Я просыпаюсь в какое-то странное время суток. Вроде утро, да не утро, вокруг тускло, прохладно, на мне стопка одеял толщиной в метр, рядом Азамат посапывает. Вылезать из-под одеял совершенно не хочется.
Чуть-чуть поворочавшись, принимаюсь оглядываться. А, так мы в шатре. И сейчас, видимо, дело к вечеру, потому и освещение такое. Ну что ж, логично. Проблема только в том, что я не помню, как я здесь оказалась, но, в принципе, это можно реконструировать.
Под боком шевелится Азамат, протирая глаза. Потом потягивается и вылезает из-под одеял.
— Не замёрзла? — спрашивает, поёживаясь.
— Пока нет, — хмыкаю. — Слушай, я это несчастное платье уже вторые сутки не снимаю. Где бы помыться и во что бы переодеться, а?
— Ну, переодеться тебе вчера надарили, — он кивает в сторону кучи разноцветного барахла под стеной шатра. — Даже мне вчера кое-чего подарили, правда, по-моему, не всё по размеру подойдёт. А помыться — сейчас к Арону пойдём, мы тут близко от его дома.
Я усилием воли заставляю себя выбраться из-под тёплых одеял и выкапываю в куче вещей что-нибудь наименее отягчённое драгоценными камнями и наиболее носибельное. Азамат прихватывает мои вещи вместе со своими под мышку, и мы идём к Арону.
Арон сидит дома один и плачет.
— Да ладно уж тебе так сокрушаться, — утешает его Азамат, который, видимо, знает, в чём дело. Я только холодею и таращусь.
— Что стряслось?
— Да он всё дом наш жалеет, — поясняет Азамат. — Он за ним столько лет присматривал, а тут раз — и всё сгорело.
— А-а, — облегчённо выдыхаю я. — Ну, это, конечно, очень грустно. Я бы тоже расстроилась. Собственно, я и так расстроилась, только времени на это не было. Но зато мы все живы и здоровы.
— Вот и я говорю, — поддакивает Азамат. — Мы легко отделались, в семье ведь никто не пострадал. А дом новый построим, это не штука.
— Да понимаю, — всхлипывает Арон, роняя слёзы в бороду. — Но уж очень жалко…
Я ухожу мыться, оставив Азамата успокаивать братишку.
Боже, какое счастье — вымыться и переодеться в чистое! Хорошо и то, что дамы, одарившие меня шитыми нарядами, не забыли и про бельё, хотя на мой вкус оно всё чересчур кружевное и малофункциональное. Но, наверное, дарить можно только такое.
За лёгким завтраком мы слушаем доносящиеся из-за окна песни и вопли.
— Это так теперь и будет? — спрашиваю.
— Ещё сегодняшнюю ночь и завтрашнюю будут праздновать, — говорит Азамат. — Так положено. Сегодня, кстати, должны были съехаться лучшие певцы и сказители, так что у тебя будет шанс послушать песни о создании мира в самом лучшем исполнении.
— А их записывать можно? — спрашиваю.
— Ну, вообще, у каждого уважающего себя сказителя есть студийные записи, — пожимает плечами Азамат. — С другой стороны, на празднике часто получается выразительнее и вдохновеннее. Так что, если хочешь, пиши.
Записывающей техники у меня, правда, не густо: Азаматов бук и Азаматов же мобильник. Лучше и правда студийный диск купить, бабушке-то на выразительность наплевать, ей для архива.
Через некоторое время мы двигаем к Дому Старейшин, где уже настраиваются новоприбывшие музыканты. Азамат предлагает мне вчерашнего беременного вина, но я пока не горю желанием снова отрубиться на произвольном месте. Всё-таки муданжские чудодейственные снадобья хороши только для самих же муданжцев. А вот остались ли ещё мои остренькие колбаски?..
— Что же ты так себя не бережёшь? — спрашиваю, старательно забывая, что меня саму вчера отсюда кто-то унёс. В конце концов, я была уставшая, после работы и вообще.
— Да меня как все стали поздравлять, и с каждым же выпить надо, а я и накануне не спал, вот и получилось… — смущённо объясняется Эцаган. — Мне уже Алтонгирел за это вставил по печёнку, вы уж не начинайте, Хотон-хон…
Видимо, мне придётся смириться с тем, что никто больше не будет меня называть по имени.
— А тебя-то с чем поздравляли? — спрашивает один из наёмников, раскуривая трубку с какой-то зеленью.
