В новом жилище на Алаис посмотрели без интереса.
– А, ты, что ли… бабкин внучек?
– Я.
– А звать как?
– Алекс.
На стойку перед Алаис лег здоровущий ключ размером с ладонь.
– Комната третья по коридору.
– Благодарствую.
Алаис развернулась спиной и уже собралась уходить, как…
– Слышь, парень, а игрушка у тебя для красоты?
– Для игры, – отозвалась Алаис. – А чего?
– Сыграй чего хорошего? Цельный день сижу, скучаю…
Алаис на миг задумалась.
Проверка?
Очень может быть, что проверка. Но тогда отказываться нельзя, никак нельзя…
Гарола сама скользнула в руки. Она устала лежать в лавке старьевщика, она соскучилась по теплу человеческих ладоней, и сейчас дерево доверчиво, словно котенок, льнуло к пальцам. Цеплялось струнами за подушечки, уютно устраивалось в изгибе тела…
– Только, дяденька…
– Какой я тебе дяденька? Говори – господин Агилар.
– Хорошо, господин Агилар. Только коли не понравится, не бейте, ладно?
– А что так сразу-то?
– Да я не так чтобы очень опытен. Сам сочиняю, сам пою…
– Ну-ну…
И Алаис, мысленно благословив Владимира Высоцкого, коснулась струн.
– Баллада о любви. Когда вода всемирного потопа…
Отзвучали последние строки, Алаис красиво завершила дело аккордом и взглянула на хозяина. Тот сидел, полуприкрыв глаза.
– Красиво. Непривычно, но красиво. А еще что-нибудь знаешь?
– Знаю, господин Агилар.
– Такое же?
– Да разное… Еще сказки знаю, чуток стихи складываю…
– Откуда так?
– Батяня научил. Он мастером был, хоть на гароле, хоть на флейте, хоть в барабан постучать, а меня Арден не сподобил. Так, струны чуток дергаю…
– А еще что-нибудь спой?
Алаис было не жалко. «Катюша» вполне подошла для современных условий. Разве что пограничье поменяли на заставу, а так все один в один. И цвет яблонь, и девушка.
Господин Агилар слушал серьезно.
– А баллады еще знаешь ли?
– Знаю. Но исполнять долго.
Аргумент был принят.
– Надолго ты к нам?
– Бабушка сказала – дней на десять. Потом или дядька смягчится, или мне где местечко найдут…
– Не хочешь пока у меня в трактире подработать? Серебрушку за вечер я тебе заплачу, не обижу, ну и что сверх накидают – твое будет.
Алаис подумала. Вообще, условия были неплохие – на первый взгляд. Но!
– Вечер – это с какого часа и по какой?
– Указом короля кабаки в полночь закрываются, так что… с восьми до первых петухов.
– Я постоянно должен что-то играть?
– Да нет. Но скучать люди не должны. Сыграешь чего, передохнешь, потом опять за дело…
– А если кому песня не понравится? Кто меня у толпы отбивать будет?
– Вышибала у меня есть. Шепну словечко, но ты и сам не плошай. Квартал здесь не самый тихий, всякое бывает.
Алаис кивнула.
– День можем попробовать, если подойдем друг другу – дольше поработаю. По рукам?
– Этот вечер?
– Да.
– По рукам.
Рука Алаис утонула в руке мужчины. Господин Агилар засопел, перевернул ладонь Алаис тыльной стороной вниз и вгляделся в тонкую кожицу.
– Ишь ты, руки у тебя какие…
– Отец говорил – у всех музыкантов руки изящные, если они тренируются с детства.
– И маленькие потому?
– Я же еще расту!!! – возмутилась Алаис насколько могла искренне. – Да и батя из благородных был!
– Ишь ты… из благородных?
– Говорил – незаконный сын барона! Мож, и сбрехнул, только у него тоже ручки маленькие были, что у девки.
– Ну-ну… Иди тогда, отдыхай. Поесть в комнату принести?
– Если не в тягость.
– Служанке скажу.
– Благодарю.
На стойку легли деньги за десять дней, не считая оставленного «бабушкой» задатка.
– Если подольше задержаться придется, еще добавлю.
Господин Агилар посмотрел, сгреб деньги, вытащил из горсти одну серебряную монету и протянул Алаис.
– На…
– Вперед денег не беру.
– Ишь ты…
Но в голосе мужчины слышалось уважение. Алаис пошла по лестнице наверх, слыша, как мужчина призывает служанку, и на ходу перебирая песни, которые хранились в ее памяти. Выходило много. Сколько она всего перевела, пока тряслась в карете от Карнавона до столицы? Много, очень много. Да и чем еще было заниматься в пути, как не вспоминать, рифмовать, переделывать?
Надо посмотреть, подумать… может, «Конька-Горбунка» им сбацать под бряканье? Или сказки Пуш-кина?
Самая та аудитория.
А привыкать надо, еще как надо! Лучше потренироваться здесь и сейчас, чем спалиться там и потом.
Вечером Алаис, не без трепета душевного, переступила порог маленького трактира «Посох и свинья». Огляделась из-под ресниц.
Неплохо, очень неплохо.
Трактирчик не из тех, что только для чистой публики, но и не полное дно, где на стол облокачиваться опасно, потому как прилипнешь.
В одном углу – стойка, весьма похожая на современные, только за ней не батарея бутылок, а несколько бочек. Разумно, стекло здесь недешево. Одна драка – и годовая прибыль перейдет в убытки. Может, и есть тут бутылки, но спрятаны получше. А глиняные кувшины – товар дешевый. Хоть десятками закупай.
В другом углу – камин. Здоровущий такой, быка зажарить можно. И судя по вертелу и потекам жира, он используется и для готовки.
Столы нельзя назвать чистыми, но видно, что протирают их хотя бы раз в два дня. На стенах, которые не мешало бы побелить, развешаны косы лука и пучки каких-то трав.
Есть стулья, есть скамейки, столы делятся на две категории – для компаний, большие, на шесть-восемь человек, и для двоих. Там, где для компаний, стоят скамьи, а вот «камерные» столики оборудованы стульями.
Полы посыпаны свежей соломой. Действительно свежей, без объедков.
Неплохо, весьма неплохо.
Народу было уже достаточно, так что Алаис прошла к стойке. Подумала, вспрыгнула и устроилась на уголке, благо сколочено было на совесть.
На нее тут же уставились десятки блестящих глаз.
Стало страшно, но только на миг. Потом Алаис улыбнулась привычной улыбкой.
– Чего спеть? Повеселее, подлиннее? Принимаю заказы…
– Давай что-нибудь подлиннее. И подушевнее, – распорядился голос из угла.
Других заказов не последовало, и пальцы легли на струны. Не подведете, Александр Сергеевич?
– Царь с царицею простился, в путь-дорогу снарядился…
Сказка о мертвой царевне пошла весьма душевно. Слушатели искренне переживали, несколько раз обматерили мачеху, посочувствовали королевичу Елисею, а когда царевна все же отравилась яблоком, ахнул весь трактир.
