Появлению этого посетителя в "кабинете" Панова предшествовали шум и крики в коридоре, какая-то возня, потом дверь распахнулась и расхристанный и растрепанный человек, ворвавшись в нее, бухнулся перед Пановым на колени. Он невольно вздрогнул и попятился. А расхристанный железной хваткой вцепился в его ноги и завыл, мотая головой:
— Родной… Только ты… Сынок единственный помирает. Только ты…
Панов недоуменно взглянул на Мишу, появившегося следом и такого же расхристанного и разлохмаченного, — тот только смущенно развел руками. Вдвоем они кое-как подняли незнакомца с колен (тот упирался и выл), усадили на кушетку. Миша сбегал за водой. Пока гость пил, стуча зубами о край чашки, Панов рассмотрел его получше.
Незнакомец был одет в форму полковника авиации, только сейчас его форменная рубашка с погонами была расстегнута почти до пупа, а один погон висел полуоторванным – Миша, по всему видать, стоял в коридоре насмерть. Кадык на загорелой шее полковника двигался судорожно; подождав, пока он покончит с водой, Панов решительно забрал кружку.
— Ну? — спросил властно.
— Сынок… Пятнадцать лет… Все отказались, все… Только ты… — полковник заплакал.
— Дмитрий Иванович, говорил я ему, — с досадой заметил Миша. — Только зря время терять…
— Родной…
Полковник сполз с кушетки и вознамерился было снова встать на колени, но Панов с Мишей упредили.
— Машина хоть у вас есть? — спросил Панов, поняв, что армия просто так не отвяжется.
— Такси. У подъезда, — полковник сглотнул.
— Останешься за меня, — повернулся Панов к Мише и виновато развел руками в ответ на его укоризненный взгляд…
Его провели в комнату, маленькую, но светлую. По прозрачному исхудавшему лицу мальчика на койке в углу, его почти невесомым рукам, лежавшим поверх одеяла, Панов сразу понял, что Миша был прав. Но отступать было уже некуда.
Он провел рукой над головой больного и невольно сморщился – в ладонь полыхнуло так, что закололо в пальцах. Дальше можно было уже не обследовать, но добросовестно довершил начатое. Злое пламя билось только под теменем мальчика, но и этого было достаточно. Он уже привычно окутал этот огонь холодом, истекавшим из его рук, даже сделал это старательней обычного. Но усыплять больного не стал.
Тот, в свою очередь, внимательно следил за его движениями. В глазах его сиял такой свет, что Панову стало как-то неловко. Ему уже не раз за эти недели доводилось встречаться с обреченными людьми; всегда это было неприятно и тягостно. В этот раз было иначе: он уже мог уходить, но почему-то не хотел этого. И он присел на стул рядом с койкой.
— Ну что? — спросил больной. Голос у него был тихий, но звучный.
Панов виновато развел руками.
— Безнадежно?
Он молча кивнул. Почему-то сейчас он чувствовал себя неспособным на обычную успокаивающую ложь.
— Говорил я ему! — с легкой досадой сказал мальчик, и Панов понял, что это он об отце. — Знаете, сколько тут до вас побывало всяких… — он замялся.
— Шарлатанов? — подсказал Панов.
Мальчик в знак согласия закрыл и снова открыл глаза.
— И я такой же?
— Нет… Вы – нет, — медленно выговорил больной. — Я ощущал, как от ваших рук исходило… И боль совсем пропала. Знаете, хуже всего – это боль. Просто невозможно. У родителей все деньги ушли на обезболивающие. Отец и машину продал…
— Больше не будет болеть, — заверил Панов.
— Совсем?
Он кивнул.
— Хорошо. Жаль только, что вы так поздно. А то у них, наверное, даже на похороны не осталось…
Панов сглотнул. Мальчик проговорил это спокойно и деловито – словно речь шла о ком-то другом.
— Тебя как зовут? — спросил он больного.
— Игорь. А вас?
— Дмитрий Иванович.
— Приятно было с вами познакомиться.
— Мне тоже, — невольно отозвался он и вдруг спросил: – Тебе не страшно?
— Нет, — спокойно ответил Игорь. — Было немного в самом начале. Потом прошло. Плохо только, что это так долго. И родителей жалко: мама плачет, отец бегает, экстрасенсов всяких ищет…
— Теперь уже недолго, — неожиданно для себя заверил Панов.