— А я успешно провёл группу через Короул! — немедленно сообщает Эцаган. — Да, Хотон-хон, вы же этого ещё не слышали, наверное… Рассказать?
— Конечно расскажи! — я усаживаюсь поудобнее и беру себе ещё колбаску.
— Ой, нет, только не опять! — стонет другой наёмник и, вместе с ещё двумя, встаёт и отходит к другому костру. Мы сидим довольно близко к воде, от неё тянет прохладой, и я поплотнее закутываюсь в тёплый расшитый золотом диль. Азамат на мосту зацепился языком за одного из сказителей, так что пока оттуда льётся только негромкая музыка.
— Дело было так, — с горящими глазами принимается рассказывать Эцаган. — Капитан, то есть, я хочу сказать, Ахмад-хон, назначил меня главным в той группе, что должна была зайти с Короула.
— Ни шакала себе! — вылупляется тот наёмник, что был не в курсе Эцагановых похождений. Я только мучительно припоминаю, что, когда Азамат предложил одну группу отправить через этот самый Короул, многие были против.
— Ага, — довольно кивает Эцаган. — Ахмад-хон мне и раньше самые опасные миссии доверял, а тут уж сами боги велели, я ведь дважды бывал на Короуле!
— Чего ж ты там забыл? — спрашивает жена наёмника, грудастая и крашеная в рыжий.
— Да его вечно несёт, куда не надо, — отмахивается наёмник постарше, лежащий поодаль, подперев голову рукой и задумчиво побалтывая остатками хримги в пиале.
— Так ведь прикольно! — объясняет Эцаган, разводя руками. — Надо же понять, чего все боятся!
— Это у него так стресс выходит, — снова встревает старый наёмник. — Как что плохое случается, сразу лезет на рожон. То по пещерам Короула бродить, то на морского змея охотиться, то на джингошей…
— И правда, — поддакивает другой наёмник, — тебя Ахмад-хон разве не за это из команды попросил?
Эцаган поджимает губы и собирается ответить какой-нибудь грубостью.
— Дайте ему уже рассказать, — говорю. — Чего привязались к парню? Ну молодой, ну горячий, зато с каким сложным заданием справился!
Молодой наёмник ахает, остальные оборачиваются.
— Ой, Хотон-хон, мы вас не заметили! Простите! Давай, Кудряш, рассказывай, раз Хотон-хон просит!
Эцаган кивает мне, широко улыбаясь. Я в ответ подмигиваю.
— Короче, дело было так. Мы перелетели на ту сторону гор прямо от штаба, и под прикрытием добрались до Красных Рогов — это как раз напротив места столкновения с джингошами. Часов за пять добрались, унгуцы оставили и сразу пошли вглубь, чтобы к утру уже до джингошского лагеря добраться. В этом месте горы узкие, можно за полдня и ночь перейти. И вот, входим мы в пещеры…
На этом месте три наёмничьих жены встают, как по команде и уходят к другому костру.
— Чего это они? — моргаю.
— Боятся, — пожимает плечами один из наёмников. — Женщины, что с них взять?
Я только кривлюсь и киваю Эцагану, чтобы продолжал.
— Так вот, входим мы в пещеры, а там воды по колено, а в ней череп светится!
— Вот шакал! — охает наёмник, а его жена — единственная оставшаяся — заметно бледнеет.
— Ну и что вы сделали? — спрашиваю с интересом.
— А я камнем в него кинул, он и рассыпался, — гордо заявляет Эцаган. — Это там такие мелкие светящиеся рачки живут, они группами собираются, и иногда получаются такие формы, что можно на что-то подумать. Ну, я всем объяснил, что да как, а они мне, дескать, а что если это предзнаменовение? Ну, к счастью, Ахмад-хон с нами почти всех боеспособных учеников духовников отправил, они быстро остальных успокоили. Сказали, мол, это Короул джингошам смерть пророчит.
Я хихикаю, но этого, кажется, никто не замечает.
— Короче, — говорит Эцаган, — идём дальше. Фонари все включили, чтобы теней не осталось, а то знаете, как бывает, пещеры гулкие, в каждом тёмном углу что-нибудь мерещится…
— Да откуда же Хотон-хон может такие вещи знать? — встревает один из наёмников. — Кудряш, ты что?
— Ну, вообще-то, я бывала в пещерах. Правда те были уже все исхожены, но всё равно, когда пещера большая, там гулко и темно, ещё и звуки какие-нибудь, и правда жутковато.
