Как и предсказал Панову странный ночной гость, родственники без вести пропавших людей скоро нашли его. Ничего путного из этого не вышло: он водил ладонями над фотографиями пропавших, держал в руках принадлежавшие им вещи – ничего. Наконец, все это Панову надоело, и он приказал Мише к нему с таким больше не пускать.
Но все же один посетитель с фотографией к нему просочился. Именно просочился, ибо пришел (видимо, не случайно) именно в тот момент, когда Миша отлучился со своего поста по неотложному делу. Посетитель был немолод, седой, с морщинистым обветренным лицом. Поклонившись, он положил на стол перед Пановым большой нечеткий снимок парня со странным выражением лица.
— Сын, — пояснил посетитель, громко шмыгнув носом, — понимаете, он олигофрен (Панов понял, что было странным в лице парня). Бог наказал нас с женой. Двадцать четыре года мы его, как маленького. Его ж на минуту одного оставить было нельзя. А тут на даче… Опомнились через пять минут, а его уже нигде… Я вокруг каждую веточку поднял, в каждую ямочку заглянул! Отпуск кончился, но я все равно каждый выходной туда езжу. Два месяца уже. Пойми, пожалуйста, человек хороший, — посетитель всхлипнул, — раз я уж сына сохранить не сумел, то хотя похоронить его должен по-человечески…
— Вы думаете, я не хочу вам помочь? — почему-то обиделся Панов. — Пробовал уже – не получается с этими вашими фотографиями.
— А ты еще попробуй. Попробуй, сынок! Ну! — он схватил Панова за руку и тому показалось: что-то мелькнуло перед взором. Он невольно закрыл глаза и инстинктивно накрыл сжимавшую его кисть руку старика свободной ладонью. И вновь что-то разорванно-туманное мелькнуло перед его взором – наплывало и исчезало, потом вдруг показалось солнце на ослепительно-голубом небе – оно нещадно палило; затем солнце исчезло, и перед глазами плеснула вода, мутная, темная. Неясно, как сквозь туман он увидел дерево, одинокое, разлапистое, потом темная вода медленно залило все, и он почувствовал, что задыхается…
Он открыл глаза. Старик смотрел на него в упор с немым вопросом во взоре.
— Вода… Надо искать его в воде, — неуверенно сказал Панов.
— В какой воде? — старик сжал его руку.
— Мутная она такая, грязная. Там еще дерево на берегу. Большое такое, разлапистое, похоже – дуб. Веревка! — вдруг неожиданно для себя выговорил он. — Там на суку веревка, а к ней палка привязана. Знаете, берут такую двумя руками, раскачиваются и прыгают в воду…
— Пруд, — старик отпустил его руку. Взгляд его потух. — Пруд нашего дачного товарищества. Но там искали, — он говорил, как бы сам себе, — да и тело бы выплыло. Тело всегда всплывает… — он вопросительно посмотрел на Панова. Тот в ответ только пожал плечами.
— Боже мой! Камни! — старик вдруг хлопнул себя по лбу. — Как я мог забыть?!
— Какие камни? — удивился Панов.
— Да он всегда камни в карманы собирал, гайки всякие, — раздосадовано махнул рукой старик, — дите. Как наберет… Мы тогда выбросили у него из карманов, но он мог по пути набрать: их вдоль дороги – море. Как же я это забыл?! Надо было сразу весь пруд баграми пройти…
Он заспешил к двери. И вдруг остановился, повернулся к нему и полез в карман пиджака.
— Оставьте! — махнул рукой Панов. — Если все действительно так, вам будут нужнее.
— Спасибо, сынок! — еще раз всхлипнул старик и скрылся за дверью…
Эта история невольно потащила за собой следующую. Спустя несколько дней, вечером, когда Панов, лежа на диване, читал газеты, в дверь позвонили. Открывать пошла жена и вернулась с гостем. Это был здоровенный мужик, лысый, в кожаной куртке и цветастых спортивных штанах. Из штанов выглядывали здоровенные ступни, обтянутые белыми носками не первой свежести.
Едва поздоровавшись, мужик зашарил глазами по комнате и, заметив на стойке в углу телевизор со встроенным видеомагнитофоном, купленный совсем недавно, обрадованно затопал туда.
— Вам что нужно? — Панов сел.
— Вот! — мужик показал ему видеокассету. — Здесь все.
— Что, все?
— Запись. Сынок мой, — деловито пояснил гость. — Две недели уже, как пропал. Понимаешь, — мужик оглянулся и заговорил шепотом – будто его здесь мог подслушать кто-то посторонний: – Когда пропал, я поначалу подумал – на выкуп взяли. У меня это… Бизнес. Два дня звонка ждал. И ничего…
— Я не ищу пропавших без вести! — сердито сказал Панов – гость ему не понравился.
— Да ладно! — мужик отмахнулся от него, как от мухи. — Знаю. Петровичу из моего подъезда ведь нашел, а? Вчера из пруда достали… Да ты не бойся! — мужик полез в карман и достал комок слипшихся купюр. — Я за работу всегда плачу хорошо, а за это – ничего не пожалею!
