1

Старуха появлялась часто.

Стояла у старых сосен рядом с рекой, подсматривала, как он работает. Гейб чувствовал ее пристальный взгляд. Она была совсем сгорбленная, одета во что-то темное и смотрела на него со смесью отчаяния и нежности. Но стоило ему обернуться и поймать ее взгляд, как старуха поспешно уходила, растворялась между деревьями.

Временами он подумывал окликнуть ее и спросить, почему она за ним наблюдает, но никогда не решался.

Иногда она появлялась и на улицах Деревни: Гейб замечал ее, когда гулял или дурачился с другими мальчишками, с которыми вместе жил в Приюте. Они были шумной компанией, и местные нередко сетовали на их проделки и слишком громкий хохот. Старожилы не припоминали настолько несносных подростков – обалдуев, как их прозвала соседка, у которой они то и дело похищали сливы из сада.

Но эта старуха просто наблюдала. Даже оказавшись свидетельницей какому-нибудь хулиганству, она могла слабо улыбнуться, когда ее замечали, но никогда не принималась выговаривать им или сердито трясти головой. Она вообще ничего не говорила.

У Гейба было чувство, что она специально его высматривает, и это его озадачивало. Время от времени он подумывал использовать свою способность – он мысленно называл ее словом «порыскать», – чтобы узнать, кто эта женщина. Но не решался. Способность его тревожила и пугала. Иногда он прибегал к ней, но лишь чтобы проверить, не исчезла ли она. В полную силу он ей никогда не пользовался.

В тот раз женщина снова исчезла, как только он ее увидел. Гейб расстроился, что потратил уйму времени на размышления о чудаковатой старухе, когда еще столько надо было сделать. Вздохнув, он оглядел место у реки, где часами работал каждый день. Его босые ноги были погружены в деревянную стружку, а потное лицо облепили опилки. Он облизнул губы и улыбнулся, почувствовав вкус кедровой древесины.

Напиленные доски были аккуратно сложены, а вот инструменты валялись где ни попадя. Нужно было побыстрее убрать их в сарай. Облака на небе темнели, предвещая дождь. Вдалеке послышался грозовой рокот. Но и таская инструменты в небольшую постройку, сооруженную между двумя деревьями, он продолжал думать о старухе.

Таинственного в Деревне было мало. Для новоприбывших устраивали приветственную церемонию, где каждый рассказывал о себе. Про старуху он ничего такого припомнить не мог; возможно, она жила здесь всегда или появилась, когда он был еще слишком мал. Но он видел ее из года в год; научился узнавать ее взгляд спиной еще с детства. Впрочем, церемонии он посещал редко, хотя некоторые рассказанные там истории были захватывающими, особенно если в них присутствовали опасность и чудесное спасение. Но люди в основном были чересчур многословны и не рассказывали ничего интересного, а некоторые еще и плакать начинали, что его неизменно смущало.

«Надо набраться смелости, – говорил он себе. – В следующий раз, как замечу, что она опять на меня глазеет, просто подойду и представлюсь. И пусть все объяснит».

Хлынул дождь. Гейб закрыл кривую, наскоро сколоченную дверь сарая и бросил быстрый взгляд сквозь усиливающиеся потоки воды на деревья, где стояла женщина. Потом запер дверь на задвижку и побежал в сторону дома.

* * *

– Ну чего у тебя там с лодкой?

Саймон, один из его друзей, стоял на крыльце Приюта.

– Да чего-то медленно дело идет, – вздохнул Гейб, стряхивая воду с курчавых волос.

Он зашел внутрь и побежал в комнату, чтобы переодеться в сухое к ужину.

Приют представлял собой довольно просторный дом, где, кроме Гейба, жили еще двенадцать подростков-сирот. Большинство из них потеряли родителей из-за болезни или несчастного случая, но, например, Тарика младенцем бросила безответственная пара, не желавшая им заниматься. Всем мальчикам было о чем рассказать, и Гейбу тоже, но он делиться не любил: слишком многое в его истории было непонятно, в первую очередь ему самому. Почти все, что он знал, ему рассказал Джонас, и Гейб не раз подходил к нему с новыми вопросами, но его объяснения по большей части оставляли Гейба в недоумении.

Джонас привез его в Деревню, когда он был еще совсем маленьким.

– Как же мои родители дали тебе меня забрать? – спросил он Джонаса, когда ему было не больше девяти лет.

– У тебя не было родителей, – пояснил Джонас.

– Как это?! У всех есть родители!

– Там, где мы жили, все устроено иначе. У всех в детстве есть взрослые, которых называют «мать» и «отец», но они не настоящие родители, их просто назначают, чтобы тебя растить.

– И кого мне назначили?

– Тебе – никого. Ты был проблемный.

Гейб улыбнулся: ему нравилось быть проблемным. Это его как бы выделяло среди остальных.

– Но все-таки, где-то же у меня есть настоящие родители? И у тебя тоже. Люди не берутся из ниоткуда.

– Послушай, – нахмурился Джонас, – я сам был, считай, мальчишкой. Я знал, что новых детей приносят из Воспитательного Центра и отдают «родителям». Меня это устраивало, и я никогда не спрашивал, почему все устроено так, а не иначе.

– Но перед Воспитательным Домом, или как его, дети тоже откуда-то брались? – спросил Гейб и хихикнул: – То есть известно откуда. Нужны мужчина и женщина, чтобы получился ребенок. Я про них и спрашиваю.

Джонас задумался.

– Я помню, что каждый год отбирали юных девушек, которым предстояло стать Роженицами…

– А дальше? Рожали и просто отдавали своих детей? Моя Роженица взяла и от меня отказалась? Может, она просто меня не хотела?

– Не уверен, – вздохнул Джонас. – Я уже говорил тебе: там все по-другому…

– Ничего, – произнес Гейб. – Я все узнаю сам. Вернусь туда и узнаю.

– Каким образом?

Девятилетний Гейб выпрямился и твердо сказал:

– Я что-нибудь придумаю.

Первые годы мальчики провели в Доме Детей, но когда подросли, их всех перевели в Приют. О детстве подростки больше не разговаривали. Точнее, мальчишки не разговаривали, а вот девочки, жившие в отдельном крыле, каждый вечер вели долгие беседы, в которых бесконечно пересказывали одно и то же. Мальчики обсуждали спорт, школу и будущее. Прошлое было словно под запретом.

По вечерам ребята вместе делали домашнюю работу и вместе ели ужин, приготовленный двумя работницами на кухне. В Приюте даже имелся администратор, живший в отдельной комнате и решавший немногочисленные споры. К нему можно было прийти с любой проблемой. В целом жаловаться приютским было не на что: о них здесь заботились. Но Гейб часто мечтал жить в своем доме с семьей, как его лучший друг Натан. У Натана были родители и две сестры; у них всегда было шумно из-за перепалок и смеха. И этот шум нравился Гейбу больше, чем галдеж в Приюте.

Дом Натана можно было разглядеть из окна, за которым почти закончился дождь. В маленьком саду густо цвели растения; вот дверь открылась, и наружу вышла серая кошка, уселась на крылечке и принялась умываться. Ее притащила домой Дейдра, и Гейб попытался вспомнить, как ее зовут. Он закрыл глаза и мысленно представил сестру Натана, произносящую причудливое имя. Катакомба? Катаклизм? Нет, но что-то похожее. Дейдра была начитанная и знала кучу вычурных слов.

Еще она была симпатичная. Гейб покраснел, смущенный этой мыслью, а также надеждой, что вслед за кошкой из дома выйдет Дейдра… Катапульта! Вот как звали кошку. И он представил: вот девушка выходит на крыльцо, наклоняется, чтобы погладить Катапульту, и думает… может, о нем думает? Может такое быть?..

Можно было порыскать и выяснить.

Но так ли уж ему хотелось знать ответ?

В любом случае колокол уже оповестил о предстоящем ужине, и предаваться мечтам или гаданиям было неуместно. К тому же, напомнил себе Гейб, отгоняя мысли о сестре Натана, это несправедливо по отношению к ней. Даже если допустить, что он тоже ей небезразличен, совсем скоро он достроит свою лодку и покинет Деревню.

2

– Я говорил, что он строит лодку?

Кира кивнула. Она только что уложила наконец детей спать. С ними стало трудно справляться: Аннабель научилась ходить и теперь не отставала от двухлетнего Мэтью, который подыгрывал сестре в любых проделках, так что к вечеру Кира просто выматывалась. Она принесла себе чаю, отставила в сторону посох и села рядом с Джонасом.

– Знаю, он же прибегал за книгами, помнишь?

Джонас оглядел стены с книжными полками от пола до потолка. Собственно, так же выглядели все комнаты в доме его семьи. Сейчас они пытались приучить повзрослевших детей не разбрасывать эти книги, а когда-то уговаривали их не рвать и не жевать, как щенок Шкода. Сейчас Шкода был уже толстый и обленившийся и большую часть дня проводил, похрапывая на своей подстилке.

– Я всегда знал, что этот момент настанет, – сказал Джонас. – Он мне давно уже заявил, что отправится искать свои корни. Просто тогда я не воспринял это всерьез.

Кира снова кивнула:

– Думаю, этой тяги найти родных не будет только у тех, кто родился здесь, как наши с тобой дети.

Они оба, как и большинство взрослых жителей Деревни, пришли сюда из других мест, для обоих Деревня стала спасением и убежищем.

Джонас встал и выглянул в темноту за окном. Кире этот взгляд был знаком: она тоже любила смотреть вдаль, как бы надеясь получить ответ. Это было первым, на что она обратила внимание, встретив Джонаса: пронзительный взгляд, умеющий видеть дальше, заглядывать далеко вперед. Когда они только начали жить вместе, он был Вождем и часто использовал свой дар, чтобы помочь Деревне. Но уже много лет Деревня процветала, Джонас передал управление другим, а сам зажил тихой семейной жизнью.

Теперь Джонас был библиотекарем и ученым, хранителем книг и знаний. Именно к нему пришел Гэбриэл, когда ему понадобилось понять, как устроены суда и морские путешествия.

Джонас вздохнул и отвернулся от объятого ночью деревенского пейзажа.

– Волнуюсь я за него.

Кира отложила вязание, подошла к мужу, обняла и взглянула в его серьезные глаза – такие же голубые, как и у нее самой.

– Конечно, волнуешься. Это же ты его сюда привел.

– Он был таким крошкой. И никого у него не было.

– У него был ты.

– Я сам был мальчишкой и не мог заменить ему родителей. Я не представлял, что это такое. Люди, растившие меня, старались, но для них это была просто работа. – Джонас вздохнул, вспомнив супругов, которых он называл Матерью и Отцом. – Помню, как-то я спросил, любят ли они меня.

– И что они ответили?

– Они не поняли вопрос. Или притворились. Сказали, что само слово «любить» – бессмыслица.

– Тем не менее они неплохо справились, – сказала Кира и мягко боднула его лбом в лоб.

Джонас грустно вздохнул.

– Гейб сейчас старше, чем я, когда мы сюда попали. А еще сильнее и храбрее. И еще… у него есть какой-то непонятный мне дар.

Настала очередь Киры вздохнуть: она понимала, о чем речь. У нее тоже, как и у Джонаса, был дар, временами волнующий, но накладывавший определенную ответственность, просто так пользоваться им было неправильно.

– Что он найдет, если отправится на поиски? – не унимался Джонас. – Гейб мечтает о семье, но ведь он только здесь узнал, что такое семья. Там этого нет… там мы были все одинаковые, как чушки, сошедшие с конвейера.

Кира помолчала. За все эти годы она так и не привыкла к его метафорам.

– Нам всем здесь нелегко пришлось, – произнесла она.

– Но у тебя хотя бы была мать, которая тебя любила.

– Была, пока не умерла.

– И все же вы были вместе почти пятнадцать лет. Примерно столько сейчас Гейбу. И он, боюсь, ищет для себя то, что видел у местных семей. Он этого там не найдет… – Джонас снова подошел к окну. В темноте деревья едва шевелили кронами на фоне беззвездного неба.

– Почему ты снова думаешь об этом? – спросила Кира.

– Не знаю, – признался Джонас. – Какое-то предчувствие непонятное.

Джонасу казалось последнее время, что кто-то ищет Гейба. Ищет с тем же рвением, с которым сам Гейб вознамерился искать свою «настоящую» семью. Джонас отчетливо ощущал некое присутствие, жаждущее встречи с Гейбом, но не знал, какого свойства эта жажда. И он не стал говорить про это Кире, поскольку не любил догадок, не подтвержденных чем-нибудь осязаемым. Он только знал, что Гейбу предстоит какая-то встреча. И ему смутно казалось, что встреча опасная.

3

Поначалу друзья помогали ему, но время шло, настали школьные каникулы, и все отвлеклись на рыбалку, игру в мяч и другие летние развлечения. Интерес к затее Гейба угас, когда ребята поняли, что дело не ограничится примитивным плотом, на котором можно плавать туда-сюда вдоль берега.

