЕНТР», «РЕМОНТ ВЕЛОСИПЕДОВ». Но на этом домике значилось просто: «ПРИСТРОЙКА».

Что еще за пристройка? Клэр понятия не имела, что может быть внутри, но что-то ей подсказывало, что именно здесь Джонас проходит свое Обучение. И смутно догадывалась, что его серьезность и замкнутость тоже как-то связаны с этим местом.

Для чего же Джонас избран?

15

Тем утром Клэр кое-что заметила за завтраком и принялась внимательнее разглядывать коллег.

Даже через год пребывания в Инкубатории она чувствовала себя чужой, хотя остальные держались дружелюбно и звали погулять. Им всем нравился Дмитрий, который не зазнавался из-за высокой должности и даже позволял над собой подтрунивать: на трапезах то и дело звучали шутки насчет того, как долго ему подбирают супругу.

Работники помладше, как Клэр, вообще часто подтрунивали над старшими коллегами. Разумеется, они все равно были ответственными и трудолюбивыми, и это главное, что от них требовалось, однако молодежи была простительна некоторая беспечность. Стоя у прудов, они давали дурацкие клички молодым рыбам и придумывали им черты характера.

– Смотрите! Прожора Жорж опять позавтракал за пятерых!

– К нему плывет Грозный Губошлеп! Спасайся, Прожора! Как нагонит, как отгубошлепает!

Клэр нравились их дурачества. Роженицы вели себя точно так же в свободное время, и сама она любила пошутить, когда была частью их компании. Но в Инкубатории у нее почему-то не получалось веселиться. Здесь она только наблюдала за весельем других.

И вот, вполуха слушая обычные утренние разговоры, в которых почти не участвовала, Клэр заметила деталь, которая раньше была словно в слепом пятне. Сложив тарелки, выбросив грязные салфетки и расправив форму, все ее коллеги совершили еще одно крошечное рутинное действие.

Приняли таблетку.

Таблетки в коммуне начинали принимать с двенадцати. Некоторым детям их прописывали даже раньше, если родители считали необходимым. Клэр к Церемонии Двенадцатилетних до таблеток еще не доросла. Знала только, что приятельницы, которые их принимали, считали это еще одной скучной обязанностью, которую никогда не обсуждали. А когда на Церемонии Клэр назначили Роженицей, ей выдали инструкцию, где среди прочего значилось:

«Не принимайте утренние таблетки.

Если вы уже принимаете таблетки, немедленно прекратите.

Если вы не принимали таблеток, не начинайте».

Тогда ей это показалось чем-то неважным, хотя родители немного занервничали: сами они, как и Питер, таблетки исправно принимали.

– Надо же, а я приготовила для тебя баночку в ожидании нужного момента, – сказала Мать. – Их что же, теперь выбросить придется?

– Лучше верни в фармацевтический пункт, – сказал Отец.

Переехав в Родильный Дом, Клэр как-то за ужином решила расспросить других Рожениц:

– А вы принимали утренние таблетки до Назначения?

– Да, но перестала после Церемонии, потому что так было сказано в инструкции, – сказала Сюзанна.

– И я, – подхватила Мириам.

– Наверное, те таблетки отменяют, потому что в них витамины, а нам их здесь и так дают, – предположила Надя.

В Центре действительно каждой Роженице с утра выдавали несколько тщательно отмеренных порций таблеток.

– Нет, в утренних таблетках что-то другое, – ответила Сюзанна.

– Это точно не витамины, – сказала Мириам. – От витаминов ощущения не меняются. А вот от тех таблеток… – она замялась. – Когда их пьешь, то вроде бы ничего не происходит. Но когда перестаешь… я даже не знаю, как это описать.

– Лично я стала без них какой-то нервной, – сказала Сюзанна. – А еще… немного стыдно про это говорить, но во мне как будто сразу стала происходить куча всего. Очень объемными стали чувства и… кое-какие ощущения в теле… – на этом она покраснела и, смущенно хихикнув, замолчала.

Разговор действительно получался каким-то неловким. Но девушкам, которые не пили утренних таблеток, было любопытно, и они не дали теме заглохнуть.

– Почему же такой эффект, когда не пьешь их? – удивилась Клэр.

– Мне кажется, они для того и задуманы, – произнесла Мириам. – Нам нужно чувствовать эти вещи, чтобы тело выносило Плод. А иначе все это не нужно. Мне на самом деле очень нравится! Я раньше ничего по-настоящему не хотела, но сейчас хочу благополучно произвести на свет свой Плод. Он растет внутри меня, и я чувствую себя счастливой, – она с улыбкой погладила живот.