Даже трактирщик не перебивал, даже девица, которая разносила пиво, старалась делать это потише. Голос у Алаис был не очень громкий, но звонкий и сильный, он разносился по залу, достигая самых дальних углов.
Мелкие ляпы с рифмой слушатели ей простили. Бывает, что сказать? В размер она более-менее попадала, гаролой себе подыгрывала, отмечая то особо драматические, то лирические моменты, история интересная, да и вообще – тут больше принят белый стих.
Но все кончается, закончилась и сказка.
– Тут и сказке конец, а кто слушал – молодец, – закончила Алаис. И еще раз перебрала пальцами струны.
В трактире повисла тишина.
Исполнительница приготовилась нырять за стойку, но оказалось, что все не так плохо.
Не принято в этом мире было аплодировать. Поэтому окончание сказки приветствовали восторженным ревом, а к ногам музыканта полетели монеты.
Прежде чем Алаис поняла, что с ними делать, служанка принялась собирать доход, который потом и положила на стойку. Может, и утаила пару монеток – что ж, Алаис из-за этого свариться не станет. Поползай-ка по полу, среди соломы…
– А что покороче есть? А то заслушались, аж в горле пересохло!
Алаис выделила взглядом сказавшего. Молодой наемник улыбался так дружелюбно, что хотелось улыбнуться ему в ответ. Но – нельзя.
Она сейчас не девушка, да и время тут не толерантное. За такие улыбочки могут и в челюсть двинуть.
– Для вас, господин… и для нашего гостеприимного хозяина, который позволил мне здесь поработать… Губит людей не пиво, губит людей вода!
Трактирщик одобрительно кивнул, и Алаис прошлась по струнам. Лихо, с перебором.
– В жизни давно я понял…
Песню пришлось исполнять четыре раза. Последний – «на бис» и всем трактиром. Под стук пивных кружек. Эх, великая сила искусства.
Трактирщик расщедрился настолько, что толкнул кружку пива и к Алаис.
– Промочи горло, паренек, потом продолжишь.
Гости ответили разочарованным «у-у-у-у-у», но как-то не всерьез. Все поняли, что вечер будет интересным, а раз так, можно и дать парню чуток передох-нуть. До полуночи еще много времени.
После полуночи господин Агилар выпроводил последнюю компанию. Трое мужчин, по виду типичные подмастерья, нехотя расходились, горланя от всей души:
– Губит людей не пиво! Губит людей вода!
Алаис подумала, что песня станет хитом сезона. Жаль, что авторских отчислений тут не предусмотрено.
С другой стороны, вряд ли Леонид Дербенев писал ее ради наживы. Ради удовольствия – безусловно. Чтобы пошутить, посмеяться, чтобы что-то донести миру. Писал, потому что не мог иначе.
Когда пишут ради денег, это звучит совершенно иначе, понятно же…
Почему поп-песни – это шлягер на месяц, а советские – на века? Потому что в старые песни душу вкладывали. Ну да ладно…
Трактирщик протянул Алаис кружку.
– Пей, паренек. Не то завтра охрипнешь. Тяжко сегодня пришлось?
– Тяжко, – честно призналась Алаис.
В кружке оказалось горячее молоко с маслом. Не слишком вкусно, но горло просто жизнь почувствовало. Господин Агилар наблюдал за ней с симпатией.
– Завтра что новенькое споешь или это же?
– У меня историй много, песен тоже. Надолго хватит, – усмехнулась Алаис. – Потерпите?
– Спрашиваешь! Я сегодня, считай, пятидневную выручку сделал. Если и завтра…
– Что, плату поднимете? – не удержалась Алаис.
Господин Агилар расхохотался и так треснул ее по спине, что девушка едва носом в молоко не впечаталась.
– А ты парень не промах! Нет, не подниму. Сниму.
– Вот как?
– Срежу тебе за комнату еще серебрушку.
– Благодарствую.
– Тока эта песня про пиво…
– А что с ней не так?
– Да все так. Почитай у меня за сегодня его втрое выдули! Только второй куплет…
Второй куплет Алаис переделала. Теперь он звучал примерно так:
Да простит Алаис великий Л. Дербенев, но не понимали в этом мире, как можно судить за разбавленное пиво. Здесь за него просто критиковали – ногами по организму. Вот и пришлось переделывать.
– Давай его я буду петь? А то слишком уж многозначительно народ пиво пробовал.
Алаис усмехнулась про себя.
– Как скажете, господин Агилар. Попробуем?
– Ты б отдохнул…
– В синем море отдохнем, – поговоркой ответила Алаис. Заодно подумала, что армянские мультики тоже подойдут для пересказа.
И привычно коснулась струн.
Сначала она пела одна. На втором куплете вступил господин Агилар, поддерживая ее голос своим, а припев уже исполнял он один.
– Эх! Губит людей не пиво! Губит людей вода!
Да!
А накидали Алаис неожиданно много. Почти два золотых, только серебром и медяками. Так вот недельку попоешь, и считай, проживание свое в столице отработала.
Алаис пела в таверне уже четвертый день.
Репертуар у девушки был богатым. Хотя некоторые истории пользовались большей популярностью, чем другие. Особенно про чудище морское беззаконное. Оно же – армянский мультфильм «Ух ты, говорящая рыба». Очень подходящая сказка оказалась. И про подводного короля, которого мальчик ненароком выпустил из бутылки. Но про чудище полюбили все-таки больше.
Армянские мультфильмы вообще пошли на ура. И «В синем море, в белой пене», и «Кто расскажет небылицу»…
Запас историй у Тани был богатым, еще с той жизни. Читать ей всегда нравилось, а неплохая память обеспечивала сохранность большинства историй. Да и что делать, если вечера свободны? Ждешь любимого и ждешь, а он все не приходит и не приходит. Тут и телевизор, и музыка, да и пела Таня неплохо. Даже в концертах участвовала.
Мировой известности она бы никогда не получила, но приходили ее слушать не из вежливости, а ради удовольствия.
На второй вечер народу было вдвое. Опять шумели, бросали монеты, кричали что-то громкое и одобрительное. Сказку про говорящую рыбу пришлось исполнять два раза.
И уже ночью Алаис подвела итоги.
За два дня почти шесть золотых.
Понятно, что это новизна, вскоре таких заработков не будет. Да и не надо.
Еще пару дней – и свое проживание у Магдалены она окупит. Потом и свое проживание здесь.
Но главное – не деньги. Главное – расположение таверны рядом с портом. Что надо морякам?
Поесть после рейса, поспать, найти сговорчивую девушку, поразвлечься, в том числе и песню послушать. Моряки приходили самые разные. От добропорядочных матросов с купеческих кораблей до откровенно пиратских рож. Садились за столы, переговаривались, слушали, пили, иногда пели. Алаис внимательно вглядывалась в просоленные морем обветренные лица.
Ходила по залу, присаживалась за столики, только не пила.
Нет-нет, ребят, вы вон какие крепкие, а я пока сопляк еще. Мне еще работать, а вы меня с ног выпивкой свалите. Лучше молока мне закажите, а то горло не казенное…
Над пареньком смеялись, но не сильно.