Измеряя доски, Гейб что-то мурлыкал себе под нос. Он довольно смутно представлял себе, как будет их соединять. В книгах, которые он одолжил у Джонаса, были изображения самых разных видов кораблей, от парусников до длинных узких судов с рядами гребцов на веслах. Однако именно про конструкцию он ничего не нашел и решил: пусть лодка будет маленькой, такой, чтобы поместился только он и его вещи.

– Может, порыбачим?

Гейб поднял глаза и увидел Натана, долговязого и загорелого, стоявшего на тропинке со снастями в руках. Они часто рыбачили вместе – как правило, с большого валуна дальше по берегу. Река была медленная и мелкая; в ней легко было наловить серебристой форели.

Предложение звучало соблазнительно, но Гейб покачал головой.

– Не могу, я тут застрял с этой лодкой. Думал, дело быстрее пойдет.

– А это что у тебя? – спросил Натан, кивая на груду длинных прямых побегов с листьями.

– Это бамбук.

– Но из него же нельзя строить! Для лодки нужны доски.

Гейб рассмеялся:

– Все нормально, у меня кедровые доски. А бамбук понадобится для… Давай я лучше покажу.

Он вытер руки о рубаху и принес из сарая большую книгу.

– А Джонас тебе разрешил принести ее сюда? – удивился Натан.

– Я пообещал ее беречь, – положив книгу на камень, Гейб раскрыл ее и нашел нужное место. – Смотри.

Натан взглянул на изображение большого корабля со множеством надутых парусов и сложной оснасткой из бесчисленных веревок и блоков. На палубе можно было разглядеть большую команду.

– С ума сошел?! – обомлел Натан. – Как ты собираешься построить такую махину?

Гейб усмехнулся:

– Да нет, это я просто показываю, какие бывают корабли. На таких ходят по океану. Нам про них на истории рассказывали, помнишь?

– Про флибустьеров, – кивнул Натан.

Гейб стал медленно листать страницы, показывая другу разные суда.

– А у меня такая будет, – сказал он, добравшись до страницы ближе к концу книги; было видно, что на этом месте ее часто открывали. – Только не надо ржать.

Однако Натан, взглянув картинку, не удержался. Глядя на него, рассмеялся и Гейб. На странице была изображена крошечная лодка всего с одним человеком, окруженная гигантскими волнами. В брызгах виднелись плавники акул. Вокруг простирались море и небо. Человек выглядел перепуганным и обреченным на гибель.

– Ты чего, строишь лодку, чтобы потонуть?

– Да нет, на картинке же океан, а я по реке буду сплавляться. Я к тому, что не бригантину строю, а вот такую лодочку, она несложная… – Гейб оглядел штабеля досок, опилки, мусор под ногами. – Во всяком случае, я думал, что будет несложно.

– Хорошо, а как ты будешь ей управлять? – спросил Натан, все еще недоуменно разглядывая человечка, которого вот-вот должно было накрыть огромными волнами.

– Веслами. Но вообще ее понесет речным течением, управлять там особо незачем. Разве что к берегу пристать, когда понадобится.

– Так, а бамбук для чего?

– Я им буду скреплять доски. Сам придумал. Когда сделаю из кедра все детали, то размочу бамбук до гибкости, использую как веревки, а потом он высохнет и затвердеет обратно.

Натан озадаченно посмотрел вокруг. Тут и там валялись доски; несколько штук были сколочены вместе. С одного из бамбуковых побегов Гейб уже ободрал листья и разрезал его на тонкие прутики. Лодка на картинке была крохотная, но задача построить такую же все равно казалась невероятной.

– Н-да. И ты один здесь вот так торчишь все время?

Гейб хитро улыбнулся:

– Ну почему один? Тут одна бабуля иногда приходит и стоит в соснах, смотрит. Не знаю, что ей нужно, но какая-никакая компания.

– Бабуля, значит? – усмехнулся Натан.

– Ты видел ее, я думаю. Такая сгорбленная вся и плохо ходит. У меня ощущение, что она за мной следит. Когда-нибудь я на нее наору.

– На стариков нельзя орать, – заметил Натан.

– Да я пошутил, – рассмеялся Гейб. – Я ж не зверь.

При этом он оскалился и громко зарычал.

– Ладно, – улыбнулся Натан. – Короче, на рыбалку не пойдешь, да?

Гейб покачал головой и поднял книгу, чтобы отнести в сарай.

– Не могу.

– Ну, смотри сам. – Натан закинул удочку на плечо и собрался уходить, но потом вдруг повернулся: – Дейдра, между прочим, соскучилась.

Гейб вздохнул.

– Она будет на празднике завтра?

– Мои все пойдут, – кивнул Натан. – Мама сейчас помогает все подготовить.

– Ясно. Ну, я тоже буду.

– Я передам, – подмигнул Натан и, махнув на прощание, пошел прочь.

4

В Деревне очень любили праздники.

Праздновали середину лета, сбор урожая, зимнее солнцестояние, приход весны, каждую свадьбу, но вообще для праздника повода было не нужно: их часто устраивали безо всяких причин. Жители обожали наряжаться, веселиться и вкусно поесть.

Кира одела детей в яркие костюмы с вышивкой, которые придумала и сшила сама. Она была прирожденной портнихой. К ней приходили за свадебными платьями и за саванами для мертвецов; саван, который она сшила для отца, после похорон обсуждали не один год: он был вышит разноцветными птицами. Отец Киры был слепым и ориентировался на слух. Он различал птичьи голоса и мог любой из них изобразить, птицы бесстрашно слетали с ветвей, чтобы поесть с его ладони. Когда он умер, вся Деревня собралась, чтобы исполнить на похоронах погребальное голошение. В тот день пели только люди, а птицы сиротливо молчали.

Сама Кира нарядилась в темно-синее платье, а в ремешки сандалий и в длинные волосы вплела голубые ленты. Джонас оглядел жену с восхищением; сам он, правда, наряжаться не любил и на праздник собирался в простой рубашке и штанах из грубой ткани. Кира закатила глаза и все же приколола к его воротнику синий цветок из сада.

Аннабель и Мэтью носились, хохоча, по большой комнате, пока Кира заворачивала домашний пирог и укладывала его в корзину, украшенную маргаритками и папоротником. Шкода зевнул и встал с подстилки: он чувствовал общую радость и не собирался оставаться в стороне. Кира наклонилась и надела псу на шею венок из мелких цветков.

– Ну вот, – сказала она. – Теперь и ты нарядный.

Весело виляя хвостом, Шкода выскочил из дома вслед за хозяевами. Джонас нес корзину с пирогом, на плечах у него восседал Мэтью. Аннабель крепко держалась за свободную руку матери. Во второй руке у Киры был резной посох, без которого она не выходила. За поворотом уже звучали флейты и скрипки.

Деревня была небольшая. Ее некогда основали изгнанники – люди, бежавшие от войн и других бедствий, отвергнутые своими кланами или поселениями; каждый из основателей Деревни пришел издалека. Они создали новое сообщество и принимали в него всех, кто пытался начать в Деревне новую жизнь. Проходили годы, и люди стали поговаривать, что в Деревне становится тесно, а иные новоприбывшие не соблюдают местные обычаи и правила. Завязывались споры.

«Он все делает не как мы, а моя дочь хочет за него выйти. Чему он научит моих внуков?!»

«Они плохо говорят на нашем языке! Если не понимаешь, что человек говорит, то не понимаешь, что у него на уме; зачем нам такие соседи?»

«Зачем нам лишние рты? Работы на всех не хватит!»

Джонас, бывший тогда Вождем, каждый раз напоминал жителям мягко, но твердо, что все они когда-то были бесприютными странниками в поисках новой жизни. В итоге состоялось общее собрание и на нем все договорились, что Деревня останется тем, чем и была с самого основания: убежищем для любого, кто в нем нуждается.

В детстве Гейба с другими школьниками отвели в музей истории Деревни. Как и остальным, ему было скучно: история считалась неинтересным предметом. Гейб не мог дождаться, когда экскурсия закончится, но потом услышал, как музейный работник, встав у стенда с ярко-красными разломанными санями, рассказал про смелого мальчика Джонаса, который, борясь с ужасной пургой, появился в Деревне, везя на санях умирающего младенца.

– Теперь, как всем известно, Джонас стал нашим Вождем, а младенец выжил, прекрасно себя чувствует, – говорил работник, – и зовут его Гэбриэл.

Дети захихикали. Гейб прикинулся, будто это его не касается, отвел взгляд и наклонился почесать воображаемый комариный укус на ноге.

Большинство первых поселенцев, чьи истории были отображены в музее, уже состарились или умерли. Отец Киры, Кристофер, был похоронен на местном кладбище за сосновым бором. В далеком поселении, откуда он был родом, враги бросили его умирать, но он, израненный, потерявший зрение, добрался до Деревни. Отказавшись от имени, он взял себе прозвище Видящий и прожил долгую, достойную и мудрую жизнь. Кира усердно ухаживала за его могилой и в каждый поход на кладбище брала с собой детей, чтобы вместе с ними прополоть и полить нежный коврик ароматного чабреца, который там посадила.

Рядом был похоронен его приемный сын Мэтти.

Жители помнили Мэтти: веселого юношу, погибшего в борьбе со злом, вторгшимся в Деревню семь лет назад.

Проходя мимо кладбища, Гейб вспомнил день, когда тело Мэтти нашли и принесли домой. Гейб тогда был восьмилетним сорванцом, жил в Приюте, обожал одинокие вылазки в запретные места и ужасно скучал в школе. Но его всегда восхищал Мэтти, который во всем помогал Видящему и брался за любые дела. Именно Мэтти научил Гейба наживлять крючок и бросать леску с рыбацкого камня, а еще ставить парус и ловить ветер. В день его смерти Гейб жался в тени деревьев и смотрел, как жители Деревни выстроились вдоль тропы, склонив головы, пока мимо несли искалеченное тело. Он так и не решился тогда подойти к остальным, потому что боялся своих переживаний и не хотел ими делиться.

Гибель Мэтти изменила и Гейба, и всю Деревню. Мэтти слишком любили; его жертва была слишком большой. С того дня люди постоянно твердили, что нужно быть достойными этой жертвы; они стали бережнее относиться друг к другу; старались искоренить вещи, приведшие их к беде, включая безобидные с виду азартные развлечения вроде игровых машин и простых автоматов, выдававших победителю шоколадки.

Из года в год в Деревне появлялся странный, зловещий человек, представлявшийся Торговцем, который предлагал исполнение желаний, но приносил лишь разочарование и боль. Джонас, видевший его насквозь, настоял на его изгнании. Жители согласились, и частые праздники стали заменой развлечениям, которые Торговец всем навязывал и от которых процветали жадность и распущенность.

Гейб немного постоял на тропинке у кладбища. Рядом с камнем, на котором было высечено имя Мэтти, он заметил букетик свежих цветов. Жители не переставали чтить память Мэтти, юноши, который сделал их лучше. Тайком от остальных Гейб тоже приходил на могилу, чтобы вспомнить о разговоре, который однажды у них случился.

– Я знаю, что в школе скучно, – сказал тогда Мэтти. – Но ты не бросай, ладно?

– В школе очень скучно, – буркнул Гейб.

Они сидели на валуне над рекой и смотрели на закат. Гейба в тот день оставили после уроков из-за учебных хвостов.

– Мне можешь не рассказывать, – улыбнулся Мэтти. – Я был тем еще хулиганом. Но Видящий убедил меня, что нужно учиться, и это оказалось правдой.

– У тебя был Видящий, – Гейб пожал плечами. – А у меня никого нет.

– У тебя есть Джонас, – напомнил Мэтти. – И у тебя есть я.

– Ну наверное, – признал Гейб. – Но при чем тут школа?

– Там дают знания. Это важно: понимать и уметь разные вещи. Джонас стал Вождем, потому что много знает.

– Я не собираюсь быть Вождем.

– Ну и что? Все равно много знать – это здорово.

– Да ладно, – усмехнулся Гейб. – Знать математику и грамматику так уж здорово?

– Не вполне, – рассмеялся Мэтти, – но без них не понять некоторые действительно интересные вещи. Знания – они вроде инструментов, понимаешь? Как удочка. Без нее не поймаешь рыбу. И я тебе все это не просто так говорю…

Мэтти замолчал. Гейб с интересом ждал, когда он подберет слова.

– Возможно, ты однажды откроешь в себе некий дар. Так случилось с некоторыми из нас, и я отчего-то уверен, что случится и с тобой.

– И что? – пробормотал Гейб, который сразу понял, о чем речь, но не хотел в этом признаваться.

– Однажды этот дар потребует от тебя все, что ты выучил. И в тот день чем больше ты будешь знать, тем лучше будет для всех.

– Ой, смотри!