— А зачем вы туда ходили? — изумлённо спрашивает жена наёмника.
— Затем и ходила, — хмыкаю. — Побояться.
Они ржут минут три, мне даже неловко становится, что развеяла Эцагану всю атмосферу для страшных рассказов. Наверху, на мосту настраивается оркестр, незнакомый голос тянет «о-о-о» на одной ноте. К чему бы это?
— Ладно, — продолжает Эцаган, отсмеявшись. — Идём, значит, мы дальше. Под ногами снова сухо стало, даже местами свет через какие-то щели пробивается. Я этот путь знаю, ходил по нему, когда первый раз там бывал. Ну, мы, как полагается, верёвку тянем и номерки раскладываем, регулярно пересчитываемся. И вот выходим в такую пещеру, где прямо совсем светло. Ну, не как днём, но как в первых сумерках. После тьмы-то всё светло. А там даже зелень какая-то по стенам пробивается. Заходим, значит, мы в эту пещеру, а навстречу нам бабка с козой!
— Ой! — жена наёмника аж за лицо схватилась. Остальные сидят такие напряжённые, ждут продолжения. Одну меня смех разбирает, но я сдерживаюсь.
— Я говорю, — продолжает Эцаган, — спокуха, ребят, тут может быть второй выход, мало ли, на плато и деревня может быть. Ну, все столпились, на бабку пялятся, а она такая: ой, ребятки, да какие славные-красивые, зашли бы к нам в деревню, а то у нас уж давно молодых не осталось, помогли бы малость по хозяйству, старики-то не справляются, а мы бы вас козлятинкой свежей угостили, да с молочком… — Эцаган смешно и убедительно подражает манере старухиной речи. — Ну, мужики мои чутка расслабились, стали прикидывать, нельзя ли нам задержаться, старым людям помочь. А я стою, смотрю на козу, и всё думаю, что ж с ней не так? Говорю, мол, извините, у нас время ограничено, мы к вам в другой раз лучше зайдём… А сам всё на козу смотрю. И тут доходит — шерсть-то у неё блинная, а под брюхом не висит. Я присел слегка, под брюхо-то заглянул, а оно распорото!
— А-ай! — визжит моя соседка и зажимает уши.
Несколько мужиков бормочут гуйхалахи.
Эцаган делает драматическую паузу, так что приходится его подстегнуть.
— Ну, ну, и что дальше?
— Да ничего особенного, — он пожимает плечами. — Я ребят пугать не стал, ещё шарахнутся от призрака, потеряются. Я духовников двоих вперёд подтолкнул, шепнул им, мол, читайте заклятья от горных духов. Они как жезлы достали, старуха вдруг заторопилась, дескать, у неё там суп варится, не до нас ей, в другой раз — так в другой раз. И ушла, вместе с козой.
— Ох ты демон! — выдыхают слушатели. Тот, что справа от меня сидит с супругой, гладит её по голове, мол, можешь руки убрать, страшилка кончилась.
— Идём мы дальше, — продолжает Эцаган. — Опять вглубь спустились, где темно, устали, решили небольшой привал сделать, и так быстрее шли, чем рассчитывали. Ну, подогрели еды, чаю вскипятили… Тут что-то шуршит.
— Небось летучая мышь, — неуверенно предполагает один наёмник.
— Мы тоже сначала так подумали, — зловеще улыбается Эцаган. — Но уж очень на шаги похоже.
Все вокруг поёживаются.
— Я всем сказал помолчать, а Ирнчину послушать. Он ведь у нас слухарь.
— Кто? — не понимаю.
— Ну, слухарь. Слышит очень хорошо. А вы не знали? Он ещё в детстве, когда у него сестра маленькая умерла, с ней через землю разговаривал, вот так он слышит, представляете?
Мне наконец-то становится не по себе, Эцаган может гордиться.
— Так вот, Ирнчин послушал и говорит, ходит там какой-то человек, под нос бормочет, а за ним верёвка по полу тянется. А бормочет, что у него соль кончилась. Ну, я фонарик выключил, чтобы горного духа не раздражать, они же свет не любят… Взял баночку с солью, пошёл за угол поставил, подальше туда. Возвращаюсь — на меня уж на самого как на призрака смотрят. Я говорю, ребят, расслабьтесь, это ж известно кто, во всех пещерах водятся такие духи. Это ежели человека друзья в пещере бросили, и он там умер, то дух его так и ходит по той пещере. По-хорошему, надо останки захоронить, но обычно в горах не до того. Тут главное самим никого не потерять, а то дух разгневается, ну и если он чего просит, то дать. Мне про это Алтонгирел кучу всего рассказывал. В общем, в итоге, затих этот персонаж. Мы пошли дальше.