Панов заметил, как жадно блеснули глаза жены.
— Выйди! — сердито приказал. Она нехотя повиновалась.
Гость включил телевизор, присел рядом. Зашумело, на экране замелькал снег, потом снег исчез, и они увидели мальчика: маленького, пухленького, лет семи. Мальчик был в белой рубашечке, черном галстуке-бабочке и таких черных брючках. Он стоял на цветастом ковре посреди комнаты и насупленно смотрел на них.
— Пятого марта… года, — послышался с экрана голос, и Панов узнал его. Говорил гость. — Павлику исполнилось семь лет. Давай, Павлуша!
Мальчик вздохнул и затараторил:
— У Лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том…
Несколько секунд Панов молча смотрел на него. Затем, вспомнив, взял обеими руками толстую лапу гостя. И все исчезло – только черный экран был перед ним. Он невольно отпустил руку гостя – и вновь розовощекий малыш тараторил про неведомые дорожки и следы невиданных зверей. Панов мотнул головой, отгоняя наваждение, и снова взял руку гостя. И опять черный экран встал перед ним. Тогда он понял…
Он, наверное, изменился в лице. Сильные руки схватили его за плечи:
— Ну! Что?!
— Его нет, — сказал он чуть слышно.
— Ты уверен! — лысый больно сжимал его плечи. Он кивнул.
Лысый отпустил его, закрыл лицо ладонями и замычал, раскачиваясь. Но когда через несколько секунд он отнял руки, глаза у него были сухие. И бешеные.
— Как это было? Кто? Скажешь?
— Попробую.
Он снова взял лапу гостя в свои ладони и закрыл глаза. И уже знакомое ему рвано-туманное замелькало перед взором, затем он увидел ноги. Ноги были большие, в ботинках и брюках, и видел он их как-то странно – снизу вверх.
— Дядя, не надо! Дядя, мне больно!
— Сынок!..
Он открыл глаза. Лысый смотрел на него, весь побелев. И Панов понял, что не услышал, а сказал эти страшные слова. И как их сказал…
— Пожалуйста, еще! — лысый умоляюще смотрел на него. Он кивнул и снова закрыл глаза. И вновь сквозь туманные клочья он видел мутную картинку. Но в этот раз другую.
— Машина, — услышал он откуда-то издалека голос и тут же понял, что это говорит он сам: – большая…
— Какого цвета? — вопрос донесся откуда-то издалека.
— Темно-синяя… Большой блестящий радиатор… На нем – кружок и внутри звездочка…
— Мерседес… — застонали далеко. — Номер! Номер видишь?
— Кусты… Ветки закрывают… Только первые цифры… Двадцать два!
Вдалеке застонали еще громче, а Панов вдруг увидел, как заскользили, смыкаясь над его головой, ветки, потом вдруг чьи-то страшно сильные и злые руки сдавили его горло. Он дернулся, захрипел, и инстинктивно схватился за эти руки, чтобы оторвать их от горла. И ладони его встретили пустоту…
Он сидел на диване в своей квартире рядом с незнакомым лысым мужиком в кожаной куртке и сухими беспощадными глазами на сером лице. Он вытер пот со лба.
— Брат, — глухо и страшно сказал лысый, не отводя остановившегося взгляда. — Я так и думал. Мальчик никогда не пошел бы с чужим – я его этому всегда учил. Поверить только не мог. Ну, сейчас!.. — он встал.
— Я мог и ошибиться! — Панов тоже поднялся. — Нельзя же так сразу…
— Ты? Ошибиться? — лысый ощерился какой-то жуткой улыбкой. — Ты меня в первый раз видишь, да и я тебя тоже. Ты что, знал, что у меня брат есть, что у брата темно-синий "мерс" и что он, сука, гомосек проклятый? — он скрипнул зубами. — Ты сказал даже больше, чем я ожидал…
— И что сейчас? — тихо спросил Панов. — В милицию пойдете?
— К этим тварям продажным?! Они его за сотню чистеньким объявят. Не-ет… Сначала он все расскажет. Скажет, никуда не денется. Потом покажет, где спрятал, — лысый скрипнул зубами. — А там я уже из него кровь по капле…
Он подошел к телевизору, на экране которого уже бултыхалась белесая муть – запись кончилась, извлек кассету, сунул ее в карман куртки.
— А ты помалкивай! — он смотрел на Панова бешеным взглядом. — Молчание – залог здоровья! Понятно? На! — он сунул ему зеленый бумажный комок. — Я свое слово держу…
Когда за лысым захлопнулась дверь, Панов машинально поднял валявшиеся везде дивана газеты, которые читал перед тем, и вдруг со злостью швырнул их обратно. Затем выругался – громко и страшно. На шум прибежала жена – он обругал и ее.
— Чтоб больше не водила мне таких! Поняла?! — крикнул он прямо в ее побелевшее лицо. — В гробу я видал всех этих родственников с их фотографиями и кассетами! Сволочи поганые…
Оставшись один, он еще долго ходил по комнате, яростно ворча про себя, не в силах успокоиться…