В тени валуна мелькнула огромная форель, и Гейб ухватился за возможность сменить тему. Мэтти вздохнул. Рыба застыла в темной воде, считая, что это надежное укрытие.

– Она думает, что ее никто не видит, Гейб, – произнес Мэтти. – И не знает, что мы – видим. И, если бы у нас были удочки сейчас, мы бы с легкостью ее поймали.

Гейб помнил тот разговор в мельчайших деталях. Помнил, как солнце золотило валун, на котором они сидели; помнил их смех; помнил дружелюбный взгляд Мэтти. И ему было так горько, что нельзя снова пойти с ним к реке и поболтать вроде бы о глупостях, но на самом деле о важном.

Насчет учебы Мэтти, конечно, был прав. Гейб старался быть усидчивее на уроках, и в итоге ненавистная математика пригодилась при постройке лодки.

Больше всего Гейб жалел, что в тот день не смог довериться Мэтти. Он как раз тогда обнаружил в себе способность «рыскать» и еще не разобрался, что к чему.

Первый раз это случилось на каком-то празднике. Кажется, отмечали середину лета. Вместе с другими мальчиками восьми-девяти лет он влился в толпу, наблюдавшую за поединком: двое боролись на площади, а кожа у них была смазана маслом, так что они не могли как следует ухватить друг друга. Толпа ободряюще гудела, а борцы переминались с ноги на ногу, выжидая правильного расстояния, правильного движения, чтобы повергнуть противника и победить. Гейб, внимательно наблюдавший за этим, обнаружил, что и сам переступает с ноги на ногу, тяжело дыша. Он болел за борца по имени Миллер. Миллер был добряк и великан, он отвечал в Деревне за амбары с зерном, а в свободное время учил мальчишек борьбе. Каждый раз, как он одерживал победу на площади, кидая соперника на лопатки, он утробно хохотал, и это было проявление добродушия, а не злорадства.

Гейб всем своим худым телом подражал борцам, стараясь понять, каково это – быть Миллером, таким сильным и мускулистым. Он наблюдал, как Миллер валит соперника и смеется, и вдруг наступила оглушающая тишина. Он перестал слышать сопение борцов, крики толпы, лай собак, музыкантов, настраивавших скрипки. Почувствовал, как движется в этой тишине. Он рыскал – еще не придумав этого слова – и нашел Миллера. Стал Миллером. Воспринимал все как Миллер. Существовал как Миллер в этот момент. На секунду он понял, каково быть сильным, ловким, превосходить противника, любить борьбу и победу в борьбе.

Потом вернулись звуки, и Гейб снова стал Гейбом. Толпа вокруг радостно ревела, Миллер стоял, гордо вскинув руки, а потом наклонился и помог смеющемуся сопернику подняться. Гейб же осел на землю и сжался посреди ликующей толпы, тяжело дыша, вымотанный, растерянный и взволнованный. Потом такое происходило еще несколько раз, пока он не понял, что может предчувствовать приближение этой силы, а позже – что может ее контролировать.

Однажды Гейб попытался схитрить в школе. Он сидел за партой и бился над экзаменом по математике: плохо выучил дроби. Потом посмотрел на учителя, его еще называли Ментором, который стоял у окна и глядел на доску с заданием. Если порыскать в голове Ментора, подумалось ему, можно выведать все правильные ответы. Он сконцентрировался, закрыл глаза и подумал об учителе, его знаниях и о том, каково это вообще – быть Ментором. Снова наступила оглушающая тишина. Сознание Гейба двинулось в сторону учителя. Через пару секунд он сам был учителем. Но вместо решений задач он увидел невероятную страсть: к новым знаниям, к ученикам, к своей работе. Он ощутил любовь Ментора, его удивительную веру в то, что каждый может одолеть трудности учебы, и готовность помогать каждому на этом пути. Гейб вынырнул из состояния резко, словно что-то его вытолкнуло, и так было каждый раз. Он обхватил голову руками, потому что гул, стоявший в классе, показался ему слишком громким. Учитель подошел к нему:

– Гейб, тебе нехорошо?

Гейб понял, что дрожит. В глазах стояли слезы.

– Мне нехорошо, – прошептал он.

Ментор разрешил ему уйти домой. Гейб медленно брел от здания школы, мысленно обещая себе, что будет учиться и больше никогда не разочарует учителя, как это бывало раньше.

Он никому про тот случай не рассказал, потому что для него это было что-то слишком личное, слишком важное.

Теперь, стоя возле кладбища, он жалел, что не рассказал Мэтти про способность рыскать. И не только о ней. Он бы мог рассказать Мэтти, как отчаянно хочет разузнать о своей матери. С друзьями о таком не поговоришь, засмеют. А вот Мэтти бы понял.

Его отсутствие ощущалось как дыра в сердце. Как несправедливая пустота. Как невосполнимое одиночество.

Музыка и смех, доносившиеся со стороны площади, напомнили Гейбу, что его ждут друзья. Ждут зрелища и веселье. Ждет красавица Дейдра с веснушками на щеках. Ждет пир: по случаю праздника всегда готовили поросят, а Кира пекла пироги, которые подавали со взбитыми сливками и медом.

Гейб улыбнулся могиле Мэтти и побрел от пристанища мертвых к средоточию живых.

5

У Клэр уже несколько лет болела спина, но сейчас стало совсем худо. Она больше не могла выпрямиться при ходьбе. Травник, лечивший местных, предлагал такие же отвары, как и Элис в свое время, но они только облегчали боль, а вылечить ее не могли.

– Сколько тебе лет? – спросил Травник.

– Я не знаю.

Это было правдой. Море вынесло ее к берегу рыбацкого поселка, где она прожила несколько лет и превратилась из юной девушки в женщину. А потом она покинула поселок и состарилась за одну ночь. И как тут ответишь про возраст?

Многие люди, приходившие в Деревню, плохо помнили свое прошлое, так что Травник не удивился забывчивости старухи. Он выдал ей несколько сборов, велел их заваривать и пить перед сном.

– Такие боли ко всем приходят с возрастом, – сказал он. – Обратной дороги в молодость нет.

– Я знаю, но… – Клэр осеклась. Она не хотела никому рассказывать, что с ней произошло.

Травник попросил ее поднять руку и ощупал тонкую, обвисшую кожу. Тыльная сторона руки была усеяна пигментными пятнами.

– У тебя остались зубы?

– Несколько, – и она показала.

– А что с глазами? Слухом?

Видела и слышала она по-прежнему неплохо.

– Что ж, – сказал Травник с улыбкой, – танцевать и есть мясо ты не сможешь, зато тебе доступна радость слушать птиц и любоваться, как трепещут листья на ветру.

– Ты прав, – Клэр улыбнулась в ответ, но это была грустная улыбка.

Травник между тем продолжил:

– Я тоже не молод. Думаю, мы примерно одного возраста. Болезни у нас, во всяком случае, одинаковые. Нам не так уж много осталось, так что надо стараться получать удовольствие от жизни. Это не так уж сложно, если отбросить печаль о былом.

Он дал ей свертки со сборами, и она положила их в корзину.

– Увидимся на празднике? – спросила Клэр.

– Да, – улыбнулся Травник. – Будем смотреть, как молодые пляшут, и вспоминать себя в их годы.

Клэр поблагодарила его, оперлась на палку и пошла к своему домику. Вдалеке слышались крики мальчишек, игравших в мяч. Возможно, с ними был и Гейб. Последнее время она редко заставала его за играми; большую часть времени он проводил в одиночестве на прогалине у реки, строя нечто бесформенное, что он называл лодкой. Клэр часто наблюдала за его работой из-за сосен. Ей нравилась его сосредоточенность, но желание Гейба покинуть Деревню очень ее пугало.

Когда она впервые появилась в Деревне, ее, как и остальных, встретили гостеприимно. В то время она еще не привыкла ощущать себя старой и пугалась по утрам, когда ныли и хрустели суставы. Она все еще помнила, как недавно бегала, карабкалась по отвесным скалам и даже танцевала, но теперь старческая немощь поразила ее ноги.

Когда она впервые увидела сына, ему было восемь или девять лет. Он бежал по тропинке мимо домика, где ее поселили, звал друзей и смеялся. Кто-то окликнул его по имени, но Клэр и так бы его узнала.

Она подалась вперед, всем своим существом желая броситься к нему, обнять и, может быть, скорчить им обоим знакомую гримасу. Но, когда она двинулась к нему, забыв о слабости, ее хромая нога задела камень и Клэр оступилась. Она тут же вернула себе равновесие, но в то же мгновение мальчик скользнул по ней взглядом и сразу отвел его без малейшего интереса. Она взглянула на себя его глазами: дряблая кожа, жидкие седые волосы, диковинная походка. Он видел старуху. Скучную, как все старухи. И Клэр отвернулась. Надо ли ему вообще знать, кто она. Мальчик выглядел счастливым. Едва ли он нуждался в матери. Еще и друзья, чего доброго, начнут дразнить. Вот подходит к тебе старуха и говорит: я твоя мать! Ну как ты отреагируешь в таком возрасте? Решишь, что сумасшедшая.

А если бы он поверил?

Она стала бы для него обузой.

В итоге Клэр решила: достаточно, что она его нашла и могла наблюдать, как он растет. Беспокоить его не нужно.

Из года в год Гейб на ее глазах превращался из сорванца в спокойного юношу, занятого теперь делом, которого она не могла уразуметь. Зачем ему лодка?

Река была опасна. Детям позволялось купаться только в одном безопасном месте, где не было водоворотов и острых камней. Но все знали, что там дальше, за порогами, крутой водопад, а поваленные деревья вмиг расшибают тонкие доски лодки.

Клэр успела пожить и у реки, и у моря и знала, что большая вода способна отобрать у тебя самое дорогое. И ей было страшно, что сына манит большая вода.

Буженина пахла изумительно, но была ей не по зубам. Клэр положила себе мягкой фасоли, томленной с помидорами и травами, и кусочек хлеба. Стоило еще оставить место в животе для ломтика черничного пирога. Поставив тарелку на стол, Клэр опустилась на скамью рядом с остальными. Беременная женщина с улыбкой подвинулась, чтобы Клэр было посвободнее. Ее звали Джина, она была женой одного из скрипачей, которые готовили инструменты для танцев. Тут же, неподалеку, сидела Кира, которая то и дело вскакивала, чтобы поймать одного из своих малышей и засунуть ему в рот ложку еды.

Медленно жуя и наблюдая за молодыми женщинами, Клэр думала, что могла бы сейчас быть одной из них. Она опустила взгляд на свои скрюченные пальцы, держащие вилку. Рука старухи. Травник сказал, что жить осталось недолго, и, похоже, это было правдой. Но годы, старящие тело, были так и не прожиты душой.

Возможно, сделка была ошибкой.

«По рукам», – звенело в памяти.

Возможно, стоило остаться в поселке. Остаться с Эйнаром. Помогать ему смотреть за овцами, готовить жаркое на ужин, проводить тихие вечера перед очагом.

Но тогда она не нашла бы сына. Не знала бы, что он жив, здоров и счастлив. И как бы ни щемили ее сердце воспоминания об Эйнаре, Клэр знала, что сделала единственный возможный выбор.

Она встала, чтобы отнести пустую тарелку и взять себе пирога.

За другим столом скучились озорные мальчишки. Гейб тоже там был. Клэр заметила, как он покосился на нее, когда она проходила мимо, но тут же вернулся к еде и какой-то смешной истории, которую рассказывал один из друзей. По-подростковому угловатый, Гейб задел локтем свою кружку и принялся вытирать пролитое, смущенный смешками товарищей.

Его волосы были кучерявыми, как и у нее когда-то; сейчас она их собирала в тощий пучок на затылке. Его голубые глаза были на удивление светлыми, как у Джонаса и Киры. Клэр вспомнила, как впервые обратила внимание на глаза своего младенца. Эти образы из прошлого всегда приносили с собой боль: ощущение маски на лице при родах, и как потом она впервые взяла мальчика на руки уже в Воспитательном Центре, и как он смотрел на нее своими светлыми глазами.

Ее снова накрыло чувство утраты.

Еще она помнила сон о ребенке, спрятанном в комоде. После стольких лет мысль об этом сне чуть не вызвала у Клэр слезы. Но расплакалась она только на следующем воспоминании: как он звал ее по имени.

Нет, она определенно не жалела, что пошла на сделку с Торговцем.

Но как же отчаянно грустно было осознавать, что у нее осталось мало времени. Повернись жизнь чуть иначе, и у Гейба была бы молодая, сильная мать, способная помочь ему в чем угодно. А сейчас была только старуха, в которую ее семь лет назад превратил Торговец. Старуха, которая не решалась заговорить с сыном. Старуха, которую впереди ждала только смерть.

Вечернее небо потемнело; зажглись огни, и снова послышалась музыка.