— Я знаю, — мальчик еле заметно улыбнулся. — Я это сегодня понял. Знаете, мне сон приснился: свет вокруг, такой яркий-яркий, и кто-то в белом меня зовет. Было хорошо и совсем не страшно. Мне даже стыдно стало, что я когда-то боялся. Человек не должен этого бояться…
— Это еще апостол Павел говорил, — подтвердил Панов.
— Вы – верующий? — спросил Игорь.
— Не знаю, — пожал он плечами. — Крещеный. В детстве бабушка учила меня молиться, но потом я все забыл. И только раз, мне тогда было двадцать пять, вспомнил те молитвы.
— Почему?
— У меня был аппендицит и меня везли на операцию. Было очень страшно.
— Все прошло нормально?
— Не совсем. Хотя мне потом говорили, что случай был самый банальный. Но… Оперировал какой-то практикант, который все время пытался мне что-то не то отрезать. Хорошо рядом опытный врач стоял…
Мальчик улыбнулся:
— Наверное, вы это чувствовали, поэтому и молились, — подытожил он. — Знаете, я тоже раньше читал Библию и не понимал. И сейчас не все понимаю. Чувствую только, что за этим стоит нечто очень большое, даже великое. Человеку это тяжело постичь, поэтому, наверное, все и верят по-разному.
— А родители твои?
— Раньше не верили, но как я заболел… — Игорь повернул голову, и Панов увидел в углу комнаты несколько икон. — Это хорошо – так им будет легче все перенести. Только вот отец мучается, считает, что это его Бог наказал.
— Почему?
— Это давно было. Я только родился, отец с друзьями выпили с радости, и самолет к вылету он плохо подготовил. Тот и разбился – людей много погибло. Следствие вины отца не установило, а сам он не признался – боялся мать одну с маленьким оставить. Он мне сам все рассказал, стоял тут на коленях и плакал…
— А ты как считаешь?
— Я думаю, что он ошибается, — Игорь вздохнул. — Я считаю, что это было бы слишком просто. Как в американских фильмах: провинился – получи наказание. Мне кажется: Бог наказывает по-другому. Вы ему скажите, чтоб не мучился, — внезапно попросил он, — вам он поверит.
Панов кивнул.
— Сам я долго думал, — продолжил Игорь, глядя на него своими сияющими глазами, — почему мне такое? Почему сейчас, так рано? И долго не находил ответа. А потом вдруг подумал: хотел бы я прожить такую жизнь, как мой отец? И понял, что нет. Так может Бог просто спас меня, и это не наказание, а милость?
Знаете, даже странно как-то: в Библии ясно написано, что человек не умирает совсем – просто переходит в другую жизнь. А люди почему-то боятся. Плачут, по врачам бегают, целителям; готовы все отдать, чтобы промучаться здесь, на земле, еще немного. Странно, да?
— Они, наверное, не верят в то, что здесь все не кончается.
— И я так думаю, — согласился мальчик. — А вы вот верите?
Панов снова кивнул.
— Вот видите! Это же так просто – понять. Ведь если там ничего нет, то жизнь здесь теряет всякий смысл: зачем учиться, строить дома, покупать вещи… Ведь тебя скоро не станет, и все – зря! Для чего тогда? Как это люди этого не поймут?
Мальчик устало прикрыл глаза.
— Хочешь уснуть?
— Да, наверное. Устал. Хорошо, что мы с вами встретились и поговорили. Ведь так?
Панов кивнул в очередной раз и положил руку на его лоб. Мальчик медленно закрыл глаза и задышал тихо и ровно. Легкая улыбка застыла на его губах.
Панов встал и осторожно вышел. Полковник ждал его в коридоре. Глянул вопрошающе. Панов покачал головой. Полковник опустил взгляд.
— Не мучьте его больше, — Панов положил ему руку на плечо. — И не водите никаких экстрасенсов – не поможет. И лекарств больше не надо – он одной ногой уже там.
Полковник задавленно всхлипнул.
— И сами не мучайтесь – это не ваша вина. Тот самолет разбился совсем по другой причине. Полковник поднял глаза – они у него стали огромными. — Держите, — Панов сунул ему в руку комок купюр, оставленных бугаем с видеокассетой, они кстати оказались в кармане. — Вам скоро понадобятся…
— За что? — полковник смотрел на него, потрясенный.
— За сына, — коротко ответил Панов…