Истории были интересные, песни то задорные, то задушевные, а признание собственной слабости всегда дорогого стоит. Вот храбрился бы – глупо бы выглядел. А когда все говорится честно, тут уважения к человеку больше.
И в том числе Алаис прислушивалась к разговорам.
Ей надо было отсюда уехать.
На корабле.
На Маритани.
Алаис долго обдумывала маршрут, но потом все же решилась.
Уйти из города пешком она не сможет, Таламир не дурак. Дороги обшарят все, стражники будут хватать любого подозрительного типа. Да и просто – первое же столкновение покажет, что она женщина.
Прибиться к кому-то?
Алаис искренне боялась не выдержать легенду. И доверять никому не могла. За такое вознаграждение, которое назначил Таламир, ее еще и шелковой ленточкой перевяжут.
А ведь назначил уже…
Сплетни по столице ходили самые разные.
Герцогиня Карнавон погибла во время пожара.
Герцогиня Карнавон бежала от мужа.
Таламир выдал какую-то шлюху за герцогиню и теперь дурачит всех окружающих. А шлюха от него таки сбежала. Или он ее убил.
Последняя версия подтверждалась тем, что был пожар, на пожаре нашли чье-то мертвое тело, а Таламир хранил многозначительное молчание. Алаис догадывалась, что служанка не смогла спастись, но не сочувствовала Тарле ни в малейшей степени. Вести себя с завоевателями можно по-разному.
Были во время Великой Отечественной те, кто жил в оккупации, а были полицаи. И давили последних, как клопов, потому что предавший свой род жить не должен. Нечего такой генетикой землю загрязнять! Тарла как раз и относилась по классификации Алаис к полицаям.
Она служила за теплое местечко радостно, истово и искренне. Просто из ненависти к Карнавонам.
Удалось прыгнуть к хозяину в постель? Замечательно! Приказали следить за Алаис и доносить – с радостным визгом побежим, виляя хвостиком.
Вот и… довилялась.
Тело обнаружили в спальне герцогини, а кто уж там был? Неясно.
Пока по столице ползли сплетни о том, что Таламир убил последнюю из рода Карнавон. И теперь надо ждать ураганов, смерчей, неурожая… Кто распространял слухи – было неясно, но завистников у дорогого супруга наверняка хватало.
Алаис этому только радовалась.
Чем хуже Таламиру, тем лучше ей. Попади он в опалу, вообще бы от радости до потолка прыгала. Особенно если его в наказание в Карнавон отошлют! А если и прибили бы по дороге – радости Алаис вообще предела бы не было.
Но не стоит мечтать о невозможном. Начнем с простого.
Заработать немного денег и найти корабль, который отвезет Алаис на остров Маритани.
Мечта Алаис сбылась на пятый день.
Маританцев она узнала сразу. Нельзя сказать, что вошедшие в трактир мужчины были похожи между собой. Один – высокий и светловолосый, второй – низенький и полноватый, третий – типичный боцман, как она их себе представляла, четвертый, скорее всего, юнга. Но…
Все четверо были одеты в простые белые рубахи и черные широкие штаны, на каждом был широкий синий пояс с подвешенным к нему коротким кривым кинжалом. Но главное…
Главное Алаис поняла, пробегая взглядом по лицам мужчин.
У них у всех оказались одинаковые глаза. Разных оттенков синего, но в то же время… как море.
Оно ведь всегда одно и везде разное. Оттенок моря на мелководье и в глубине, пронизанный солнцем и отягощенный нависшими тучами, цвет течения и прибоя, окраска подводных камней и песчаного дня…
Это все море.
Оно одно, оно ласково окутывает плечи мира синим шелком, но какое же оно разное…
У юнги глаза были бледно-голубые, у боцмана иссиня-сизые, но море плескалось и пело в них совершенно одинаково. И полетела, сверкая в воздухе, золотая монетка.
– Говорят, тут певец хороший появился? А спой нам о море, мальчик?
Говорил только полноватый, остальные молчали. Алаис подумала минуту, и пальцы уверенно легли на струны.
– Прощайте, скалистые горы…
Песня на стихи Букина пришлась ко двору. Только «Рыбачий» Алаис поменяла на «наш остров». За этой песней последовала вторая – уже Юрия Антонова.
– Море, море – мир бездонный…
И видя, что мужчины задумались о чем-то своем, ударила по струнам в любимой, залихватской, почти народной:
– Шаланды, полные кефали…
Песни пришлось повторять еще по нескольку раз. И любимую «про пиво». И про любовь, и…
Когда у Алаис уже руки устали играть, она отставила гаролу в угол и припала к кружке с горячим молоком, заботливо принесенной хозяином. В трактире опять оживились, заговорили, спеша урвать момент. Потом-то говорить не захочется, только слушать. А маританцы, все это время внимательно слушавшие песни, переглянулись, и светловолосый махнул рукой, подзывая Алаис:
– Присядь с нами, певец?
Алаис подумала и согласилась. Уселась за стол, осушила одним глотком остаток молока, улыбнулась.
– Отработал я вашу монету, господа?
– С лихвой отработал, – усмехнулся светловолосый. – Хорошие у тебя песни.
– Не мои. Батины.
– А он…
– Нет его.
И Алаис не лгала. Многих из авторов уже давно нет в живых. А песни остались, они живут, проходят сквозь века, они сами как море.
– У него ты остался.
Алаис пожала плечами.
– Я остался. А у меня никого не осталось.
– А песни? – вступил юнга.
Алаис пожала плечами еще раз.
– Это не они у меня, а я у них.
Светловолосый хлопнул ее по плечу.
– Понимаешь… меня Карн зовут. Карн Роал.
– Дорт Ларин, – представился «боцман».
– Шен Реваль, – толстяк.
– Тин Тавель, – юнга.
– Алекс Тан, – без зазрения совести представилась Алаис. А что? Легко запомнить, и отозваться несложно. Хоть на Алекса, хоть на Тана. То есть Таню.
– А батя твой?
– Наполеон Бонапарт. – Алаис озорно улыбнулась. – Думаю, род он сам себе выбрал, так-то попроще прозывался. Но нам, певцам, без красивого имени нельзя.
– А что ж ты Наполеоном не прозвался? – мужчины не насмешничали, просто поддерживали разговор. Алаис развела руками.
– Рано мне еще. Я пока маленький, глупенький…
– Зато поешь хорошо…
– Говорят, на Маритани тоже песни красивые?
– Совсем другие, – ответил после нескольких секунд размышления Реваль. – Мы поем о том, что было. О героях, о богах, о королях…
Алаис еще бы покрутила разговор и так и этак, но народ начинал нервничать, господин Агилар уже сделал ей предупреждающий знак, мол, пора закругляться, и девушка решилась.
– Вы, часом, не на Маритани идете?
– Туда. А что? – нахмурился Карн.
– А место для пассажира не найдется ли?
– Мы обычно не берем чужих на корабли, – отозвался Реваль. – Корабль – это ведь не просто сбитые вместе куски дерева. Это душа, сердце, это часть тебя, или ты – часть его.
– Я понимаю. И не просил бы, если б нашел другой выход.