Молодежь начала танцевать и безудержно кокетничать. Клэр увидела, что Гейб встал и направился к симпатичной веснушчатой девушке по имени Дейдра. Та помогала убирать со столов; парень заговорил с ней и выглядел при этом смущенным. Дейдра, кажется, тоже стеснялась.

Собрав посуду, женщины начали звать детей по домам. Клэр наблюдала за Кирой с ее ребятишками. Аннабель уже почти уснула на руках матери, но Мэтью все еще носился. В конце концов Джонас поймал его и засмеялся, когда переутомившийся двухлетка принялся пинать его и вопить. Они собрали свои вещи, пожелали всем спокойной ночи и отправились от шатра в сторону дома. Мэтт сидел у Джонаса на плечах. На фоне лунного неба вырисовывались силуэты уходящей пары.

Джонас не знал, что когда-то они жили в одной коммуне, но Клэр помнила его мальчиком. Он был так юн, но, несмотря на это, решил спасти малыша, которого обрекли на смерть за эмоциональность, любознательность и живость. За то, что плохо спал. Был… как это назвали? Неуправляемым. Джонас рисковал жизнью, пожертвовал будущим, чтобы привезти ребенка сюда.

Но Клэр не знала, беспокоит ли его до сих пор судьба Гейба, и эта его затея с непрочной лодочкой, и опасности, с которыми он неминуемо столкнется, если пустится вниз по реке.

Встав, чтобы отправиться домой, Клэр почувствовала, как свело бедро, и принялась растирать его. Потом поковыляла по пологому холму, тщательно выбирая путь в свете луны. Сколько же мне все-таки осталось, гадала Клэр. И как же Гейб узнает о своем прошлом, если я скоро умру?

Внезапно ее осенило. Нужно просто рассказать свою историю Джонасу. И когда-нибудь в подходящий момент, когда Гейб будет достаточно взрослым, Джонас все ему объяснит.

6

– …Торговец? Вы не шутите?

Они с Клэр уже долго сидели за зданием библиотеки. Через десять дней после праздника Клэр, наконец, собралась подойти к Джонасу с просьбой поговорить наедине. Он привел ее сюда пасмурным утром, тщательно протер влагу со скамьи и помог сесть.

– Я знала тебя еще мальчиком, – начала Клэр.

Джонас вежливо улыбнулся.

– Вы что-то путаете. Вы же появились здесь всего пять или шесть лет назад.

– Скоро семь лет, – кивнула Клэр. – Но я знала тебя раньше, Джонас. Еще в коммуне.

В коммуне.

Откуда она знала про коммуну?

Джонас вгляделся в ее лицо.

– Простите, я вас отчего-то не помню. Вообще, я много времени проводил в Доме Старых, но… разве оттуда можно было сбежать?

Как рассказать правду, если она неправдоподобна? Клэр вздохнула и посмотрела на свои руки. Джонас видел перед собой старуху со скрипучим голосом. Она знала, что убедить его будет непросто, но все равно собиралась попробовать.

– Я прошла Церемонию за три года до тебя, Джонас.

– Церемонию?

– Назначение. Церемонию Двенадцатилетних. Просто не перебивай, – она подняла руку в упреждающем жесте, потому что Джонас нахмурился и открыл было рот, и продолжила: – Меня назначили Роженицей.

Деревня жила обычной жизнью. Несколько женщин были заняты прополкой клумб на площади, а заодно обменом сплетнями; рядом играли дети. Из Приюта вывалилась хохочущая стайка подростков. Гейба среди них не было: он ушел на реку, чтобы в одиночестве мастерить свою несуразную лодочку.

Джонас слушал рассказ Клэр, который становился все поразительнее. Были вещи, которые он помнил, но о которых не задумывался: например, таблетки. Он знал, что их все пили, но никогда не интересовался зачем. Детали жизни в коммуне с болезненной ясностью всплывали в памяти, и вскоре он понял, что старуха просто не может все это выдумывать.

Клэр рассказала, как ее перевели в Инкубаторий; как она нашла Гейба. Как тайком навещала его в Воспитательном Центре, где работал отец Джонаса. Как научила малыша глупой гримасе с оттопыренной щекой.

– Ого, я это помню! – воскликнул Джонас. – Мы же спали в одной комнате. Он иногда так делал.

В середине дня ударил колокол на городской башне. Люди потянулись по домам, чтобы пообедать, а Джонас и Клэр все еще говорили.

– Кира тебя не хватится?

– Нет: она с подругами повела детей на пикник. Вы не проголодались? Можем прерваться, – предложил он.

– Не хочу, – Клэр покачала головой. – Аппетит у меня теперь неважный. Травник говорит, что это нормально в моем возрасте.

– Вы же утверждаете, что старше меня всего на три года, – улыбнулся Джонас.

– Наберись терпения, – сказала Клэр. – Про возраст я тоже объясню.

Они сидели уже много часов. Посвежело; Джонас накинул на плечи Клэр свой свитер. Она устала, но была рада, что Джонас ее слушает. Торговец отобрал ее молодость, зато к ней вернулась память, и она была счастлива поделиться с кем-то правдой, которая столько лет немым бременем лежала у нее на душе. Джонас в какой-то момент отлучился, чтобы принести воды и печенья. Когда Клэр заканчивала свой рассказ, в небе пестрел закат.

Клэр рассказала про Эйнара, и как он учил ее укреплять мышцы, и как долго она готовилась подняться по утесу, и как поднялась. Как на нее напала птица. Как она сбросила гнездо с птенцами в пропасть, чтобы выжить самой.

Джонас смотрел на шрам на ее шее и с ужасом понимал, что ее удивительная история – правда от начала и до конца.

– Я знаю, кто такой Торговец, – медленно произнес он, когда Клэр закончила свой рассказ. – Он раньше приходил к нам. Я еще был Вождем. И я надеялся никогда о нем больше не услышать…

– Кто он такой?

– Воплощение зла. И, как всякое зло, он обладает огромной силой. Искушает. Дразнит. Крадет.

– У Гейба глаза такие же, как у тебя, – неожиданно сказала Клэр. – Такие же необычно светлые.

– Да, – кивнул Джонас. – Здесь считают, что светлые глаза – признак дара. И, думаю, это правда. Просто некоторые его так и не находят в себе. А некоторые находят, но не знают, что с ним делать.

– А ты боялся птиц? – спросила Клэр, когда с ветки над их головами, каркая, сорвалась ворона и полетела куда-то к реке. – Когда сбежал из коммуны?

– Да, – улыбнулся Джонас. – Но только первое время. Я тогда много чего боялся. Помню, как впервые увидел лису и чуть не умер от страха, а Гейб пришел в восторг. Он ничего не боялся. Все новое его радовало.

– Я так мечтала его забрать, – призналась Клэр, помолчав. – Но не могла придумать, где его прятать или как убежать с ним. И как ты решился?

– Узнал, что Гейба собираются… удалить, так они это называли. И я просто ни о чем с того момента не думал. Просто схватил его в охапку и бежал, украв отцовский велосипед.

– Иногда я ненавижу Торговца за то, что ничего теперь не могу, – вздохнула Клэр. – Но потом смотрю на Гейба и думаю, что оно того стоило.

Она с трудом поднялась со скамьи и пошатнулась; Джонас подхватил ее под локоть для опоры.

– Вам нехорошо? – спросил он.

– Нет, – грустно улыбнулась Клэр. – Просто сердце заходится, если долго сидеть, а потом встать.

– Я вспомнил вас, – внезапно произнес Джонас. – Я вас видел в коммуне. Вы часто гуляли вдоль реки, как и я. У вас раньше были рыжие волосы.

Клэр кивнула, и какое-то время они молча брели в сторону ее дома.

– Отец рассказывал о девушке, которая приходит в Воспитательный Центр поиграть с Гейбом, – сказал Джонас. – Как-то раз вы проезжали мимо площади на велосипеде, отец показал на вас, сказал: вот та девушка.

– Он и тебя мне показал, когда ты ехал мимо на велосипеде, – улыбнулась Клэр, а потом, посерьезнев, добавила: – Я так рада, что Гейб не помнит жизнь в коммуне.

– Я тоже, – кивнул Джонас. – Но его самого это расстраивает. Он при каждом удобном случае расспрашивает, как был устроен мир, где он вырос. Где его родители. Что такое Роженица.

– Правда? – у Клэр загорелись глаза.

– Однажды я упомянул, что мы жили на берегу реки и что наша река, возможно, та самая. И, мне кажется, я знаю, зачем он строит лодку. Он твердо намерен найти дорогу обратно.

Следующую фразу они произнесли почти одновременно:

– Мы должны ему рассказать!

Но обсуждать времени не было: Клэр и Гейб услышали мальчишеские крики, которые доносились со стороны реки.

7

Гейб не хотел, чтобы кто-то присутствовал при спуске лодки на воду.

Если что-то пойдет не так, рассуждал он, лучше избежать свидетелей. Поэтому он планировал не говорить даже друзьям. Накануне он через подлесок подтащил лодку поближе к воде, и теперь она лежала в ожидании на топкой полоске берега. Внутри ждало лежащее по диагонали весло.

На иллюстрации из книжки Джонаса одинокий человечек посреди океана был совершенно беспомощен. Гейб часто возвращался к этой странице, и, что бы он ни говорил Натану, судьба человечка его очень тревожила. У него даже весел не было, а значит, не было никакого оружия против огромных волн. Гейб не собирался в открытый океан, но временами чувствовал себя таким же уязвимым. Не перед стихией, а перед неизвестностью.

В какой-то момент Гейб даже предпринял дурацкую попытку войти в сознание нарисованного мужчины, чтобы понять, каково это – быть посреди океана, на волосок от гибели. Хотелось почувствовать на секунду ужас и движение пенистых волн.

И ничего тогда не вышло. У нарисованного персонажа не было ни мыслей, ни чувств, ни памяти, чтобы в них рыскать.

Даже сама лодка не вызывала у Гейба такой гордости, как весло. Лодка, как он надеялся, была просто хороша, но вот весло было идеальным. Он вытачивал его из молодого кедра невыносимо долго, и это заняло не один вечер, но в итоге даже те из друзей Гейба, кто со скепсисом относился к лодке, хвалили весло. Гейб под конец пропитал его маслом, и древесина стала шелковистой на ощупь.

– Можно мне вырезать на нем свое имя? – спросил Натан, и Гейбу показалось, что он шутит, но взгляд его был серьезным. – Можно совсем мелко. В незаметном месте. Просто чтобы ты меня не забывал.

Гейб кивнул, а потом к затее присоединились и Саймон, и Тарик, и остальные. Даже самые скептически настроенные загорелись идеей оставить автограф.

Наблюдая за ними, Гейб легонько касался мыслей каждого, кто склонялся над веслом.

Рыская, он мог ощутить их эмоции. Мог слышать их мысли.

«А если этот дебил утонет, вот как мы без него?»

«Хотел бы я так сильно чего-нибудь хотеть».

«Вот бы мне такую храбрость».

Гейб был удивлен, что даже Саймон за него переживает, хотя вслух тот в основном насмехался над его идеей.

Последним человеком, вырезавшим свое имя на весле, был Джонас; Гейб сам его об этом попросил.

После обеда он отвлекся на рутину: сложил постиранные вещи и привел в порядок комнату. Затем, направляясь к реке, оценил погоду: утренний туман давно рассеялся, через облака скупо проглядывало солнце, скоро закат. Река будет спокойная, подумал Гейб. Иногда после грозы она опасно бурлила. Он не особенно волновался, поскольку был уверен, что лодка выдержит. И все-таки испытания лучше проводить при хорошей погоде.

– Гейб!

– Слышь, Гейб!

Он узнал голос Тарика, а когда обернулся, то увидел еще и Саймона с Натаном. Пришлось остановиться и подождать их. Проклятье. И откуда они взялись?

– У тебя такой хитрющий вид целый день, – сказал Тарик. – Ты чего, прям решился?

– Мы, короче, тебя спасем, если что! – пообещал Саймон.

Гейб, надеявшийся обойтись без свидетелей, был раздосадован, но не мог злиться на друзей. В конце концов, когда он, наконец, отправится в путь, он будет совсем один, как человечек из книжки. Нужно радоваться компании, пока она есть. Когда настанет день, он оставит прощальную записку, где поблагодарит всех, кто за него болел. И еще одну, отдельную, записку для Джонаса. И, может быть, еще одну для Дейдры.

Нет, записка Дейдре была бы лишней. Пусть лучше гадает, что с ним случилось.

– У меня идея, – сказал Саймон, когда они добрели до сарайчика у реки. – Давай ты привяжешь к лодке веревку и оставишь нам конец? Тогда мы сможем тебя вытащить, если что!

Гейб криво усмехнулся:

– Ты думаешь, я отчалю и сразу начну тонуть, что ли?

– Ладно тебе, не дуйся… река может повести себя как угодно!

– Нет, не может, если все продумать заранее. Лучше помоги лодку на воду столкнуть.