— Там ещё много ужасов? — слезливо спрашивает моя соседка.
Эцаган задумывается.
— Два.
Она прерывисто вздыхает, на меня косится, но не уходит.
— А как духи соль едят? — спрашиваю. — Точнее, они вообще едят?
— Неа, — Эцаган мотает головой. — Не едят. Но у него соль могла, например, водой размыться, а ему важно, чтобы всё снаряжение было в порядке, хоть он и не пользуется. Мёртвым всегда такие вещи важны. Иногда бывает, знаете, мужик жене заплатит за месяц секса, и вдруг случается что-нибудь с ним. Так приходит с того света, чтоб отработала!
В этот момент надо мной нависает тень, а на плечо ложится громадная ладонь. Я слегка вздрагиваю. Соседка взвизгивает и шарахается.
— Лиза, там сейчас на мосту будут исполнять песни из «Сотворения мира», — с энтузиазмом говорит Азамат. — Пошли, ты же хотела послушать!
— Щас пойду, — говорю, угощая его острой колбаской. — Тут Эцаган страшные истории рассказывает, я хотела дослушать.
— Тебе вообще-то не стоит такие вещи слушать, — хмурится мой супруг, приземляясь рядом.
— Действительно! — поддакивает муж моей соседки. — Беременным женщинам пугаться нельзя!
— Да знаете, — говорю задумчиво, — после того, как меня Ирлик попросил, когда буду умирать, подойти поближе, чтобы он смог дотянуться и сожрать мой труп, меня почему-то не пугают ваши бабки с козами. Даже не знаю, и отчего бы это?..
Моя соседка наконец-то падает в обморок, Эцаган бледнеет, а Азамат фыркает смехом и обнимает меня одной рукой.
— А… — начинает Эцаган. — Вы мне потом свои страшилки расскажете?
— Если духовник не запретит, то почему бы и нет, — пожимаю плечами. — Так что там у тебя дальше было?
— Дальше… — Эцагана явно несколько смутило, что мои приключения были страшнее, и он немного скомкивает свой рассказ. — Ну, мы ещё на зачарованный клад набрели. Такой, знаете, типа лежит гора сокровищ всяких старых, а на самом деле это такая хищная тварь. Потянешься за драгоценностями, а она ка-ак отхватит руку! Один из наших так потерял кисть, представляете?
— Представляю, — говорю. — Мне его привезли. А я ещё понять не могла, собак на вас там спустили, что ли…
— Ну вот, — продолжает Эцаган. — А потом уже на выходе лесного демона встретили. Во всей красе, огромный, чёрный, шерсть лоснится, видно, хорошо ему там живётся. Никто ведь в леса Короула не ходит, боятся. Ну, мы ему оружие показали, говорим, нас много, всё отборные воины, вооружены до ногтей, а лес твой нас не интересует, мимо идём. Так что не трать силы. Он нападать не стал, но так и шёл за нами до самого края леса, следил, чтобы дичь не стреляли и деревья не валили. Ну так нам и правда не до того было. Вот и прошли, — он разводит руками.
— Молодец, Кудряш, — с улыбкой кивает Азамат. — Молодец. Отлично справился. Я совершенно правильно тебя назначил на эту операцию.
— Да вы уже говорили, — смущается Эцаган.
— И с удовольствием повторяю. Тебя и смелостью, и умом боги щедро наделили.
— А что ж вы его из команды попёрли тогда? — интересуется лежащий наёмник.
— А чтобы урок выучил, — наставительно говорит Азамат. — Что нельзя идти в бой на горячую голову. Хочешь доказать свою доблесть, так охолони сначала.
Эцаган снова смущённо кивает.
— Ну что, — Азамат прихватывает меня под мышки. — Идём Айру-хона слушать?
— Кого?
— Ну как же, Лиза, это же самый знаменитый на Муданге сказитель!
— А-а… Ну пошли.
Он поднимает меня в воздух, ставит на ноги и ведёт на мост. Моя соседка, как раз пришедшая в себя, тоже поспешно тянет мужа за нами.
— Чего ты над бедной женщиной издевалась? — неожиданно спрашивает Азамат.
— Над какой женщиной? А что я ей сделала?