– Нет.
И так Карн это сказал, что стало ясно – обсуждению не подлежит.
Господин Агилар подал второй знак, и Алаис встала.
– Я настаивать не буду, если что – проезд и оплачу, и отработаю, лишним не стану. Сами не возьмете, так хоть корабль подскажите. Чтобы я в рабстве не оказался или где похуже?
И отправилась обратно.
Привычно уселась на углу стойки, взяла в руки гаролу, пробежала по струнам… и вдруг кольнуло что-то такое в сердце. Пусть ей ничего не обещали, пусть она почти ни на что не рассчитывала, но обида – чувство иррациональное.
Да пропадом вы пропади, твари! Носы дерете? Класс показываете?
«Мы чужих не берем…»
Видали мы таких… самураев недобитых! Гнев вскипел в душе черной волной, заполнил ее и выплеснулся наружу единственным возможным способом. Ничего, она найдет другой выход! А вы сейчас услышите…
– Когда-то воевали две страны. Был такой корабль «Варяг»… победил в бою с шестью кораблями противника…
Вспоминая историю, там ему еще канонерская лодка помогала, но здесь о таком не знают.
– В память о подвиге люди сложили песню. Для тех, кто участвовал в боях…
И под пальцами зарокотали, загремели струны…
– Наверх вы, товарищи, все по местам. Последний парад наступает…
Может, и не было однозначного мнения о бое в бухте Чемульпо. Историю всегда пишут победители. Но песни… песни пишутся душой и сердцем народа. И сохраняются народной памятью только те, которые не лгут.
– Лишь волны морские прославят в веках геройскую гибель «Варяга».
Под пальцами отзвучал последний аккорд.
Несколько минут в таверне стояла тишина. А потом случилось нечто странное.
Маританцы встали. Все четверо, как один человек, не сговариваясь. Блеснули извлеченные из ножен кинжалы, вскинутые в церемониальном жесте.
– Память и слава!
И Алаис почувствовала, что у нее слезы на глаза наворачиваются.
Проклятье, она, юрист, закаленный службой в администрации, пожизненный циник и стервозина, гадина и ехидна, она почувствовала, как по щеке сбежала одна крохотная слезинка. Или не одна?
Потому что герои таковыми и остаются. В любом мире.
– Слава и память! – отозвалась она.
И принялась перебирать струны в чем-то вполне нейтральном.
Маританцы опустились обратно за стол и заговорили о своем, уже не привлекая к себе внимания. Алаис играла, перебирая струны гаролы, что-то пела… ей было тоскливо и грустно.
О маританцах отзывались хорошо, она поверила и разочаровалась.
Вот когда, когда она поймет простую истину?
О людях надо думать плохо!
Тогда ты будешь ими только очаровываться. Что бы они ни сотворили, ты все равно будешь оценивать их в позитивную сторону. Например, украли? Вот и чудненько, что не убили, я-то худшего ожидала. Подставили? Хорошо, что не покалечили!
В администрации этот подход работал всегда, там такой серпентарий был… а тут вот расслабилась. Решила, что в другом мире порядочные люди водятся.
Зря.
Вечер закончился, как и всегда. Подсчет монет, дружеский шлепок по плечу, стакан молока от господина Агилара.
– Я смотрю, ты с маританцами разговаривал?
– Интересно ж…
– Было б чего! Если останешься, так еще насмотришься, они тут гости частые.
Алаис безразлично пожала плечами.
Ходи они тут косяками, как селедка, ей все равно неинтересно. Раз чужим они не помогают, а она не маританец. Интересно, помогли бы они потомку Карнавонов?
Ирион их знает!
Рисковать она все равно не станет. Так вот ляпнешь чего не надо кому не стоит – и сама вляпаешься. Как говаривала бабушка, и сама пропадешь, и других подведешь.
Нет уж.
Обойдемся.
– Что бабка твоя не приходит?
– Дядька меня особо видеть не хочет. – Алаис потупила бесстыжие глазки долу. – Кому ж понравится такое отродье, как я, да дома терпеть.
– Ну и плюнь на него. Ты парень неглупый и так не пропадешь.
– Осень скоро…
– По дорогам не побродишь, и то верно. Но случись что – я бы тебя на зиму взял. За кров и еду.
Предложение было достаточно щедрым. Алаис оценила.
Кормить всю зиму нахлебника недешево. Конечно, она отработает, но это здесь и сейчас на нее ходят. Пока новизна, пока что-то интересное. Потом ходить будут реже, а платить меньше. А кормить-то все равно до весны…
Алаис вежливо поклонилась.
– Благодарствую. Если бабушка дядьку не уломает – обязательно воспользуюсь.
– Если что – учти.
Алаис поклонилась еще раз и вышла на улицу. В доме, конечно, нужной горшок есть, но это для детей, для немощных или на ночь, а днем невелик труд пару шагов пройти…
Они ждали ее неподалеку от крыльца. Стояли в темноте сумрачными тенями. Алаис крепко сжала в кулаке платок с завернутыми в него медными монетами. Отлично утяжеляет удар, а с ее цыплячьими силами…
Силы не понадобились.
– Погоди, паренек.
Тени оказались маританцами.
– Чего надо? – Опознанное зло было уже не страшным. И Алаис позволила себе выместить зло в короткой фразе. – Я ж чужой, что с меня взять-то?
– Взять и правда нечего. – Карн смотрел спокойно. – Разве что тебя на Маритани.
Алаис вскинула брови.
– С чего бы такая милость?
– Не бескорыстно берем ведь. Отработаешь?
– Чем и как?
– А вот так и сочтемся. Пока плыть будем, будешь по вечерам команду развлекать.
Алаис не возражала. Но…
– А чего вы меня тут ждали? Там сказать было нельзя?
– Ты ж хозяину про наш разговор тоже не сказал, – ответствовал Реваль. Алаис зло сверкнула глазами. Ишь ты, наблюдательный…
Впрочем, в темноте все равно никто не заметил.
– Вот и решили с тобой здесь поговорить. Чтобы лишнего внимания не было.
Алаис кивнула. Господин Агилар, как все трактирщики, отличался завидным любопытством. Болтать он не любил, но деньги чуял за версту. И чужие секреты тоже. Верно, ни к чему ему на глаза попадаться.
– А монетой сколько запросите? Я не слишком богат…
– Двадцать монет золотом. Потянешь?
– Вполне.
Как поняла Алаис, это больше на пропитание. Пансион на месяц в столице – и тот дороже обходился. Только вот…
– А капитан согласится абы кого на борт взять?
– Я и есть капитан. – Карн не расправил плечи, не выпрямился, подчеркивая свои слова. Ему не надо было. Он и так излучал внутреннее достоинство.
Алаис молча поклонилась.
– Тогда благодарен буду. А что за корабль?
– Бригантина «Русалка». Найдешь в порту? Мы стоим у пятого причала.
– Найду. А отплытие когда?
– Послезавтра в обед будешь на борту, а с ночным приливом и отплывем. Отдельную каюту не предоставим, поживешь с Тином. Устроит?
– Мне что? Было бы куда ее пристроить, – Алаис любовно провела рукой по гароле.