– Ты хотя бы возьми веревку с собой, – сказал Натан, и голос у него был какой-то нервный, что было совершенно не в его духе. – Если что, скрутишь петлю, зацепишься за куст, там, или за какой-нибудь пень…

– Вы меня все за идиота считаете? – рассердился Гейб.

– У тебя тут, кстати, доски неплотно пригнаны, – заметил Саймон, подойдя к лодке.

Щель между досками действительно стоило бы замазать. Но Гейб упрямо произнес:

– Вот как лодка на воду спустится, доски разбухнут и сойдутся.

– Ну… я даже не знаю… – Натан, оценив щель, принялся озабоченно чесать затылок.

– Так! Если всех волнует эта несчастная щель, черт с вами. – Гейб достал из сарая промасленную тряпку, разодрал ее на полоски и заткнул прогалину между досками.

– Теперь сойдет, – резюмировал Тарик.

– Неужели? – саркастически переспросил Гейб.

Друзья помогли ему спустить лодку на воду. Гейб запрыгнул внутрь и, балансируя, схватил весло. Река была не слишком бурной, но лодку изрядно болтало; пришлось пошире расставить босые ноги. Друзья улюлюкали и веселились на берегу, глядя на него. Наконец обретя баланс, Гейб торжествующе улыбнулся и поднял в воздух весло, чтобы им помахать.

Неожиданно лодку начало разворачивать. Быстро опустившись на колени, Гейб погрузил весло в воду и, наклонившись, погреб против течения, чтобы узнать, как лодка справляется с сопротивлением воды, и научиться выправлять движение.

Течение упрямо уносило его от берега. Гейб понял, что вернуться будет непростой задачей; друзей уже не было видно из-за зарослей ольхи.

– Ты как? – послышался голос Натана.

– Нормально! – крикнул Гейб. – Учусь грести!

Время от времени лодку разворачивало или кренило; на восстановление направления и баланса уходила куча сил. Уперевшись коленями и ступнями в днище, чтобы было удобнее орудовать веслом, Гейб вдруг обнаружил, что стоит в воде: она непрерывно сочилась из щелей между досками.

Друзья, которым пришлось бежать вдоль берега, чтобы поспеть за ним, заметили, что что-то не так.

– Гейб! – крикнул Тарик. – У меня веревка! Давай я брошу конец, ты поймаешь, и мы тебя вытянем!

Гейб в тот момент хотел бы огрызнуться, что справляется сам, но это было неправдой. Он уперся веслом в илистое дно, чтобы оставаться на месте, но вода продолжала сочиться из щелей.

– Бросай!

Ну хотя бы ему удалось с первого раза поймать веревку, минус одно унижение. Когда ребята по команде Тарика потянули его к себе, лодка опасно накренилась и Гейба по пояс окатило водой, но все-таки он не перевернулся, а берег начал приближаться. Когда лодка наконец заскребла днищем по придонным камням, рядом с мальчишками на берегу появился встревоженный Джонас.

– Я все понял: лодку надо доработать, – буркнул Гейб, выбираясь на берег и стараясь, чтобы его голос звучал спокойно.

– Бегите ужинать, – сказал Джонас мальчишкам и забрал у Тарика веревку, чтобы привязать лодку к дереву. – Мы разберемся. Спасибо, что помогли.

Те, кажется, надеялись на продолжение, но послушались.

Оставшись наедине с Джонасом, Гейб посмотрел на лодку и вздохнул:

– Пусть себе тонет.

Ему было так обидно, что его творение не выдержало первого же испытания, что на глазах навернулись слезы.

– Мне кажется, она неплохо держалась, – произнес Джонас.

Гейб осознал, что все еще сжимает в руке весло.

Вот весло получилось замечательным. Удобным, легким, красивым – то, что надо.

Столько недель работы, столько надежд на приключения, столько планов и идей о путешествии в загадочную коммуну – и все это свелось к бессмысленной куче кедровых досок и бамбука.

– Да уж, держалась. – Гейб пнул лодку и побрел прочь.

Джонас грустно улыбнулся, глядя ему вслед: он понимал, почему Гейбу так сильно хотелось достроить лодку. Понимал желание обрести нечто потерянное в далеком детстве.

– Пойдем ко мне, – произнес он, нагоняя Гейба. – Кира испекла печенье. И мне нужно тебе кое-что рассказать.

8

– Гейб, а ты помнишь Торжище?

– Смутно. Туда же не пускали детей, а я был маленький.

– И правильно делали, – ответил Джонас.

Гейб взял с тарелки печенье. Сладкое, хрустящее, с цукатами и орехами – кажется, Гейб уминал уже шестое и остановиться не мог: все, что готовила Кира, было волшебным на вкус.

Они сидели на диване. Джонас одолжил Гейбу чистую одежду, и Гейб был рад, что не надо возвращаться в Приют после провала с лодкой. Он пока не был готов к неминуемому подтруниванию.

Кира укладывала детей. Гейб слышал, как она тихим голосом переговаривается с ними о событиях дня. На столе в небольшом глиняном горшке стоял букет из цветов, которые они собрали на пикнике: желтый вербейник, лиловая эхинацея и папоротник с кружевными листьями. В приглушенном свете букет отбрасывал на стену причудливую тень.

Гейба малыши не интересовали и даже раздражали, потому что они за все хватались и слишком громко верещали. Поэтому, когда Кира увела их, оставив Гейба в компании толстого старого Шкоды, Гейб почувствовал облегчение. Глядя на то, как Кира разговаривает и играет со своими детьми, он всегда испытывал непонятную грусть. Будто наблюдал нечто, чего сам был лишен. Неужели у него не было такой любящей матери? Неужели никто не смахивал вот так же крошки с его щек, не целовал на ночь, не сидел у кроватки, пока он не заснет?

Джонас говорил, что в месте, откуда они родом, маленьких мальчиков вообще называли «плодами мужского пола», и матерями детям назначали чужих женщин. Это было что-то вроде работы. Но Гейб помнил нечто иное. Очень смутно и расплывчато, но помнил, как кто-то держит его на руках и нашептывает какие-то слова. В тех руках и голосе была любовь. Такая удивительная и теплая любовь, что теперь он хотел найти эту женщину. Понять, кем она была.

Гейба начинало клонить в сон.

– Торжище проводили на площади несколько лет кряду, – сказал Джонас. – Я был тогда Вождем, но долго не понимал, что…

В комнату вернулась Кира, и Джонас повернулся к ней:

– Я рассказываю Гейбу о Торжище.

Кира поежилась.

– Я там не бывала, но помню твои рассказы, – сказала она. – Это был ужас.

Гейб промолчал. И чего Джонас решил вдруг поговорить про Торжище? Он слышал обрывочные истории, которые, кажется, все заканчивались плохо, но ведь Торжище давно не проводят. А Джонас между тем продолжил:

– Мне казалось, что это обычный праздник, потому что так это выглядело. Все наряжались, веселились… Я довольно поздно заметил, что люди возвращаются оттуда какими-то нервными. Тогда я решил туда наведаться, чтобы понять, что именно происходит.

Гейб зевнул, но из вежливости спросил:

– И что же там было?

– На Торжище приходил некий мужчина в странной одежде и с витиеватой манерой говорить. Его называли Торговцем. Он поднимался на подмостки, созывал людей и предлагал желающим сделку.

– Это как? – не понял Гейб. – И чего в этом интересного, почему люди собирались такой толпой?

– Он обещал исполнить любое желание, – сказал Джонас. – Но никто не слышал, что он просил взамен. Люди просто соглашались на что-то и во всеуслышание произносили: «По рукам!»

– И почему ты решил, что это плохо? – не понял Гейб.

– Ну представь, что у тебя есть сильное-сильное желание.

– Я сильно-сильно хочу хорошую лодку, – улыбнулся Гейб. – И что с того?

– Вот тебе обещают: будет тебе лодка. И ты, конечно, не можешь от такого отказаться. Но ты должен кое-чем заплатить.

– А у меня ничего нет, – усмехнулся Гейб.

– Именно так считает большинство людей, поэтому многие приходили к Торговцу в шутку. Но он не шутил. Он требовал заплатить частью себя.

Сонливость Гейба как рукой сняло:

– Это как? Требовал отдать палец или ухо?

– Нет. Торговец предлагал отдать… как бы это выразиться… часть своей человеческой сущности.

– Ничего не понимаю. Сущность – это что?

– Вот взять тебя, Гейб. Ты – какой? Какие у тебя качества? Ты честный, добродушный… что еще?

– Я не добродушный, – усмехнулся Гейб. – Иногда я так злюсь на Саймона, что мы деремся. Но еще я, пожалуй, умный. И еще жизнелюбивый.

– Вот. Представь, что Торговец тебе может достать отличную лодку, но за нее придется заплатить жизнелюбием.

– Если лодка отличная, то мне не жалко! – сказал Гейб.

– Подумай, – сказал Джонас. – Вот просыпаешься ты утром после сделки – а жизнь тебе не в радость. И лодка не в радость. Вставать с кровати не хочется.

– Ну, отлежусь, и пройдет.

– Вот все так и считали. Но нет, это бы не прошло, Гейб. Он забирал часть человека навсегда.

– То есть что – я бы просто всю жизнь лежал и ничего не хотел?

– Вроде того.

– Не, так не годится. Лучше бы я тогда честностью заплатил. Стал бы вруном и проходимцем, зато с отличной лодкой.

Джонас рассмеялся.

– Поверь мне, Гейб, – сказал он, подливая себе чаю, – Торговец всю Деревню держал на крючке. Каждый, страстно чего-нибудь хотевший, расплатился важной частью себя. И никто не понимал, насколько это страшно. Всем казалось – пустяки. В какой-то момент стало ясно, что это не может продолжаться, но для этого пришлось погибнуть Мэтти. После этого Торжище больше не проводили.

Кира, слушавшая разговор молча, вздохнула. Они с Мэтти были очень близки. Гейб нахмурился: он не знал, что смерть Мэтти связана с Торжищем. Все говорили только, что он погиб, «сражаясь со злом».

Все немного помолчали. За окном начался дождь. Капли застучали по крыше.

– Гейб, – произнес Джонас, – я хочу поговорить с тобой про твой дар.

Гейб сразу смутился. К этой теме они подступались не первый раз, но он не был готов объяснять, как научился рыскать в чужих головах.

– У тебя точно есть дар, – продолжил Джонас. – Я тоже наделен некоторой силой… она проявилась, когда мне было около двенадцати. Я мог на чем-нибудь сконцентрироваться и увидеть…

Он помолчал и повернулся к Кире:

– Я не знаю, как это понятно описать.

Кира попробовала помочь:

– Джонас умеет видеть дальше. Видеть другие места и что там происходит.

– Теперь эта сила угасает, – добавил Джонас. – Я чувствую, как она меня покидает. И у Киры то же самое.

– Кира, у тебя тоже дар? – удивился Гейб.

– Да, только другой. Моя сила – в моих руках, – пояснила Кира. – Как и Джонас, я поняла это в отрочестве. Мои руки способны создавать вещи, которые другим людям недоступны. Но теперь, – добавила она с улыбкой, – эта способность меня тоже покидает. Но это не страшно. Думаю, ни мне, ни Джонасу эти способности больше не нужны. Мы использовали их, чтобы построить здесь свою жизнь и помочь другим.

– Вообще-то речь о тебе, Гейб, – напомнил Джонас. – Я чувствовал, что у тебя есть дар, еще когда ты был совсем малышом. Когда забрал тебя и сбежал из коммуны, где мы жили. Я ждал, пока твой дар проявится сам по себе… – он выжидающе взглянул на Гейба, но тот только усмехнулся:

– Мой дар явно не судостроение.

– Тебе нужно найти свой дар и овладеть им, – Джонас не дал ему уйти от темы. – Потому что тебе предстоит серьезное испытание. Я постараюсь помочь. Попробую увидеть дальше еще один последний раз.

– Зачем? – ахнула Кира.

– Зачем? – повторил Гейб.

– Нужно найти Торговца, – ответил Джонас. – Я узнал, что он все еще рядом. И он по-прежнему чрезвычайно опасен.

Дождь усилился; поднялся ветер. Ветки деревьев начали хлестать по стенам дома. Кира пошла закрывать окна. Джонас продолжил:

– Я найду его, Гейб, но дальше все будет зависеть от тебя. Ты должен его уничтожить.

– Ты что, хочешь, чтобы я убил человека?! – оторопел Гейб. – При чем тут я вообще?

Джонас устало вздохнул.

– Разговор выходит длиннее, чем я хотел, а ведь я тебе не рассказал еще кое-что важное. Но уже поздно. Давай продолжим утром.

9

На мокрую траву за ночь осыпались листья, но к утру дождь перестал и выглянуло бледное солнце. Гейб проснулся поздно. Он дремал на диване, пока его не разбудили звуки домашней суеты.