Судя по улыбкам, кивкам и по тому, что некоторые девушки тоже погладили свои животы, все чувствовали что-то подобное.

– После родов снова нужно будет пить таблетки, – сказала Нэнси, родившая троих и теперь ждавшая нового Назначения. – Скажут пить около шести месяцев, а потом тело становится готово выращивать новый Плод.

– Скукотища, конечно, – сказала Сюзанна, переходя на шепот. – На таблетках между родами никаких сильных переживаний. Погружаешься в бесчувственность. Когда пьешь их, правда, кажется, что так и надо.

Только теперь, в столовой Инкубатория, Клэр осознала, что все вокруг нее по утрам принимают таблетки. И стало понятно, почему их разговоры такие поверхностные и почему их ничего не заботит. Они были как Роженицы между родами – бесчувственными.

Клэр так и не выписали таблетки. Видимо, неудача при родах так переполошила всех в Родильном Доме, что никто не озаботился протоколом, считая, что таблетки выпишет кто-нибудь другой.

Вот почему она постоянно что-то чувствует.

Единственная из всех!

Вот почему тоскует по сыну; вот почему так радуется, когда видит его лицо.

И тогда же Клэр поняла, что никому не позволит лишить себя этих чувств. Если кто-нибудь из руководства спохватится и выпишет ей таблетки, как остальным, она будет лишь притворяться, что пьет их. Будет врать. Будет рисковать. Но никогда, ни при каких обстоятельствах она не откажется от чувств, которые испытывает к Эйбу.

Она скорее умрет, чем перестанет любить своего сына.

16

И снова баржа причалила к питомнику. Швартовы были обмотаны вокруг кнехтов; трап спущен на берег. Учтя прошлогоднюю проволочку, на этот раз судно прибыло раньше и собиралось уйти до начала двухдневной Церемонии.

Клэр наблюдала за швартовкой и поражалась, что прошло так много времени. Неужели она проработала в Инкубатории больше года?

Время было заметно лишь по Эйбу, который из младенца, требующего бутылочку, на ее глазах превратился в смешливого ребенка, звал ее по имени, корчил рожицы при встрече и махал на прощание.

И теперь, когда на носу была очередная Церемония, Клэр осознала, что в этот раз Эйба все-таки определят в Семейную Ячейку. Он переедет в свое жилище. У него будут Отец и Мать. Может, даже старшая сестра. И это значило, что Клэр предстоит заново искать способ его видеть. У Клэр все внутри переворачивалось, когда она думала, что какая-то другая женщина будет называться его Матерью. Но она, как и все, будет проводить дни за работой, а значит, Эйба можно будет найти в Детском Центре. Поскольку Клэр именно там проводила положенные всем школьникам часы добровольной работы, она знала, что мальчику будет хорошо: Воспитатели занимаются с детьми развивающими играми, кормят сбалансированной пищей, водят на прогулки и учат основам дисциплины: рассказывают, что такое «нет» и «нельзя» и что вместо сосания большого пальца в тихий час лучше обнять своего плюшевого утешителя.

Мысли о тихом часе вызвали у Клэр беспокойство: Эйб по-прежнему плохо спал. Как правило, малыши быстро привыкали к строгим порядкам Детского Центра и, когда выключали свет, вели себя тихо: большинство засыпало, а остальные молча рассматривали потолок, но Эйб… когда он попадет в Детский Центр, это уже официально будет его именем. А до Церемонии осталось всего ничего. При этом Эйб до сих пор визжит и пинается в своей кроватке в Воспитательном Центре, выбрасывая на пол бегемотика и молотя пятками по матрасу. И Клэр не знала, как с таким поведением ему придется в Детском Центре. Пока что он обошелся записью про нарушение развития в своей карте. Как это назовут после года? Пониженной адаптивностью?

С гражданами, которые оказывались неспособны приспособиться, в коммуне обходились сурово. Вероятно, к ребенку будут милосерднее, но какие меры его могут ожидать?

За два дня до Церемонии Клэр проезжала мимо Лектория и видела, как трудятся Уборщики на улице, чтобы все привести в порядок к ежегодному собранию. И в этом году Клэр собиралась прийти. Дежурным в Инкубатории оставался другой работник.

Она хотела знать, в какую семью определят Эйба. И теперь, когда этот момент подступил так близко, отчего было не заглянуть в документы? Время от времени на столе Воспитателя появлялись какие-то бумаги; возможно, с той самой информацией.