– Пристроишь.
Алаис улыбнулась, впервые за вечер.
– Послезавтра. В обед. «Русалка». Благодарствую. Непременно буду.
Тени отвесили по поклону и медленно растворились в темноте.
Великая сила искусства?
Алаис подозревала, что до «Варяга» ее на борт брать никто не собирался. Но что-то такое оказалось в этой песне, что затронуло души маританцев. Да, не зря она когда-то ходила в музыкальную школу, в хор, не зря училась…
Великая вещь – образование! С ним нигде не пропадешь, хоть в своем мире, хоть в чужом.
И Алаис отправилась в таверну. Надо было придумать, куда упрятать деньги, продумать костюмы, чтобы не разоблачили ненароком, мало ли – дождь, или искупаться придется, или еще чего… вот надо, чтобы грудь наружу не вывалилась. Еще, что ли, шмоток у старьевщика прикупить?
Завтра займемся.
Если надо слишком много всего сделать – лучше выспаться. А уж на свежую голову…
Завтра она придумает, как себя обезопасить, завтра она сходит в лавку к старьевщику, даст последний концерт, а послезавтра уйдет по-английски, как последняя свинья, даже не попрощавшись. Ибо своя шкурка ближе к телу.
Лишь бы не прибили, не продали в рабство и не попользовали всем кораблем. Алаис точно знала, что моряки и сифилис раньше отлично уживались друг с другом. Порты ведь, бордели, а полезных резинотехнических изделий тут еще не изобрели. Страшновато…
С другой стороны…
Выбирая между супругом и сифилисом, Алаис четко выбирала сифилис. Там еще есть шанс выжить.
Эх, продержаться бы еще чуток…
В последнее время Луис все чаще соглашался с отцом. Вот смотрел на людей – и соглашался.
Стадо же!
Баранье безмозглое стадо! Им сказали, а они и рады блеять! И на бойню сами пойдут, и куда скажешь… Как есть бараны! Это ж надо…
Эттан с предстоящим Туараном зря времени не теряли. Составили список из двадцати семей и принялась за работу. А именно…
Вызывался к Эттану глава семьи, и Преотец принимался «ласково» его расспрашивать.
О том о сем… Веруешь ли ты в Ардена, чадо, не молишься ли Ириону, как относишься к власти…
Расспрашивать Эттан умел. Из его кабинета даже аристократы выходили с подгибающимися коленками. Тут-то, на выходе, их и прихватывал предстоящий Туаран. Подхватывал под локоток и шептал, что, мол, на вас, господин хороший, донос поступил.
Знаете?
Ну… теперь точно знаете. Написал вот злой человек, что вы Ириону молитесь, козлов в жертву приносите и Тавальен сжечь собираетесь.
Нет?
А так убедительно написано… Вот Преотец и приказал вас вызвать… вы точно не того? Нет? Вот и ладненько. Идите уж и не грешите.
Кто написал? А кто ж его знает, анонима проклятого… но вы поосторожнее, говорят же, что дыма без огня не бывает…
Люди благодарили предстоящего в меру сил и фантазии и уходили. А через два-три дня…
Да, их вновь вызывали. Но уже к предстоящему Туа-рану. И тот скромно намекал, что получил еще один донос. Что делать-то будем?
Делалось во всех случаях одно и то же. А именно – донос выкупался у предстоящего за очень хорошие деньги. Где-то четверть состояния должника.
Если тот хотел откупиться добровольно, конечно. А если нет…
От всего состояния Эттан тоже не отказывался. Двое «подозреваемых» сгинули в застенках Ламертины, и Луис точно знал, что гнить им там до скончания века. А их имущество было конфисковано в казну. Эттан разве что чуток женам и детям оставил, чтобы из Тавальена убрались куда подальше. И то не из благородства.
Просто милосердным быть выгоднее. Отбери у человека все, а потом верни ему крошку, так он тебя еще и благодарить будет. Так уж это баранье стадо устроено.
И пока схема работала идеально.
И ведь никто – НИКТО! – не поделился с соседом подробностями вызова к Преотцу. Никто не подумал, что четверть – это сейчас, пока у Эттана еще ни зубы, ни аппетиты не отросли, потом только хуже будет. И никто… Никто не сообразил хватать все в охапку и бежать!
Вот Луис точно знал, что сбежал бы. Ведь ясно – если власть тебе улыбнулась, надо рвать когти. Потому что это не улыбка, это оскал.
Луис бы бежал так, что пятки дымились, но люди даже не пытались. С бараньей улыбкой они шли на бойню.
Некому было объяснить младшему Даверту, что люди просто доверяли Эттану. Он же Преотец! Глава храмовников, лицо по определению непогрешимое и бескорыстное. Разве может Эттан предавать, подличать, обманывать, сажать в тюрьму заведомо невинов-ных людей, шантажировать и даже убивать?
«Конечно, нет», – сказала бы паства.
«Почему нет?» – удивились бы храмовники.
«Еще как может», – сказали бы братья Даверт. Главное для отца – выгода, а уж как он ее получит и сколько смертей будет на его дороге… Наплевать ему!
Пусть хоть вся паства передохнет, на ее место новая найдется! Лишь бы он без денег не остался.
Луис весьма трезво смотрел на отца, но иногда ему казалось, что падает в яму со смолой. Черную, бездонную… и выбраться оттуда не сможет.
Никогда…
Схожие чувства испытывала и Вальера.
Род Тессани был древним, а это означало многое. В том числе и обучение. Пусть в кармане лишнего медяка нет, ребенка все равно выучат. Учителей нанять не смогут, так мать будет заниматься с дочерью, а отец с сыном. С Вальерой же занимались равно и мать, и отец. И учили многому, не только ядам.
Учили разбираться в людях, определять, что и от кого можно ожидать, просчитывать последствия поступков, причем не только своих, но и чужих…
Вальере было страшно.
Пока Эттан двигался к своей цели – стать Преотцом, он был спокоен, осторожен и расчетлив, словно охотящийся кот. Нет никого аккуратнее этого животного.
Травинка лишняя не шевельнется, тень не двинется.
Одно движение, один бросок – и в когтях бьется добыча, наполняя кошачью душу радостью победы.
Эттан, конечно, не кот, но к своей цели двигался именно так, по-кошачьи. Беды начались, когда он до нее дошел. Стал Преотцом и решил, что выше только Арден. Только вот, с презрением глядя вниз, не забывайте, что на самом глубоком дне самого глубокого моря спит Ирион.
Ниже некуда, но и опаснее тоже некуда.
Тьер Даверт перестал соотносить реальность и свои желания. Вальера это кожей чувствовала.
Эттан пока еще не зарвался, но со временем, рано или поздно, так или иначе…
Чем хороши люди? Их можно дурачить долго.
Чем плохи люди? Рано или поздно до них доходит, что осла надо искать в зеркале, и происходит взрыв. Спонтанно, непредсказуемо и мощно. Как извержение вулкана.
Сбежать не удается никому. Лава заливает поселки на склонах, уничтожая с равным безразличием и поля, и города.