Кира занималась детьми. Спокойно, но твердо она объясняла Мэтту, почему нельзя отнимать игрушку у сестры. Аннабель зажала игрушку в кулачке и вызывающе смотрела на брата. Заметив, что Гейб проснулся, Кира повернулась к нему.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она. – Ты так долго спал.

– Да, я что-то разоспался, – кивнул Гейб и огляделся. – А Джонас дома?

– Нет, ему пришлось уйти.

– Но ведь он обещал рассказать…

– Не волнуйся, он сдержит обещание. Просто за ним прислали по срочному делу. Одна женщина сильно заболела.

– Но почему позвали Джонаса, а не Травника?

– Я тоже удивилась, – Кира развела руками. – Она сама попросила его позвать. Ты голодный? Будешь хлеб с вареньем?

Гейб подошел к столу. Она налила ему кружку молока. Он отпил и намазал малиновое варенье на свежий хлеб с хрустящей корочкой. Кира снова переключилась на детей.

– Как ты думаешь, они будут помнить все это, когда подрастут? – неожиданно спросил Гейб.

– Ссору из-за игрушки? Хлеб с вареньем? Мне кажется, они слишком малы, чтобы запоминать мелочи. Но, думаю, у них сохранится общее ощущение заботы. – Кира подлила ему молока. – Почему ты спрашиваешь?

– Просто интересно.

– Я, кажется, помню, как спала рядом с мамой, когда еще даже говорить не умела. И, по-моему, она мне пела. Мне было примерно столько, сколько сейчас Аннабель. Только я еще не ходила. Долго училась из-за ноги.

Одна нога у нее была искривлена, поэтому Кира пользовалась посохом при ходьбе. Гейб задумчиво посмотрел на нее и на посох.

– Я помню, как сидел на багажнике велосипеда. Ты же видела велосипед в музее?

– Конечно.

– Ну вот. Но сюда меня привез Джонас, а он мне не отец. И маму я тоже не помню, как Аннабель и Мэтью тебя запомнят… – он ссутулился и вздохнул. – Но при этом, знаешь, я смутно помню какую-то другую женщину… Очень смутно.

– Что ты помнишь?

Гейб покачал головой.

– Я знаю только, что не выдумал ее. И что она меня любила.

– Значит, так и было, – улыбнулась Кира. – Можно не помнить подробностей своего детства, но любовь невозможно забыть.

– Да, – согласился Гейб и, помолчав, признался: – Мне нужно кое-что рассказать вам с Джонасом.

– Что, милый?

– Я уже нашел свой дар. Я умею… не знаю что, я называю это «рыскать». Первый раз это случилось само по себе, я удивился и немного испугался. А потом понял, что могу сам вызывать это состояние и управлять им.

– У меня было так же, – кивнула Кира. – Рассказывай дальше.

– Ну и сегодня, несколько минут назад, когда ты возилась с детьми… – Гейб кивнул в угол, где малыши прилежно строили башни из кубиков. – Я лежал на диване в полудреме, смотрел на вас и решил порыскать в голове Мэтью.

– Мэтью? – удивилась Кира.

– Да, потому что он мальчик. Скорее всего, девочки мало чем отличаются, просто я хотел узнать, каково это: смотреть на маму, когда ты маленький мальчик.

Оба оглянулись на Мэтью. Тот, высунув язык от усердия, прилаживал синюю башенку поверх стопки красных кубиков.

– И… как ты попал к нему в голову?

– Я сосредоточился на нем так сильно, как только мог. Ты показывала, как складывать кубики. Когда это получается, то сперва наступает тишина. И она наступила: ты объясняла, что кубики разной формы, а потом я перестал тебя слышать. И я как бы стал частью переживаний Мэтью. Я все чувствовал так, будто это я переживаю, а не он…

– Выходит, твой дар – понимать переживания других?

– Можно так сказать, но я перенимаю эти переживания, а не просто наблюдаю. Как бы становлюсь тем, кто переживает. И, оказавшись в сознании Мэтью, я увидел, что он чувствует себя очень любимым.

– Да, Мэтью очень любимый ребенок, – улыбнулась Кира.

– И он знает это. Как я про ту женщину – тоже знал.

Оба замолчали и какое-то время просто наблюдали, как играют дети. Потом Гейб помог убрать со стола, и Кира стала собирать малышей на прогулку.

– Хочешь с нами? Или здесь побудешь? – спросила она. – Ума не приложу, почему Джонаса нет так долго.

Гейб выглянул в окно. Жители Деревни спешили по своим делам. В глубине фруктового сада располагалась библиотека; кажется, она была закрыта. На игровой площадке поблизости дети, вереща, пинали мяч. Обычный день в тихом и благополучном поселении. Только вот кто-то посреди этого благополучия болел настолько тяжело, что Джонас был там и никак не шел домой. Гейб решил, что все-таки хочет не дожидаться его, а найти прямо сейчас.

– Ты не знаешь, кто именно заболел? – спросил он Киру. Та помогала Аннабель просунуть пухлую ручку в рукав.

– Ее зовут Клэр, – ответила Кира. – Ты ее наверняка видел. Такая тихая, сгорбленная, очень-очень старая.

– Да… – нахмурился Гейб. – Я часто ее вижу.

– Есть вероятность, что больше не увидишь. В таком возрасте тяжелые болезни, как правило, проходят уже вместе с жизнью.

Дети были, наконец, готовы к прогулке. Держа Аннабель на одной руке и протянув Мэтью вторую, Кира направилась к выходу.

– Можно я оставлю у вас здесь весло? – спросил Гейб, открывая перед ней дверь.

Весло стояло в углу прихожей. Солнце играло на древесине золотистыми бликами.

– Конечно. Дети его не испортят, не бойся.

Гейб помог Кире спуститься с крыльца.

– Где живет Клэр?

– Где-то в той стороне, – Кира показала подбородком в направлении библиотеки. За ней в тени деревьев виднелись небольшие домики. Гейб поблагодарил ее за еду и ночлег и побрел в сторону этих домиков, надеясь найти там Джонаса. Ему не терпелось продолжить вчерашний разговор, который сейчас не укладывался в голове: неужели Джонас действительно говорил, что ему надо убить какого-то торговца? Почему этого неприятного человека нельзя просто не пускать в Деревню, зачем убивать? И почему об убийстве вдруг говорит Джонас – всегда такой добрый и понимающий?

Домик Клэр был наполовину скрыт за деревьями, но Гейб без труда его нашел, потому что рядом судачили несколько пожилых женщин.

– Так неожиданно, – услышал он. – На ровном месте! Еще вчера была здорова.

– Возраст такой, – изрекла высокая седая старуха, и остальные закивали.

Приблизившись, Гейб вежливо спросил:

– Скажите, Джонас там?

Одна из женщин кивнула и тут же обратилась к товарке:

– Кстати, странно: зачем ей понадобился Джонас? Я даже не знала, что они знакомы…

Старухи тут же потеряли всякий интерес к Гейбу, и он пошел к двери. Постучав и не получив ответа, он дернул за ручку. Дверь открылась.

Внутри царил полумрак. После ночного дождя сиял ясный день, но окна в домике были занавешены. Пахло прелыми фруктами, старостью, сушеными травами и пылью.

В гостиной сидел задумчивый Травник.

– А где Джонас? – спросил Гейб.

– Я здесь! – послышался голос из спальни. – Иди к нам.

Джонас сидел у кровати, на которой лежала та самая старуха, что приходила посмотреть, как Гейб строит свою лодку. Гейб не понимал, почему она вдруг оказалась важнее разговора про Торговца.

– Мы не договорили вчера, – напомнил Гейб, заходя в спальню. – И мне тоже есть что тебе…

– Тсс, – перебил Джонас.

Глаза постепенно привыкли к полумраку, и Гейб смог лучше разглядеть и Джонаса, и Клэр. Ее глаза были открыты; худые пальцы перебирали ткань одеяла. Джонас склонился к ней очень близко, прислушиваясь. Пересохшие старческие губы что-то еле заметно шептали. Джонас кивал. Гейб расслышал только два слова:

– Расскажи ему.

10

– Прости, мне что-то не верится.

Они сидели на скамье позади библиотеки – той же самой, где Джонас недавно разговаривал с Клэр. Гейб качал головой. Устало потерев лицо руками, Джонас сказал:

– Вчера я то же самое подумал: старушка спятила или просто фантазерка.

Гейбу хотелось вскочить и убежать. Быть где угодно, только не здесь. Рыбачить с Натаном. Заново строить лодку. Заново ее утопить. Делать что угодно, только не слышать, как человек, который всегда был для него важен, бредит как сумасшедший. То говорит, что нужно кого-то убить, то несет что-то про украденную молодость…

Он повернулся к Джонасу и постарался говорить спокойно:

– Знаешь… Мне кажется, ты слишком много работаешь. И слишком много читаешь. Тебе бы почаще гулять вдоль реки. Она успокаивает…

– Гейб, послушай меня! – перебил Джонас, повышая голос, потому что его начало накрывать отчаянье. – У нас мало времени. Клэр не выдумывает. Ты был слишком мал, когда мы сбежали, поэтому все это звучит небылицей, но я многое помню. Помню вещи, которые нельзя придумать, если ты не жил в коммуне. И Клэр я тоже помню. Она работала в рыбном Инкубатории, но приходила помогать в Воспитательный Центр, хотя это было против правил. Она приходила, потому что там был ты, Гейб. Она твоя мать. Там это называлось – Роженица. Эти девушки вынашивали и рожали младенцев, которых у них затем навсегда отбирали. Никто из них не знал, где их дети, но Клэр умудрилась тебя найти. И там, и теперь здесь.

Гейб наклонился, снял с ноги сандалию и вытряхнул камушек, коловший палец.

Посмотрел на птицу, порхавшую в кроне ближайшего дерева. Разглядел, что она держит в клюве веточку.

Изучил царапину на руке.

Зевнул, потянулся.

Расстегнул и застегнул воротничок рубашки.

Джонас наблюдал, как тот мается.

– Знаешь, – произнес он, наконец, – я не помню коммуну, но помню, что какая-то женщина меня любила. И детали совпадают. Поэтому, конечно, все это звучит как правда…

– Это правда, Гейб.

– Джонас, но как какой-то человек может отбирать у других людей молодость?! Или часть души, как ты вчера рассказывал?

Джонас задумчиво посмотрел на тропинку, пересекавшую большую зеленую лужайку. По ней неспешно шел Ментор. К удивлению Гейба, Джонас его окликнул и помахал рукой, а потом поднялся и жестом предложил Гейбу подойти к нему.

Учитель, остановившийся на оклик, ждал их. Это был сутулый бородатый мужчина, почти старик, но с молодым и пронзительным взглядом. Гейбу он всегда нравился.

– Доброе утро, – улыбнулся Ментор. – Как ваши дела?

– Пытаюсь рассказать Гейбу про Торговца, – произнес Джонас. – Но он не верит мне.

– Зачем о нем рассказывать? – поморщился Ментор. – Этот кошмар в прошлом.

– Боюсь, что нет, – сказал Джонас. – Я потом объясню. Сейчас мне важно доказать Гейбу, что это не выдумки.

– О нет, это, к сожалению, не выдумки, – вздохнул учитель. – Мне ли не знать.

– Расскажете свою историю? – попросил Джонас.

Ментор нахмурился и взглянул на него, как бы спрашивая, действительно ли это важно. Джонас кивнул.

– Не люблю я про это вспоминать, ну да ладно. Ты был еще маленьким хулиганом, Гейб. На Торжище детей не пускали, но дети тоже о нем слышали.

– Мы знали, что там происходит что-то загадочное, – кивнул Гейб. – И знали, что там собирается чуть ли не вся Деревня.

– Да, – вздохнул Ментор. – Одних манила эта «загадочность», а других развлекало смотреть, как первые выставляют себя дураками. Я стал одним из дураков. А дело было так. Незадолго до Торжища я овдовел. Со мной жила дочь, но я знал, что она вот-вот выскочит замуж и оставит меня одного. Я боялся одиночества. Меня снедала глупая жалость к себе. А еще мне нравилась одна женщина, тоже вдова. Словом, на Торжище я решился заключить сделку.

– Вы хотели жениться на вдове через сделку с Торговцем? – не понял Гейб.

Учитель горько засмеялся:

– Вроде того. Захотел стать моложе и привлекательнее, чтобы та вдова в меня влюбилась. Подошел к Торговцу…

– Но ведь он просто шарлатан?

– Нет, Гейб, – произнес учитель, и взгляд у него был такой серьезный, что Гейбу стало не по себе. – Он не шарлатан, он воплощенное зло.

– Ладно, – медленно протянул Гейб, – и что же он попросил взамен?

– Его условия были расплывчаты. Он хитер и просит что-то, что тебе кажется несущественным. Я просто не вникал в суть, как и остальные не вникали. Но сводилось все к тому, что я должен заплатить честью.