— Заставила её страшные истории слушать.
— Я заставила?!
— Конечно ты! Ты ведь теперь Хотон-хон, образец для всех женщин. Ты сидишь слушаешь, значит, и она должна.
— Но трое других ушли!
— А они, видать, не на Муданге родились. С Брошки или с Гарнета, не знаю. Ты им не указ.
— Так что мне теперь, не слушать Эцагана было, что ли, из-за этой клуши?
— Нет, зачем, просто надо было ей сказать, что она может уйти, если хочет.
Я продолжительно выдыхаю.
— Ладно, поняла. Кстати, объясни мне, что значит Хотон-хон? Это типа императрица?
Азамат задумывается, шевеля губами.
— Ну, примерно… Не могу припомнить, чтобы где-то официальный перевод попадался. Знаешь, я бы скорее сказал «первая леди». У вас ведь есть такой термин, правда?
— Угу. Ты имеешь в виду, что у меня нет реальной власти?
— Реальная власть у тебя и без титула была, — ухмыляется он. — Вот формальной нету, да и то над мужчинами. Над женщинами — сама видишь. Они теперь будут одеваться, как ты, причёсываться, как ты, слушать твою любимую музыку и так далее. Я думаю, ты понимаешь, что это большая ответственность…
— Да уж, — вздыхаю. — Боюсь, что мне придётся нанять персонального стилиста, который бы смог сбалансировать мои нужды и общественный вкус.
Азамат задумчиво кивает.
Мы подходим к крыльцу Дома Старейшин и усаживаемся у стены рядом с нашими Старейшинами, откуда открывается хороший обзор оркестра. Музыканты, надо сказать, шикарные. Некоторые помоложе, другие постарше, но все большие такие дядьки, волосы длинные по ветру летят, одежды сверкают, пёстрые расписные инструменты в больших руках пищат по-женски. Вокалист, то есть, сказитель, ещё не очень дряхлый старик, сидит на маленькой табуретке, а коленями упирается в землю, точнее, в ковёр на земле. Видимо, в таком положении петь удобнее. Впрочем, пока он всё ещё тянет своё «о-о-о».
— Почему он так воет?
— Распевается, — с удовольствием объясняет Азамат. — Цикл большой, надо хорошо голос подготовить.
Голос у сказителя похож на Алтонгирелов, тоже такой приятный тенор. Наконец все приготовления закончены, публика расселась, окончательно стемнело, и сказитель начинает петь примерно следующий текст (насколько я могу разобрать все эти устаревшие слова и обороты):
— Азамат, — шепчу я, — А разве «унчрух» не значит «круглый сирота»?
Он кивает.
— А как тогда получается, что у него отец есть? И волос ведь длинный…
— Ну, — Азамат пожимает одним плечом, — в старые времена люди иначе мыслили.
Видя, что я не удовлетворилась таким ответом, он продолжает.
— Его отец мёртв, он говорит с того света.
— А почему, если он мёртв, то трон не уступает? Кто же правит?
— Трон не уступает, потому что священный предок. К ним раньше относились, как к богам.
Я безуспешно пытаюсь постичь муданжскую народную мудрость, а Азамат снова заслушался эпосом. Унгуц тянет меня за рукав и шепчет:
— Ты, Лиза, проще на вещи смотри. Вот Азамат у тебя — при живом отце.
Мне только и остаётся, что прикусить язык. Тем временем, насколько я уловила, сказитель пояснил, что отец героя, первый Император Муданга, требовал, чтобы сын непременно женился на какой-нибудь богине, и только с этим условием соглашался уступить трон. Так что герой-псевдосирота попёрся свататься к Укун-Тингир, которая, судя по зачину, была его на несколько годков старше. Хотя кто этих муданжцев разберёт…
— А что такое
Он хмурится, явно нехотя отвлекаясь от прослушивания, прихлёбывает вина. Наконец говорит:
— Эпистема.
Перевёл, блин!
Унгуц у меня над правым ухом покатывается, а за ним «Ажги-хян» посмеивается в кулачок.
— Эпоха это, — объясняет Унгуц, похихикивая. — То есть, Азамат-то, наверное, правильно сказал, да на радостях, видать, забыл, что у тебя образование другое!
— Да уж, мягко говоря, — ворчу я.
— А, Лиза-хян, не сердись, — увещевает меня Унгуц. Я и не сержусь, так просто… — Ему всегда очень важно сказать
— А он и правда на печке родился?