И Вальере не хотелось, чтобы ее семья стала таким «уничтоженным городом». А шансы были, еще как были. Сначала Эттану потребовалось выдать Лусию замуж за Карста.
Потом собрать ей достойное приданое, ради чего супруг стал почти в открытую грабить людей.
Что ему потребуется потом и кто за это заплатит?
Мальчики?
Лусия?
Вальере были одинаково дороги все дети, она никогда никого не выделяла, а все же… За Лусию она переживала больше всего. Парни справятся, а судьба одинокой и беззащитной девушки всегда трагична. Это жизнь…
Нечисто что-то с предложенным браком…
Ну ничего. Сейчас она выспросит все, что для нее разузнали, и отправится к супругу…
Дойти до нужной лавки ей не дали.
Тень, появившаяся из подворотни, зажала женщине рот ладонью и нанесла несколько ударов. Как пожелал тьер Эльнор – чтобы умерла не сразу, чтобы помучилась еще…
Она обмякла в жестоких руках, а тень рванула с нее плащ, сорвала с пояса кошелек и опять растворилась в темноте. Жертва осела на землю, словно брошенная жестоким хозяином марионетка.
Вальера сначала даже и не ощутила боли. Только холод.
Как будто внутри ее оказалась сосулька, и таять не собиралась.
Женщина открыла рот, попыталась позвать на помощь, крикнуть хоть что-то, но холод проник внутрь, сковал горло, заморозил легкие, заставив выдохнуть воздух… рука с лица куда-то убралась, но Вальера уже не думала о своих убийцах.
Дети…
Дети – это единственное, что ее беспокоило.
Как-то они без нее?
И попрощаться не получится…
Мелиона милосердная, снизойди!
Не дай умереть, не увидев их!
Когда в дверь постучали, Луис как раз раскладывал пасьянс. Карты ложились неровно, не сходились, и мужчина чуть злился.
Сегодня он пришел домой пораньше, чтобы уделить время матери и сестре, ан нет! Мать куда-то ушла и до сих пор не вернулась, сестра ничего не знает, но про своего Карста готова щебетать часами. Хотя ничего о нем и не ведает.
Луис честно выслушал малышку, но волновался за мать. Куда она ушла?
Почему никого не взяла с собой?
Не хотела посвящать отца – сказала бы ему, он сам бы ее сопроводил! И ведь сколько раз говорено – бери с собой охрану, бери!
Все бесполезно!
Да что со мной может случиться…
То и может.
Луис нервничал, злился и понимал, что, если мать не придет к третьим петухам, он сам пойдет искать ее. Но куда?
Слуги уже спали, так что благородный тьер сам открыл дверь. И – остолбенел.
На пороге стоял мужчина, держащий на руках тонкую женскую фигурку. Голова женщины была запрокинута, волосы намокли и свисали темным тяжелым пологом, а лицо было мертвенно-бледным, заострившимся…
– Она сказала этот дом…
И только тут Луис узнал свою мать.
– Проходи.
Разум еще не принимал ужасную новость, но инстинкты были быстрее. Распахнуть дверь, грохнуть об стену тяжелый подсвечник и заорать на весь дом, призывая слуг.
Положить бесчувственную Вальеру на стол в гостиной, смахнув с него карты, и начать осматривать.
Кивнуть незнакомцу на кресло, рявкнуть слугам, чтобы бежали за лекарем.
И – вернуться к ранам.
Змей, змей, змей!!!
Луис, как бывалый дуэлянт, отлично разбирался в них.
Три!
Ранения!
В живот!
Твари, суки, сволочи! Он их заставит кровью умыться…
Только вот мать ему это не вернет. Луис прекрасно понимал, что при таких ранах Вальера не выживет. Вопрос только в сроках.
Сегодня?
Завтра?
Плюс-минус день, вряд ли два дня.
Арден, за что?!
Рядом засуетилась кухарка с миской воды и губкой. Луис взял у нее все из рук и принялся сам смывать с Вальеры грязь и кровь.
– Мама?!!
Вскрик Лусии раздался совершенно некстати. Но Вальера очнулась, открыла глаза, увидела над собой сына, и губы у нее чуть дрогнули.
– Лу…
– Лежи, мама. Тебе нельзя двигаться.
Вальера сдвинула брови. Потом на лице ее появилось выражение понимания.
Она вспомнила и переулок, и тень за спиной, и…
– Я хотела узнать о Лусии…
– Мам, ты молчи. Тебе говорить вредно.
Губы Вальеры тронула усмешка.
– Лу, я же умираю.
– Неправда!
Луис сейчас и не то сказал бы. Да что сказал!
Явился бы здесь и сейчас Ирион, предложил бы душу в обмен на жизнь Вальеры Тессани, Луис и не задумался бы! Бегом побежал бы бумагу кровью подписывать!
Только вот не является великий змей по таким поводам, ой не является.
– Луис?
Мужчина обернулся и так сверкнул глазами на сестру, что избалованная девчонка мигом замолчала.
– Лу, отправляйся в комнату. И изволь одеться.
Лусия вспыхнула.
Только сейчас она заметила, что стоит посреди комнаты в прозрачной ночной рубашке. Но…
– Мама же не умрет, правда?
– Иди оденься.
Врать сестре Луис не мог, а утешать было некогда.
Большие темные глаза Лусии наполнились слезами, губы задрожали…
Неизвестно, что она сделала бы в следующую секунду, но тут вмешалась одна из служанок. Марта прислуживала Вальере уже больше двадцати лет, видела Лусию еще в пеленках и никакого трепета перед ней не испытывала. Так что пожилая женщина мягко приобняла Лусию за плечи.
– Пойдемте, тьерина. Вы сейчас оденетесь и придете. А ваш брат тем временем осмотрит раны, позовет лекаря…
Лусия хлюпнула носом, но позволила себя увести.
Луис отвел темную прядь с лица матери.
– Мам…
– Гхм!
Кашель раздался рядом и был настолько неуместен, что Луис сжал кулаки. Но потом устыдился.
Это кашлянул тот мужчина, который принес Вальеру. Луис гибким движением обернулся и протянул ему руку.
– Луис Даверт.
– Массимо Ольрат.
Массимо пришел в Тавальен поздно вечером, перед самым закрытием ворот. Стражники даже не взглянули в его сторону, только проследили, чтобы подорожная пошлина упала в специальный ящик.
Три медяка.
Деньги у Массимо были, а вот мира в душе не было.
Все это время он медленно шел по проселочным дорогам, то ночуя в лесу, то останавливаясь в деревеньках – подработать за стол и кров, то равнодушно проходя мимо.
Мира в его душе не было.
Маришка, Маришка…
За племянницу он отомстил, но дальше-то что?
Месть бессмысленна, когда только она становится целью в жизни. Бессмысленна, бесцельна…
Сейчас Массимо хотелось дойти до Тавальена, помолиться за души Маришки и Романа и искренне верить, что в его душу снизойдет покой. Говорят же, что душевное равновесие достигается через тяжкий труд и невзгоды.
Врут.
Теперь Массимо это точно знал.