Однако, зайдя в Воспитательный Центр, Клэр моментально ощутила, что что-то не так. Поначалу она списала дурное предчувствие на нервозность, которую вызывала грядущая Церемония. Все-таки работникам требовалось подготовить полсотни детей для передачи в Ячейки, а на каждого ребенка составлялось письмо с инструкциями для родителей: режим кормления, расписание дня, дисциплинарные рекомендации, информация о здоровье и личностная характеристика ребенка. Персонал наверняка был перегружен, и сама Клэр, вероятно, потому же была напряжена. Но Воспитатель, который всегда был с ней очень мил, держался на этот раз обескураживающе сухо, хотя она успела только поздороваться. Вид у него был сердитый. В углу комнаты вполголоса происходила какая-то перепалка. Никто не улыбался. И, что было еще тревожнее, когда Клэр подошла к Эйбу, возившемуся на полу с игрушкой, кто-то сразу его подхватил.

– Не надо играть с ним, – сказала женщина в форме. – Видите вон ту девочку? Ее нужно переодеть, если хотите быть полезной.

На этом женщина с Эйбом на руках отошла в сторону и плюхнула мальчика в его кроватку. Он немедленно разревелся. Никто не отреагировал.

– Давайте я его успокою? – предложила Клэр. – Он ведь мешает вам работать.

– Не трогайте его, – приказала женщина.

Клэр перевела вопросительный взгляд на Воспитателя, которого уже привыкла считать другом, и только теперь осознала, что до сих пор не спросила, как его зовут. Увы, момент был неподходящий. Лицо его сделалось мрачным, и он отвел глаза.

– Но я…

– Я сказала, не трогайте его, – повторила женщина.

Клэр хотела возразить, но передумала. Вместо этого она взяла девочку, на которую ей указали, и понесла к пеленальному столику. Эйб по-прежнему кричал и бил по прутьям кроватки. Никто к нему так и не подошел.

Клэр помыла спокойную девочку, надела ей чистый подгузник, а потом усадила на пол к игрушкам. Остальные дети ползали и играли так беззаботно, словно вопящий мальчик их не беспокоил. Безымянный Воспитатель, который – она была уверена – тоже был привязан к Эйбу, внезапно с грохотом отодвинул свой рабочий стул и встал. Затем посмотрел на настенные часы.

– Мне нужно уйти пораньше, – сказал он.

– С какой стати? – удивилась женщина в форме. Похоже, она была из начальства.

– Голова разболелась, – ответил Воспитатель.

Женщина кивнула на панель интеркома у входа:

– Попросите таблетку.

Но Воспитатель ее проигнорировал. Он подошел к кроватке и достал Эйба, который до сих пор сотрясался в рыданиях, хотя крик стал потише.

– Я забираю его с собой. Вам же сообщили, что он ночует у меня дома?

– В этом нет необходимости, – ответила она сухо. – Согласно правилам его место здесь. Какой смысл его забирать?

– Смысл такой, что моя Семейная Ячейка к нему привязалась, – огрызнулся Воспитатель. – И для всех будет лучше, если он проведет ночь у нас.

Клэр видела, что женщина колеблется, спорить или нет. Она несколько секунд смотрела на мужчину, а потом вернулась к своим бумагам. Стало ясно, что она сдалась.

– Вернете его завтра до начала утренней смены, – отрезала она.

– Верну.

С ребенком на руках он пошел к двери, а потом повернулся и посмотрел на Клэр:

– Ты же на велосипеде? Проедешься с нами за компанию до развилки? А там ты – в Инкубаторий, а мы – домой.

Клэр кивнула и взглянула на женщину. Та подчеркнуто не смотрела в их сторону. Оставалось выйти вслед за Воспитателем, несущим Эйба, и дождаться, когда ребенок будет пристегнут в кресле, а бегемотик упакован в багажную сумку. Потом Воспитатель и Клэр сели на велосипеды и двинулись к главной дороге. Мужчина молчал. Эйб посматривал на Клэр и улыбался.

У развилки они остановились.

– Ты будешь завтра на Церемонии? – спросила Клэр, чувствуя необходимость сказать хоть что-то перед прощанием. – Может, увидимся там.

– В прошлом году ты предпочла дежурство в Инкубатории, – напомнил мужчина.

Клэр кивнула.

– А в этом я хочу посмотреть, как Эйба передадут назначенным родителям.

Воспитатель помолчал, а потом произнес:

– Клэр, его никому не передадут. И отсрочек больше не дают. Решили больше не ждать и проголосовали.

Клэр с тревогой посмотрела на мальчика. Он сидел в своем креслице на заднем багажнике и дрыгал ногами, требуя, чтобы велосипед уже поехал.

– За что проголосовали? Что с ним теперь будет?

Мужчина вместо ответа только пожал плечами.