Унгуц пожимает плечами.
— Правда, — отвечает Азамат. — А ты бы лучше слушала, меня и в другой раз обсудить можно.
Тем временем, сказитель повествует, что Укун-Тингир уже второй
Тогда Укун-Тингир решает положить конец бесчинствам мужа, обряжается в доспехи (минут пятнадцать описаний) и отправляется в Подземное Царство, где, найдя ничего не подозревающего Ирлика, вспарывает ему живот.
Однако Ирлика так просто не проймёшь. Солнце-то он отдал, зато решил теперь регулярно исполнять супружеский долг, чтобы жёнушка не скучала, заодно и присматривать, чтобы лишний раз за оружие не хваталась. Ирлик покидает Подземное Царство и воцаряется на небе вместе с женой. Вот тут-то муданжцам приходится плохо, он ведь видит, если какое чудище, которое он породил, на планете убивают, он сразу мстит убийце семью годами несчастий. Пасёт, короче, своё потомство. А Укун-Тингир за людей радеет, они ведь такие беззащитные. Она им и помогает чудовищ бить: то меч вовремя подбросит на дорогу, то при рождении благословит… В итоге, в небесных чертогах супругов постоянно происходят скандалы с битьём посуды и хлопаньем дверьми. вот во всё это и является Унчрух. Мои попытки выведать у господ книжников, почему он не мог посвататься к незамужней богине, не увенчиваются успехом.
К счастью для Унчруха Ирлика как раз не было дома. И вот, является этот красавец-герой к Укун-Тингир, а она и давай ему плакаться, какой у неё муж плохой — ну, это уж так на Муданге заведено.
На этом месте сказитель снова начинает гудеть своё «о-о-о», все расслабляются и начинают шуметь.
— Лиза, если есть вопросы, задавай сейчас, пока сказитель отдыхает, — говорит Азамат, потягиваясь.
— Есть, — киваю. — Я ведь пересказывала тебе свой разговор с Ирликом. У него были причины солнце проглотить. Не хотите это как-нибудь отразить в эпосе?
Азамат вздыхает и качает головой.
— Во-первых, у нас нет причин ему верить. Во-вторых, эти песни перешли к нам прямиком от Унчруха, и повествование ведётся с его точки зрения. Если он не знал, зачем Ирлик проглотил солнце, или не верил ему, мы не можем менять его слова.
Мне становится немножко жалко Ирлика, хотя он всё-таки очень странный персонаж.
Между тем является Алтонгирел, сияющий счастьем так, как я никогда раньше не видела. В руках у него стильный тонкий фотоальбом с огромным экраном, на экране что-то, что Алтоша радостно демонстрирует Старейшинам. Те ахают и охают, передавая друг другу.
— Что там? — Унгуц и Азамат тянутся посмотреть.
Оказывается, это снимки битвы в космосе, сделанные одним из пилотов запаса. Один из них особенно хорош — на нём в центре кадра Муданг, у которого с одной стороны задымление там, где извергся вулкан, а с другой вереница звездолётов возвращается на планету после боя. Чуть впереди отчётливо получилась треугольная морда Ирлика, заглатывающая последние джингошские корабли. В целом похоже, что у планеты выросли два крыла, а спереди торчит хищный клюв.
— Моу-Танг, Моу-Танг! — бормочут Старейшины, восхищённо поглядывая на Азамата. — Громовая птица вылупилась!
Наконец отдохнувший сказитель продолжает. Я с волнением слушаю человеческий рассказ о том, о чём мне уже сообщил Ирлик. Унчрух с армией богов побеждает демонов и чудовищ, добирается до Ирлика и засаживает его в подземную темницу. После этого Укун-Тингир и Унчрух радостно женятся, приживают кучу детей и живут долго и счастливо, но…
Я так и не поняла, нечаянно это получилось или Укун-Тингир нарочно всех отвлекла, особенно мужа, чтобы Ирлик смог сбежать… Тем временем Ирлик не просто восстанавливает свою власть в Подземном Царстве, но и захватывает весь Муданг в отместку сопернику, заставляя всех людей подчиняться силам зла и приносить им жертвы. Унчрух, узнав об этом, отправляется в космос бороться с Ирликом, а следом и Укун-Тингир. Видимо, разнимать своих мужиков.
После того, как Унчруху так плюнули в лицо — чтобы слабая женщина мужа защищала, да это неслыханная обида! — подрались они, как говорится, не на жизнь, а на смерть.