– И вы согласились?

– Я же сказал, что был дураком.

– Но вас же все уважают, – заметил Гейб. – И что-то вы не помолодели. Значит, сделка не состоялась? Или «воплощенному злу» не под силу такие вещи?

– О, сделка, увы, состоялась. Я тогда стал выше, краше, и у меня исчезла лысина. Исчезло пятно, из-за которого вы меня дразнили, помнишь? – учитель дотронулся до своей щеки, на которой пламенело огромное родимое пятно.

– Если бы вы так изменились, я бы точно запомнил, – возразил Гейб. – Я же у вас учился уже тогда.

– Дело было на школьных каникулах, – Ментор пожал плечами. – Просто поверь мне, я не лгу. Мои слова могут подтвердить другие.

Гейб подумал, что нужно будет действительно поговорить про это с кем-то еще, но уже видел, что учитель говорит правду, какой бы невероятной она ни казалась. Торговец, получается, был каким-то сильным магом? И, раз он обладал такой силой, чтобы омолодить учителя, значит… значит, мог и состарить Клэр.

Значит, Клэр заключила с ним какую-то сделку.

И, значит, она действительно могла быть его матерью.

Эта мысль не укладывалась у него в голове.

Учитель продолжил:

– Я отдал Торговцу важную часть себя и стал злобным эгоистом. Красавцем в расцвете сил, но крайне неприятным красавцем. И вдове я такой был не нужен, да и никому другому тоже.

– Но все вернулось на свои места?

– Джонас вмешался. Зараза уже расползлась по всей Деревне. Среди нас стали процветать жадность, зависть и другие ужасные вещи. Да, в итоге все вернулось на свои места, но цена была непомерно высокой…

– Мэтти, – догадался Гейб.

– Да. Мэтти сражался с ним и погиб, чтобы я получил обратно свою лысину и родимое пятно, – учитель горько засмеялся. – А Джонас изгнал Торговца.

– А он вернулся, – вздохнул Джонас. – И с ним снова придется сражаться. Только в этот раз надо довести дело до конца.

– И кого отправим рисковать жизнью в этот раз? – спросил Ментор.

– Меня, – прошептал Гейб.

Учитель молча посмотрел на него, потом отвернулся и, качая головой, побрел прочь.

– То есть сделки Торговца можно расторгнуть, только если кто-то умрет? – произнес Гейб, поднимая взгляд на Джонаса. – И нет другого способа?

– Не знаю, – признался Джонас. – И мне тоже страшно, Гейб. И за тебя, и за Клэр, и за всех нас.

– Я хочу поговорить с матерью, – сказал Гейб.

Они поспешили обратно в дом, где умирала Клэр.

Травник, дежуривший в доме, зажег лампу на столе.

Гейб уверенно подошел к кровати. Он точно знал, что хочет сказать.

Что всю жизнь ждал встречи с ней.

Что ему неважно, что она старая.

Что он хочет быть рядом, сколько бы времени ни осталось.

Но когда он встал на колени рядом с кроватью, то увидел, что выцветшие полуоткрытые глаза начали стекленеть. Неподвижная рука на одеяле, когда он ее коснулся, на ощупь была холодной.

Гейб разрыдался и повернулся к Джонасу, стоявшему в дверях спальни.

– Мы опоздали! – произнес Гейб. – Я не успел ничего сказать… Я столько всего хотел… – он закрыл лицо руками.

Джонас подошел, аккуратно отстранил Гейба от кровати и прикоснулся к шее Клэр, ища пульс.

– Сердце бьется, – сказал он. – Она при смерти, но пока жива. Времени в обрез, и силы моей осталось на донышке. Но я попробую выяснить, где сейчас Торговец. А дальше дело за тобой.

– Хорошо, – Гейб вытер глаза рукавом рубашки. – Что тебе нужно для этого?

– Тишина. Чтобы сосредоточиться. Клэр, ты слышишь меня? – Джонас опять склонился над старухой. Она не ответила. – С тобой побудет Гейб.

Гейб взял узловатую руку в свою.

– Я запру входную дверь, чтобы никто нам не помешал, и буду стоять у окна, – объяснял Джонас. – Что бы со мной ни происходило, не пугайся, Гейб. Видеть дальше не опасно, но это выматывает.

Гейб кивнул. Джонас вышел из дома, бегло переговорил со стоявшими там людьми, а потом вернулся и запер дверь. Гейб видел, что с ним уже происходит некая перемена, но не мог толком понять, в чем она выражается. Джонас подошел к окну и стал всматриваться в темноту. Взгляд его был спокойным, а дыхание – глубоким и медленным. В какой-то момент его лицо исказила гримаса будто бы боли и он охнул. Гейб увидел, что от него начинает исходить мерцание, которое затем превратилось в серебристый свет.

– Джонас найдет Торговца, – прошептал Гейб, надеясь, что Клэр его слышит, и мягко сжал ее руку в своей. – И мы расторгнем вашу сделку. Мы спасем тебя.

Потом он замолчал, чтобы не мешать Джонасу, и принялся ждать.

* * *

Когда все закончилось, Гейбу пришлось помочь Джонасу дойти до кресла-качалки, потому что он тяжело дышал, как после долгого бега, и ноги его подкашивались.

– Что ты увидел? – спросил Гейб.

Но Джонас был не в состоянии говорить. Он прикрыл глаза и жестом попросил Гейба подождать. Гейб кивнул, вернулся к кровати и снова взял Клэр за руку.

– Я был прав: это последний раз, – произнес Джонас, отдышавшись. – Это стало слишком тяжело.

– Ты нашел его? – спросил Гейб.

– Он рядом, – кивнул Джонас. – Твой выход, Гейб. Я останусь с Клэр.

«Он рядом» прозвучало жутко; у Гейба по спине пробежали мурашки.

Где рядом?

Насколько рядом?

Гейб посмотрел в окно, и ему померещилось, будто кто-то стоит среди деревьев. Он тут же отвернулся, но теперь его насторожили тени в приоткрытом шкафу. Потом скрипнула доска, и он чуть не подскочил от неожиданности. Но это всего лишь кресло-качалка скрипнуло под весом Джонаса.

– Забыл рассказать тебе еще одну вещь, которую мы с Клэр вместе помним, – произнес Джонас и улыбнулся. – У тебя была игрушка-бегемотик. Ты с ним не расставался. Чуть ушки ему не отжевал.

– Мо, – произнес Гейб и сам удивился, как этот слог выплыл из недр памяти. – Надо же, я помню. Его звали Мо.

– Он бы тебе сейчас не помешал, – грустно усмехнулся Джонас. – Ты обнимал его, когда тебе становилось страшно.

– Мне страшно, но это не значит, что я не готов, – произнес Гейб, выпрямляясь.

* * *

Гейб стоял в темноте у кромки воды.

Джонас не пошел с ним.

– Много лет назад, когда я сбежал с тобой, я покинул человека, которого любил. Я звал его с собой, но он отказался, потому что эта история была целиком моя, ему не было в ней места. Мне нужно было справиться самому. Узнать свои силы и слабости. Посмотреть в лицо своим страхам. И теперь начинается твоя история, Гейб. Мне нет в ней места. Она только твоя.

Гейб вместо ответа наклонился и поцеловал прохладную щеку старухи, а потом повернулся к Джонасу.

– Где его искать? – спросил он.

Теперь, стоя босиком на крупном песке, Гейб чувствовал себя маленьким и испуганным. Луна скрылась за облаками, укутав реку и противоположный берег в чернильную мглу. Гейб любил реку, но почему-то никогда не приходил сюда ночью. В темноте она казалась зловещей.

Гейб хорошо плавал, но они с друзьями купались ниже по течению, в излучине, защищенной скалами. Вода там была тихая, отделенная от шумных порогов. Там было безопасно. Но Джонас велел переплыть реку именно здесь. Тогда река немного снесет его вниз по течению, и он выйдет ровно в том месте, где Торговец дожидается смерти Клэр.

– Что он там делает? – удивился Гейб.

– Полагаю, ждет развязки той каши, которую заварил. Мне кажется, он что-то получает не только в момент сделки, но и все время после. Его жертвы думают, что после сделки он навсегда исчезнет из их жизни, однако они навсегда оказываются к нему привязаны, и он до последнего что-то берет, и берет, и берет. Раньше он часто появлялся рядом с Деревней, потому что здесь было много его жертв. И сейчас он появился снова, пришел следом за Клэр.

Гейб сделал шаг вперед и почувствовал, как вода огибает его щиколотки. Позавчерашняя катастрофа с лодкой ясно показала, насколько быстрое здесь течение. Но Гейб был уверен, что у него достанет силы одолеть реку. В руках он держал свое кедровое весло, за которым пришлось сбегать домой к Джонасу. Грязная лодка, разбитая и бесполезная, по-прежнему была привязана к дереву; реку предстояло пересечь вброд. Гейб подумал, что сможет отталкиваться веслом от камней, переходя реку, а может, оно и в качестве оружия сгодится, когда он переберется на ту сторону.

Он стоял в воде и размышлял о Торговце. О чем он думает? Что чувствует? Как он устроен, этот загадочный злодей, которого нужно уничтожить?

Как его уничтожить?..

Как вообще уничтожают людей?

Человек ли Торговец?..

У Гейба не было плана, и он не представлял, как вообще можно кого-то уничтожить, и даже от мыслей о способе убийства ему делалось не по себе. В школе учили разбираться в смертельно ядовитых ягодах и растениях, чтобы дети знали, какие не трогать. Однако готовить отраву, чтобы подмешать Торговцу в еду, не было времени. Еще можно было бы ударить его по голове тяжелым камнем, если Гейбу повезет и он, например, застанет Торговца спящим. Спит ли Торговец вообще? Ест ли?

Вода теперь доходила до колен; пора было перестать гадать про Торговца и сосредоточиться на преодолении реки. Гейб медленно продвигался глубже, помогая себе веслом. Еще пара шагов – и ступни перестали чувствовать дно. Скорость, с которой течение тотчас подхватило его, ошеломляла, а вода несколько раз накрыла его с головой, заставляя отплевываться. Река сносила его в сторону, и Гейб пытался сопротивляться, но в темноте было невозможно понять, далеко ли удалось продвинуться. На середине реки – хотя он не мог видеть, что это именно середина, – он сумел зацепиться веслом за трещину между подводными камнями и таким образом остановиться и отдышаться. Вода взбивала пену вокруг него, пока он переводил дыхание и думал о том, что ждало его на том берегу. И чем больше он об этом думал, тем невыполнимее ему казалась задача.

– Я никого не смогу убить, – прошептал Гейб в никуда, в ночь, в шум реки, и в тот же момент из-за облаков выскользнула луна, лизнув светом серебристые стволы берез на берегу.

Где-то там притаился Торговец.

А на другом берегу умирала мать Гейба.

И медлить было нельзя.

– Я никого не хочу убивать, – упрямо прошептал Гейб, и беспокойная река как будто слегка притихла, вслушиваясь в эти слова.

– Я не буду никого убивать, – произнес Гейб уже обычным голосом, и вода словно бережно отпустила его, перестала сносить вбок и завиваться водоворотами вокруг него.

Несколько слов, произнесенных в темноту, успокоили реку и очистили небо.

Гейб выдернул весло из щели между камнями и ощутил пальцами вырезанные на нем имена друзей. И двинулся к берегу сквозь спокойную воду, перечисляя эти имена в голове, но добавляя к ним Киру и Клэр, чтобы список людей, которые его любили, был полным.

11

Когда он выбрался на берег, река за его спиной вновь забурлила, а поднявшийся ветер затянул луну облаками, но Гейб успел разглядеть в бледном свете высокую фигуру, завернутую в темный плащ.

Ему внезапно стало очень холодно. Ветер, трепавший кусты и деревья, делал мокрую одежду ледяной, но Гейба начало трясти не столько от холода, сколько от страха. Он отчего-то ждал, что доберется до берега, переведет дух, составит в уме план – и двинется искать Торговца. Он думал, что противник будет прятаться.

Но противник открыто стоял на опушке и сверлил его взглядом. Глаза в темноте было не разглядеть, однако Гейб безошибочно чувствовал, как они его прожигают.

– Какая необычная встреча, – произнес Торговец. – Меня так редко кто-то специально разыскивает.

Гейб нервно сжал в руке мокрое весло.

– Что, даже не поздороваешься? – с наигранной досадой спросил Торговец.

– Меня зовут Гейб, – начал было он, но тут взметнулся плащ, и Торговец, до того стоявший на отдалении, внезапно очутился так близко, что Гейб почувствовал исходящий от него запах гнили. Лицо его в темноте казалось белым, как маска.

– Глупец, – произнес он, выдыхая зловоние. – Неужели ты думаешь, что я не знаю, как тебя зовут? Или не знаю, зачем ты здесь? Давай, покажи мне, какое у тебя оружие. Ты же принес что-нибудь, кроме этой жалкой палки?