– Попрощайся. Завтра утром его удалят.

– Что значит «удалят»?

Мальчик услышал слово «попрощайся», сделал пухлой ручкой прощальный жест и произнес:

– Пока-пока!

Потом он оттопырил языком щеку и состроил их фирменную рожицу. Клэр постаралась сделать такую же, но дыхание перехватило, а на глазах навернулись слезы.

– Что с ним будет?.. – спросила она еще раз.

Мужчина только покачал головой. Клэр показалось, что он пытается на что-то решиться, но спустя секунду Воспитатель поднял на нее взгляд и спокойно произнес:

– Все варианты учтены, и выбран лучший. Так работает система. И кстати: его зовут не Эйб.

Затем он повернулся к малышу, улыбнулся ему и двинулся вперед. Когда он отъезжал, несколько камушков выскочили из-под колеса и щелкнули Клэр по щиколотке. Она не обратила внимания. Ее взгляд был прикован к уезжающему вдаль велосипеду, увозящему ее сына.

* * *

Много лет спустя, когда Клэр пыталась восстановить в памяти события своих последних дней в коммуне, единственным, что она могла вспомнить четко, был тот удаляющийся велосипед и детский затылок. Все, что последовало дальше, разбилось на разрозненные фрагменты и не собиралось в цельную картину.

Фрагмент: вот она смотрит, как велосипед исчезает. Следующий фрагмент: у причала пришвартована баржа. Команда в заметной спешке тащит на палубу груз. Кто-то упоминает резкую смену погоды. Свистки и обычные крики перед отправлением. Грохот ящиков.

Однако к ночи баржа так и не отчалила. В воздухе было разлито беспокойство; гудели сигналы тревоги. Клэр помнила, как поначалу не могла понять, откуда они звучат: с баржи? Из Инкубатория? И что произошло – авария в какой-то из лабораторий? Динамики, висевшие в каждом помещении, что-то объявляли; всю коммуну подняли на ноги. Значит, тревогу бил Комитет. Случилось что-то серьезное.

Утром, как она припоминала, баржа снова готовилась отдать концы и отчалить и снова задержалась. Все что-то искали.

Или кого-то.

Да, вот в чем было дело: кто-то пропал.

Весь следующий день у реки работали поисковые отряды. Стемнело, но поиски не прекращались. Клэр помнила световые мазки фонарей где-то в кустах, раздраженные крики, доносившиеся с разных сторон. А потом среди криков она узнала знакомый голос.

На дорожке, по которой она раньше любила прогуливаться вдоль реки, стоял Воспитатель. Клэр очень удивилась, потому что он прежде никогда сюда не приходил. Он не замечал ее и, сложив руки рупором у лица, выкрикивал в темноту:

– Джонас! Джо-нас!

Его сын.

Пропал его сын.

Дальше Клэр помнила чувство ледяной земли и влажной травы под босыми ногами. Она куда-то бежала. Почему? И почему босиком? Никто в коммуне не ходит босиком.

Рядом раздался голос Воспитателя, который теперь обращался к ней:

– Он забрал его! Джонас сбежал с ребенком!

– Куда?!

– В Другое Место!

Клэр никак не удавалось вспомнить, каким образом она очутилась на барже. Помнила, как бежит по трапу босиком и плачет. К ней навстречу выходит огромная женщина со светлыми волосами и раскрывает руки для объятия. И Клэр утыкается в нее лицом; ее окутывают запахи пота и лука, запахи топлива и сырого дерева палубы. Запах дыма. Дальше был скрежет трапа, который втаскивали на палубу. Вибрация двигателя. Баржа отчаливала. Клэр не помнила момент, когда она решилась бежать на баржу. Но помнила, что ей обещали помочь найти Джонаса и ребенка. Потому что баржа отправлялась в Другое Место. Еще она помнила, как повторяла сквозь рыдания:

– Это мой сын.

Провал.

Дальше смутно: море, которого она прежде никогда не видела. Шторм. Она не знала, что такое шторм!

Лютый дождь.

Гром; вспышки молнии.

Огромные волны.

Страх.

Мужчины кричали; она мешала, ее оттолкнули, все в панике подвязывали снасти. Баржу качало; стоять на месте было невозможно. Даже в каюте пол был мокрым и скользким.

В какой-то момент Клэр упала. Мимо скользили какие-то предметы; что-то падало и разбивалось.

Потом ее окатило водой. Холодной. Немыслимо холодной.

И – тишина.

Пустота и темнота.

Ничто.

Больше Клэр ничего не помнила. И как ни старалась в последующие годы восстановить события, воспоминания к ней не возвращались.