Внезапно у меня в кармане пиликает мобильник Азамата. Я вынимаю его, чтобы заткнуть, но в последний момент осознаю, что на экране муданжским по белому написано «отец». Вытаращив глаза, я тереблю Азамата и показываю ему сие фантастическое явление природы. Азамат сначала не врубается, потом вдруг осознаёт, переводит на меня встревоженный взгляд, и всё-таки жмёт на приём. я не слышу, что там в трубке, тем более, что Азамат прикрывает её ладонью, чтобы не мешать остальным слушать эпос. Проходит несколько секунд. Потом наконец Азамат раскрывает губы и отчётливо произносит:
— Ты меня с кем-то перепутал.
И кладёт трубку. И так и сидит, бессмысленно уставившись на телефон.
— Чего он хотел? — шепчу, беря мужа за руку.
— Поздравить, — бесцветно говорит Азамат.
— И?..
Азамат вздыхает, отворачивает от телефона и неохотно возвращается в реальность.
— Он решил сделать вид, что ничего не было.
К нам подсаживается Алтонгирел. Унгуц и наш духовник тоже заметили оживление и склонились поближе.
— Что стряслось? — спрашивает Унгуц.
— Отец звонил, — быстро поясняет Азамат. — Он готов забыть об отречении.
— Забыть? — моргает Унгуц. — Ты хочешь сказать, отменить его?
— Нет. Он просто стал так со мной говорить, как будто ничего не случилось.
— И что ты? — допытывается Алтонгирел.
— Я сказал, что он меня с кем-то перепутал.
— Ты что! — шипит Алтоша. — Он теперь опять надуется! Надо было с ним помириться, ты же не думаешь всерьёз, что он станет просить прощения?!
Азамат поднимает на него такой взгляд, что металл плавить можно.
— Извини, но я не готов просто забыть пятнадцать лет своей жизни!
Алтонгирел отворачивается и с досадой хлопает себя по коленке, Унгуц закрывает глаза и качает головой. Я утыкаюсь Азамату в плечо и глажу его. Ну блин мужики-и!
Тем временем эпическое сражение успело изменить направление: теперь уже Ирлик и Унчрух сражаются не друг с другом, а плечом к плечу против чёрных космических демонов, а нашедшаяся Укун-Тингир им в этом помогает. Интересно, это не специально под случай концовку переписали? но спрашивать у Азамата не рискую: он и так не слушает, а думает, извиняюсь, думу горькую, будь неладен этот эпос. Конечно, наши победили, и после этого Ирлик возвращается в Подземное Царство, Укун-Тингир — в небесное, а Унчрух становится Императором Муданга и правит до самой смерти. Когда он умирает, он обращается в горный хребет, который теперь называется Короул, и именно поэтому все боятся туда ходить.
Сказитель ещё несколько минут тянет своё «о-о-о» и наконец смолкает. Воцаряется странноватая тишина, та самая, которая не отсутствие звука, а присутствие заглушки. Потом все принимаются вопить «танн!», колотить воздух и подносить сказителю драгоценные дары, еду и напитки. Азамат сидит, привалившись спиной к стене дома и задумчиво кивает.
Через несколько минут к нам подходит незнакомый мужчина и кланяется Азамату. Тот в ответ нагибает голову. Мужчина высокий, плечистый, щеголяет солидными усами, с подкрученными кончиками на гусарский манер.
— Многие люди мне говорили, — начинает он учтивым приятным голосом, — что Ахмад-хон неравнодушен к моему творчеству. Могу ли я послужить своему Императору?
Азамат признательно улыбается.
— Я был бы счастлив вас послушать вживую. К сожалению, до сих пор у меня не было такой возможности.
— Есть ли у вас пожелания? — любезно уточняет этот, видимо, певец.
— М-м… Я бы предпочёл что-нибудь возвышенно-печальное.
— Печальное? Но сейчас праздник… — удивляется исполнитель. Азамат как-то невнятно поводит бровью, и этот забавный персонаж тут же соглашается: — ну конечно, надо ведь помянуть павших героев. Император имеет право печалиться о своей стране и в праздник.
Азамат снова наклоняет голову.
— И ещё, пожалуйста, спойте балладу об Он-чуае.
Исполнитель совсем озадаченно поднимает бровь, но безропотно соглашается.