Шел он пешком, ехал на попутной телеге или работал до седьмого пота, все равно перед глазами рано или поздно выплывали знакомые лица.
Маришка и Роман.
Тьеры, которые нашли смерть от его руки. Жорес, Римейн… Старая сводница Мадлот.
И опять – Маришка и Роман, Роман и Маришка.
Массимо знал, есть люди, которые убивают и живут потом как ни в чем не бывало. Не раз видел таких, точно знал, что убитые им тьеры даже не вспоминали о принесенных в жертву девчонках, но…
Как в хороводе кружились кровавые раны, оскаленные в предсмертной судороге зубы, мертвые глаза…
Старость, старость…
По улицам Тавальена Массимо шел, желая найти или достаточно дешевую таверну, или доходный дом, чтобы переночевать, но пока цены его не устраивали, и он решил поискать в более грязных кварталах.
Женщину у стены он заметил не сразу.
Мог бы и пройти мимо, если бы она не застонала и не шевельнулась. А потом…
Отличить тьерину от побродяжки или дешевой девки несложно. Руки, волосы, платье из дорогой ткани…
Массимо вздохнул, понимая, что сильно рискует. Если стража обнаружит его здесь и сейчас, никто не будет ни в чем разбираться. Тем более искать убийцу.
Он здесь, он рядом, так что еще надо? Признание всегда можно выбить, главное – правильно бить. И все же он не смог пройти мимо.
Бегло осмотрел женщину, отмечая, что раны у нее смертельные, но прожить еще пару дней она сможет.
Прожить…
Промучиться от боли в загнивающих кишках, прометаться в горячке, не узнавая никого, и в конце концов отойти в мир иной…
В таких случаях раньше давали яд. Так и назывался – глоток Моря. Он позволял уснуть и уйти в мир иной без боли и мучений, тихо-тихо, под шум прибоя…
Мужчины могли предпочесть удар кинжалом. Он бы точно предпочел…
Может, все же бросить ее здесь?
Это трущобы, он, видимо, попал на место преступления почти сразу после убийцы… она не доживет и до утра.
До полуночи! Придавят по-тихому, снимут одежду и украшения и спрячут труп.
Что ему стоит – плюнуть на все, пройти мимо…
Нельзя.
Массимо похлопал ладонью по щекам женщины.
– Тьерина…
Медленно, очень медленно Вальера пришла в себя. Достаточно, чтобы назвать свое имя и сказать, куда идти. И Массимо пошел.
Проклиная все на свете, ругаясь последними словами, все же пошел по улицам Тавальена, повинуясь прерывистому голосу женщины.
Пару раз Вальера теряла сознание от боли, Массимо останавливался, приводил ее в чувство и шел дальше. Со стражей общаться не рвались ни он, ни она. Вальера понимала, что Эттана не любят. Чья рука нанесла ей рану – неизвестно.
А еще ей нужно домой. К детям и Эттану. Не в стражу, нет. Там сожрут ее последнее время, а у нее и так его не осталось!
Даже перед особняком Тессани у Массимо было желание положить женщину на землю, постучать в дверь и удрать.
Не смог.
Вспомнил Маришку – и не смог.
А сейчас темно-карими глазами на него смотрел молодой мужчина…
Нет, не был Луис Даверт даже отдаленно похож на Романа Шерната. Ничего общего. Тьер и сын кузнеца. Волк и ёжик. Никакого сходства, кроме одного.
Роман потерял любимого человека.
Луис… он еще не потерял мать, но уже понимал, что Вальера умирает. И знание кровавой меткой легло на его чело.
Такие разные и такие похожие…
Боль уничтожает все различия. Вообще все.
И нет мучительнее боли, чем боль потери близкого человека.
Массимо вздохнул и пожал протянутую ему руку.
Луис разглядывал стоящего перед ним человека.
Не слишком высокий, темные волосы с проседью, крепкий, словно гриб-боровик, грубоватые черты лица, широкие плечи, сильные руки…
– Наемник?
Убийца? Вряд ли тот, кто ранил его мать, рискнул бы принести ее в родной дом, но мало ли?
– Был наемником. Потом торговал. Теперь вот… пришел в Тавальен.
Массимо отвечал не то чтобы охотно, но людям надо знать, кого они пустили в свой дом.
– Зачем? – Луис смотрел прямо ему в глаза, но взгляд Массимо был спокоен и безмятежен.
– Я остался один. Мои близкие умерли. Хочу помолиться за их души. Потом, может быть, найду для себя монастырь. Или не найду. – Массимо пожал плечами. – Денег у меня нет, работать я долго не смогу… не лучшее приобретение.
Луис прищурился.
– Идти тебе некуда?
– Я искал таверну или доходный дом.
– Сегодня можешь переночевать у нас. Утром я с тобой побеседую.
– Я дождусь, – кивнул Массимо.
– Ты никого не видел, когда нашел маму?
– Если бы видел, прибил бы, – сказал Массимо с такой искренностью, что Луис поверил. Просто поверил, что он не убийца.
Что бы ни перенес стоящий перед ним мужчина, это оставило в нем свой отпечаток. Болезненный, жестокий, словно клеймо выжгли.
Он может убить и убивал, но не сегодня, нет. И… он не станет убивать женщин. Луис ощущал это обострившимся чутьем хищника.
Это не тот.
Но когда Луис доберется до горла убийцы своей матери…
Он тряхнул головой, и видение окровавленного тела, от которого медленно отрезают по кусочку, чтобы скормить акулам, исчезло.
– Я благодарен. Поверь. Просто сейчас…
Массимо махнул рукой.
– Не надо, тьер…
– Ты меня знаешь? – насторожился Луис.
– Нет. Но я же не слепой. Дом, тьерина, слуги, оружие…
Луис кивнул.
– Завтра я зайду с утра. Мы поговорим. А сейчас прости.
Массимо кивнул. Оно и понятно – не до него. Ему бы в такой ситуации тоже не было ни до кого дела.
Луис отвернулся от мужчины, нашел взглядом одного из лакеев.
– Устроить в гостевых покоях, накормить, позаботиться об одежде… Этот человек – мой гость.
Сказанного было достаточно, чтобы лакей поклонился Массимо, приглашая за собой.
– Прошу вас, господин.
Свое положение Массимо использовал вовсю, понимая, что в доме все равно никто не уснет. А потому…
Он принял ванну, отмылся от дорожной грязи, отдал одежду постирать, переоделся в чистое, поужинал и вытянулся на мягких простынях.
И впервые за несколько месяцев ему не снились кошмары.
Видимо, они боялись приближаться к логову Эттана Даверта.
Отправив восвояси Массимо, Луис вернулся к матери.
– Мам, кто это был?
– Не знаю, Лу.
– Что ты там делала?
– Я хотела узнать о женихе Лусии. Карсты – древняя кровь, мы для них ничтожества. Лу, мне больно.
Луис прикусил губу.
– Что я могу сделать?
– Перенеси меня в мою спальню. Потом скажу.
– Это может быть опасно.
– Лу, сынок, ты думаешь, я выживу?