– У меня нет оружия, – ответил Гейб. – Я не убийца.

Как только он произнес эту фразу, которая необъяснимым образом помогла ему переплыть реку, ветер снова утих, а из-за облаков выглянула луна. Торговец поморщился.

* * *

Джонас ждал, сидя в кресле-качалке, которое передвинул к кровати Клэр, чтобы не отходить от нее. Кира зашла, чтобы принести ему ужин. Она смочила водой пересохшие губы старухи, но та даже не разлепила веки. Временами она тихо стонала и перебирала пальцами одеяло, однако большую часть времени лежала неподвижно.

Если Гейб не справится, это ее последняя ночь. Возможно, последняя и для нее, и для Гейба.

Джонас отогнал эту мысль.

Он высмотрел, что Торговец находится в березовой роще на другом берегу, и увидел, что он ждет Гейба.

Джонас помнил, что Гейб, еще совсем малыш, цеплялся за жизнь даже когда он, Джонас, уже почти сдался. Поэтому он был уверен, что у Гейба дар. И надеялся, что этот дар позволит ему одолеть Торговца. Но ему легко было говорить про эту надежду, пока Гейб не отправился на встречу со злом один на один. Теперь же в нем поселилась тревога. Гейб не знал ни жестокости, ни коварства, а ему предстояло одолеть жестокое и коварное существо.

Джонас прикинул, что Гейб уже должен был переплыть реку.

* * *

Реакция природы приободрила Гейба. Словно и река, и луна, и лес были на его стороне и весь мир будто бы притих, глядя на него и на Торговца.

Торговца перемены только разозлили.

– Давай, – произнес он, – выбери себе оружие, раз не принес с собой. Например… – прежде чем Гейб успел опомниться, Торговец достал из складок плаща блестящий стилет с длинным, очень узким лезвием и вложил ему в руку.

– Ну вот. Теперь можешь попытаться меня убить, – усмехнулся Торговец.

Стилет оказался тяжелым, а рукоять так приятно лежала в руке…

Небо над ними потемнело; в кронах деревьев разгулялся ветер. В следующую секунду стилет оказался на земле, а руки Гейба безвольно обвисли и стали неподвижны. Торговец одной рукой обхватил его шею, а второй прижал к ней широкое лезвие.

– Знакомься: это называется гуаньдао, – прошептал Торговец.

Гейб чувствовал кожей сталь и надеялся, что умрет быстро, потому что в тот момент надеяться было больше не на что, но Торговец снова заговорил:

– Зачем ты пришел, глупый щенок? Я уничтожал воинов и правителей, истреблял целые семьи поколениями, превращал в ничто могущественных людей. Я развязывал войны. Зачем ты затеял тягаться с такой силой?

Гейб прекрасно знал зачем. Но понятия не имел как. Особенно сейчас, когда он понял, что имеет дело не с человеком, а действительно с силой – воплощением чего-то недоброго.

– Ты неинтересный противник, – резюмировал Торговец, опуская гуаньдао. – Но раз уж ты пришел, давай я предложу тебе сделку.

* * *

Облака расступились; за окном белела луна. На пол спальни и на кровать, где лежала Клэр, лег серебристый луч. Дыхание старухи как будто стало ровнее. Джонас прислушался и взял ее за руку. Ему показалось, что кожа, еще недавно напоминавшая на ощупь хрупкий пергамент, стала более гладкой, но луч исчез, и Джонас не смог разглядеть, почудилось ему или нет. Однако ощущение было настолько явным, что Джонас даже подумал принести лампу. Его остановило только нежелание тревожить Клэр.

Возможно, решил он, смерть разглаживает морщины, как разглаживает прошлое. Возможно, она забирает вместе с жизнью и приметы старости.

Возможно, Клэр вот-вот умрет.

Возможно, это к лучшему, потому что тогда она не узнает, что случилось с ее сыном.

Что с ним в этот самый момент происходит.

Знать бы, что с ним происходит…

* * *

– Я предлагаю тебе лодку.

– Мне не нужна лодка, – ответил Гейб.

Торговец едко расхохотался:

– Вопрос не в том, нужна ли она тебе. Я не работаю с тем, что людям нужно. Я работаю с тем, чего люди желают. Ты ведь хочешь лодку, Гейб, и очень давно хочешь. А теперь представь: парусник. Красивый, быстрый. Палуба источает запах дерева, белоснежный парус дышит на ветру. И ты направляешь его, куда пожелаешь. Плывешь к любым желанным берегам или просто рассекаешь воду в погожий денек, и есть только ты и твои желания, и никто тебе не указ.

Еще недавно Гейб только об этом и мечтал. И – удивительное дело: Торговец видел его желание, но не видел, что оно остыло. Лодка никогда не была нужна ему сама по себе, хотя да, Гейб не раз представлял, как плывет на собственном прекрасном паруснике, но главным было – куда и зачем он собирался плыть. Теперь, когда он нашел свою мать, точнее, когда узнал, что мать нашла его, лодка была и не нужна, и не желанна.

Он вспомнил, как Клэр смотрела на него из-за сосен. Вспомнил, как держал ее руку в своей.

– Ты не понял, – произнес Гейб. – Я не хочу ни лодку, ни парусник, ни…

– Подожди, – рявкнул Торговец, перебивая. – Я сделаю предложение интереснее. Представь: тот самый парусник, идеальный, с картинки. Весь твой. А на палубе – она. Длинные волосы развеваются на ветру… и вот она поворачивается, смотрит на тебя, и в этом взгляде – бесконечная нежность, и впереди у вас столько времени, что его можно транжирить, как богач транжирит деньги. Хочешь?

– Нет, – ответил Гейб.

– Нет?! – зарычал Торговец и вновь встал почти вплотную к Гейбу. – Подумай как следует! Ах, вижу… ты решил, что я говорю про эту веснушчатую красотку, Дейдру? Нет, дружок. Она тебе нравится, но ты не желаешь быть с ней всей душой. Не мой калибр. Я предлагаю оказаться на палубе с твоей матерью. С молодой, полной сил, любящей матерью, Гейб.

Гейб что было мочи сжал весло – так, что вырезанные имена друзей впились в кожу.

– Хорошенько подумай, – продолжил Торговец. – Ей не так долго осталось, если не решишься. Она не доживет до рассвета, твоя мать; твоя драгоценная Клэр.

– Не смей произносить ее имя, – ответил Гейб. – И я не хочу никаких сделок с тобой.

Джонас предупреждал, что отказываться от сделки опасно. Но Гейб уже принял решение. Зажмурившись, он сосредоточился на Торговце и начал рыскать.

Шум реки и ветра в листьях исчезли. Тишина укутала Гейба словно кокон.

Торговец был снедаем жалостью к себе и ненавистью ко всему миру. Где-то под этим грузом Гейб чувствовал огромную боль и ярость, из-за которых Торговец и стал Торговцем, но эти чувства давно затмило зло, которому он теперь служил, которое воплощал и творил. Из раза в раз, заключая сделку, Торговец выжирал жизненную силу жертвы, потому что своей жизненной силы у него не было, а были только огромное одиночество и огромная обозленность, похожие на неутолимый голод, требовавший находить все новых жертв, готовых отдать что угодно в обмен на исполнение желания. Этот голод был настолько жуткий, настолько всепоглощающий и почти одушевленный, что Гейба начало трясти и он почувствовал, что не может больше разделиться с Торговцем, что голод проедает и его душу, гонит ледяной ветер по венам, приказывает служить…

* * *

Из дремы Джонаса вывел какой-то звук.

Клэр сидела в постели. Одеяло больше не прикрывало ее плечи, и даже в бледном свете луны Джонас разглядел, что они больше не иссохшие и дряблые, а крепкие, наполненные силой.

– Я что-то проголодалась, – произнесла она, улыбаясь.

* * *

Сквозь требовательный рев голода, который двигал Торговцем, Гейб внезапно различил совершенно другой голод. Простой, человеческий, незатейливый голод до жизни. До смеха и слез, долгих бесед, усталости плодотворного дня, запаха ранней зелени весной, вкуса свежеиспеченного хлеба, дружеских объятий, похмелья после праздника, волнения перед долгожданной встречей.

И Гейб понял: есть голод, который нужно утолить, а есть голод, которому лучше дать убить голодающего.

Усилием воли он вернулся в собственный ум, покинув Торговца, и тотчас его со всех сторон обняли звуки. Глаза Торговца в свете луны блестели.

– Ты думаешь, что обманываешь других, – произнес Гейб, – а на самом деле обманываешь сам себя.

– Ты бредишь, щенок, – зашипел Торговец.

– Нет. – Гейб улыбнулся, потому что страх отступил, осталось только ясное понимание. – Ты веришь, что в твоей власти что-то отбирать у людей и что у тебя прибывает, когда у них убывает. Но это неправда.

– Неправда? – закричал Торговец. – Люди с легкостью расстаются с вещами, ценности которых не знают, это ли неправда?

– Они не расстаются, – улыбнулся Гейб. – Это морок.

– Ты сам знаешь тех, кого я сломал, – прошипел Торговец.

– Я знаю, что ты не сломал их, – возразил Гейб. – Мой школьный учитель, например. Помнишь его? С пятном на щеке.

– Жалкий дурак!

– Ты якобы забрал его честь. Но смотри: стоило убрать из его жизни тебя, как его честь вернулась. Никто не считает его бесчестным. Он не перестал быть собой. Стоило тебя убрать – все вернулось на свои места.

Торговец зарычал, но Гейб не дал ему заговорить:

– Или помнишь Эйнара? Человека, который помог моей матери меня найти.

– Это я помог ей! – закричал Торговец. – Глупый гордец из рыбацкой деревни ни при чем.

– Неправда, – снова улыбнулся Гейб. – Его участие – то, что она запомнит навсегда. Ты – просто заноза.

– Эйнар стал жалким калекой, – зашипел Торговец. – Он проиграл.

– А я слышал, что он живет хорошей жизнью, – сказал Гейб. – Покалеченное тело не так страшно, как покалеченная душа.

– Он жалкий калека! – упрямо повторил Торговец.

– Но он хороший человек. Он знает язык птиц. Его уважают в поселке, и если он нелюдим, то не потому, что люди его презирают. Он на своем месте.

– А твоя мать? – ядовито процедил Торговец. – Безрассудная дура, одолевшая почти отвесную скалу, но не одолевшая простое искушение.

– Она нашла меня, – ответил Гейб. – Она хотела найти меня и нашла. Это случилось бы и так. Ты был не нужен.

– Щенок! – закричал Торговец, но Гейб почувствовал, что в его голосе стало меньше силы, а в его присутствии – меньше угрозы. – Щенок… – захрипел он, скрючившись в лунном свете, будто его ударили под дых. – Щенок!.. – прошептал он, падая на колени в траву.

– Иногда сложно получить то, что хочешь, – произнес Гейб. – Но пока есть желания, есть надежда. Для всех: для отчаявшихся. Для уставших. Для больных. И есть, наверное, тысяча способов исполнить желание, но ты никогда не был одним из них.

Диковинный клинок, который Торговец уронил на землю, в мгновение ока покрылся ржавчиной. Сам Торговец издал жалобный стон и начал таять на глазах; запах гнили усилился.

– Ты не можешь ничего мне дать, – произнес Гейб, глядя, как его противник мало-помалу растворяется в темноте. – Ты никому ничего не мог по-настоящему дать. Все твои сделки были с самого начала недействительны. Просто мы этого не знали.

* * *

На той стороне из труб безмятежно струился дымок. Звезды гасли в предрассветном небе. Река шумела, но ее шум словно превратился в язык, который Гейб теперь понимал. И он вошел в ее воду без страха. Он поплыл назад к своему берегу, отталкиваясь веслом с любимыми именами.

Он знал, что на его пути могут возникнуть сложности, но он справится.

Он знал, что в его жизни будет множество бурных рек и трудных собеседников, но он их одолеет, потому что знает, чего хочет.

* * *

Джонас уже несколько часов как понял, что Клэр не умрет. Он принес ей суп; он говорил с ней о сыне. Она молодела на глазах, но в ее взгляде сохранялась мудрость, несвойственная молодым. Джонас не понимал, что это значит, но преображение его обнадеживало.

– Он справится, – произнесла Клэр.

– Он справится, – эхом отозвался Джонас.

Ожидание сморило его. Он бы тонул в тревожной дреме еще много часов, но его разбудил голос Клэр:

– Солнце восходит.

Он вскочил, еще не понимая, о чем речь; не помня ничего, кроме тревоги.

Клэр – молодая женщина с длинными рыжими волосами – стояла в дверном проеме у входа в дом. Джонас вперился взглядом в ее спину, не веря своим глазам, и улыбнулся.

– Я вижу Гейба, – произнесла Клэр, не оборачиваясь. – Он идет домой.

КОНЕЦ.