Ещё минуту он договаривается с оркестром и наконец приготавливается петь. В отличие от сказителя, он поёт стоя. Первые же звуки его голоса меня глубоко поражают: он невероятно высокий. Выше, чем мой собственный. При этом он такой мелодичный и чистый, что действительно напрашивается сравнение со звоном хрустальных бокалов.
Видимо, это относительно недавнее творчество, раз в рифму, по земному образцу. Азамат украдкой вытирает глаза.
— У тебя правый глаз слезится? — спрашиваю невпопад.
— Да, — отвечает он, сдвинув брови. — А что?
— Раньше только левый, — говорю.
— Думаешь, твой крем начал действовать? — скептически ухмыляется Азамат.
— Естественно он действует! — надуваюсь я. — Просто медленно, и ты не замечаешь. Экдал!
Экдал сидит наискосок справа от меня, оборачивается на оклик.
— Вот скажи, ты Азамата с начала весны не видел. Что-нибудь изменилось?
— А! Так вы его всё-таки чем-то лечите? — оживляется наёмник. — А я-то думаю, неужели это он просто на радостях настолько лучше выглядит!
— Вот видишь, — говорю Азамату.
— Тихо, — шикает он. — Послушай лучше песню. Это баллада об утрате души.
Баллада оказывается длинной, примерно вполовину эпоса. Из начала я только успеваю понять, что некий доблестный воин влюбился в красотку с Восточных островов, и она ответила ему взаимностью, правда, преподносится это с таким трагизмом, как будто они оба повесились. Впрочем, не знаю уж, чем там кончится. Потом началась война, и герой должен был покинуть родные края.
Войну они благополучно продули, и Он-чуай вынужден скрываться в горах несколько лет, пока не соберётся новое войско, чтобы разбить узурпаторов.
Тем временем его девушка вышла замуж за полководца-победителя, естественно, не по любви, и мается.
Пока она так оптимистично размышляет, её исходный самец всё-таки умудряется всех победить и вернуться домой со щитом. Наслышанный, что его женщина не дождалась и вышла замуж за другого, он убивает соперника на подходах к деревне, даже не поинтересовавшись у дамы её мнением. Однако, придя к ней домой, застывает с окровавленным кинжалом над кроваткой ребёнка, поскольку тот так похож на мать, что Он-чуай не может его убить. В итоге они так остаются жить втроём, в мире и любви.
— А почему это баллада? — спрашиваю у Азамата.
— То есть как?
— Ну, там же всё хорошо заканчивается.
Он качает головой.
— Если речь идёт об украденных душах, то это всегда баллада. Тем более, ему пришлось смириться, что сын его врага будет жить. Впрочем, если бы он убил ребёнка, это тем более была бы баллада. Так что, понимаешь, когда у персонажа украли душу, это всегда трагедия, даже если формально всё хорошо кончается.
— Я надеюсь, ты это только о песнях, а не о жизни? — уточняю.
Азамат смеётся.
— Моя жизнь стала трагедией гораздо раньше, чем я потерял душу. Ну а у тебя и отношение совсем другое. Так что о нас вряд ли сложат балладу…
— О тебе, Азамат, уже сложили баю, — радостно сообщает ему Унгуц. — И хватит уже заставлять Аблар-хона петь баллады на празднике. Ему тоже повеселиться надо!
— Погодите, погодите, — хмурится Азамат. — Какую ещё баю?
Унгуц только машет на него, а оркестр тем временем начинает играть задорную мелодию под руководством Ахамбы.
В том же бодром темпе нам рассказывают биографию Азамата без купюр — как он родился на печи в далёком северном городе, как ездил летом к матери, как заботился о брате, как побеждал на соревнованиях, был всеобщим любимцем, участвовал в Первой джингошской, совершил подвиг, был ранен и изгнан «по воле жестоких богов», как обучился военному делу и участвовал во Второй джингошской, прослыл отличным капитаном, как «боги смилостивились» и «подарили» ему меня, как он снова победил в боях (даже титул умудрились зарифмовать, неленивые люди), как он выиграл Третью джингошскую кампанию и стал Императором. Заканчивается всё это счастье гуйхалахом за здоровье Азамата и его будущего сына, ну ещё и моё до кучи.
Азамат смеётся, краснеет и утирает слёзы, мне дико и весело, весь город хлопает и стучит разными предметами в такт музыке, я запрокидываю лицо к небу, потому что голова всё равно кружится, а когда возвращаюсь в реальность, замечаю, как маленький ярко-рыжий зверёк хлещет у Азамата из пиалы хримгу, ритмично помахивая хвостом.