Вальера криво улыбнулась. Что бы там ни было, она – тоже древняя кровь, Море примет ее душу. Что бы ни проповедовал дурачкам Эттан, сама Вальера верила только в силу Королей. И в род Лаис.
И сейчас…
– Мам…
– Не лги мне, малыш. Мы оба знаем, что эти раны смертельны.
Луис склонил голову.
Он многое знал о своей матери, но такое… Смерть сорвала с нее все покровы. Не стало милой кошечки Эттана Даверта, не стало заботливой наседки. Сейчас с ним говорила королева, имеющая право отдавать любые приказы.
В том числе и эти.
Луис осторожно нагнулся. Руки его скользнули под тело матери, осторожно принимая его тяжесть.
– Обхвати меня за шею.
Вальера повиновалась. Уткнулась носом в шею Луиса, закрыла глаза, вдохнула родной теплый запах.
В спальне Луис опустил Вальеру на кровать и обернулся к слугам.
– Все вон! Придет лекарь – доложите. И пошлите к отцу. То есть к Преотцу!
– Да, тьер.
Дверь захлопнулась.
Вальера мягко улыбнулась.
– Сынок, подойди к камину.
– И?
– Теперь нажми на третью завитушку сверху, на левом фризе. Нажал? Поверни соседнюю шишечку на два оборота влево. И потяни на себя.
Луис послушно выполнял материнские приказы и даже не сильно удивился, когда в каминном фризе открылось углубление.
– Мам… но откуда?..
– Этот дом когда-то принадлежал моим знакомым. Я знала эту тайну. Не просто так Эттан выбрал именно его.
Вальера улыбнулась краешком губ.
– Теперь бери шкатулку.
– И?
– Дай ее сюда.
Простое коричневое дерево, зеленая окантовка, на сером поле – акула.
– Мам?
– Это герб рода Лаис. Надеюсь, ты помнишь?
– Да. Но откуда?..
– Молчи и слушай. Чтобы открыть шкатулку, надо нажать вот сюда. Иначе это самый обычный ящичек.
Вальера потянула пальцы Луиса к стенке шкатулки.
– Если нажать сюда и сюда – будет защита. Тут есть иголка с ядом. Вот так и так.
Вальера показывала, а Луис смотрел в шоке.
Невзрачная с виду коробочка таила в себе сразу несколько опасностей. Две иголки с ядом и пропитанная им же шелковая тряпочка. Только возьми в руку… Потом хватит и короткого прикосновения языком к пальцам.
Вальера нажала сбоку несколько раз, уничтожая ловушки, и открыла шкатулку.
Несколько листков бумаги. Очень плотной, белой, с голубым рисунком в виде волн. Секрет ее производства сейчас утрачен. Такую делали только при Морских Королях.
Кольцо с громадным звездчатым сапфиром. На оправе выбиты золотом дельфин, акула, осьминог, кит, касатка.
Склянка с ярко-синим содержимым.
Луис посмотрел на мать.
– Это…
– Да. Наш род владеет этой тайной. Здесь – глоток Моря.
– Откуда?
– Прочитай бумаги. Там все сказано. Это чистая правда, Луис, слово Тессани. Давным-давно…
Вальера говорила, а Луис слушал, и перед ним вставала громадная спальня.
Бело-синие цвета отделки, в кружеве подушек утопает белое, почти бескровное лицо, которое сейчас само напоминает герб Королей.
Белая мертвая кожа, сухие синие губы… и – глаза.
Пронзительно-синие, изменчивые, восхитительные, меняющие цвет, словно море – ежесекундно, играющие всеми оттенками, от бирюзы до зелени.
Глаза Морского Короля. Последнего из рода.
Герцог из Дома Лаис стоит на коленях рядом с кроватью. Оба знают, что это смертное ложе, что Король не доживет и до рассвета, но зачем он призвал герцога? Даже умирающий – он все еще Король. Что он знает?
Что скажет?
Первые слова Короля – не новость.
– Я умру на рассвете.
– Мой Эрт, лекари говорят…
– Лекари могут говорить. А ты слушай меня.
Королям повинуются. Особенно этому.
– Да, мой Эрт.
– После моей смерти начнется война. Я знаю. Тимар силен и видит себя на престоле. Атрей породнился с Дионом и также мечтает о власти для своего сына. Карнавон, Карст и ты – вы пока держите нейтралитет. Но я выбрал именно тебя.
Выбрал? Для чего? Надеюсь, не для казни? И не для трона? А то хочется жить… Но вслух Лаис произносит совсем другое.
– Это честь для меня, мой Эрт.
– Я решил, что доверю тебе самое ценное, что есть у меня.
– Мой Эрт?
– Наклонись ближе и слушай. Сегодня ты уедешь из дворца и отправишься…
Слова неразборчивы, но герцог слушает, что есть сил напрягая слух. Потому что Король дает ему нечто большее, чем золото или власть.
Он отдает ему весь мир.
И этот мир заключается в простой шкатулке.
Рано или поздно кольцо должно найти своего наследника. Поздно или рано…
Герцог принимает его с благоговением, снимая с сухих королевских пальцев.
Он будет хранить его до конца своей жизни.
– Мам, а откуда яд?
– Там есть рецепт. Прочитаешь. И на полке книга с рецептами. Вон та…
Луис протягивает руку и, повинуясь жесту Вальеры, снимает с полки… молитвенник?
Да, именно его!
В ядовито-розовом переплете, изукрашенный золотом, голубками, морскими волнами и пасторальными сценами.
Да, отец такое в руки век не возьмет.
Повинуясь шепоту Вальеры, Луис переворачивает молитвенник и открывает его с противоположной стороны. Страниц тридцать заполнено убористым почерком… Вальеры? Нет, мать пишет иначе, ее руку Луис знает.
– Это еще моя бабка переписывала. – Вальера чуть улыбается. – Отдаю тебе. Лусии не доверяй, понял?
– Да, мам.
– Если бы она поумнела, повзрослела, но она еще соплюшка. Ей пока нельзя.
Луис кивнул.
– Обещаю.
– Отец ничего не должен знать. Поклянись.
– Клянусь.
Луис не испытывает никаких сомнений. Здесь и сейчас они с матерью думают как одно целое, действуют как один человек.
Лусия молода и глупа, Эрико отдаст все отцу в напрасной попытке заслужить его любовь, Родригу слишком безвольный и ведомый для этого знания.
Эттан… Кто его знает, что наворотит Преотец в попытках добиться власти? Уже наворотил!
Из всех детей это знание способен сохранить лишь Луис.
Внизу слышен шум.
Луис и Вальера переглядываются. Сын быстро захлопывает шкатулку, поворачивает все нужные рычажки, ставит ее на место и задвигает тайник. Все, что сказала мать, огненными штрихами врезано в его память.
Он никогда не забудет…
Вовремя, все вовремя. Потому что через минуту в комнату врывается встревоженный Эттан.
Луис выходит.
У него еще будет время побыть наедине с матерью. А сейчас надо оставить отца с ней. Они были вместе больше тридцати лет, Эттан любит ее: эгоистично, жестоко, немного слепо – как умеет, но любит. Надо дать им время побыть наедине.
Попрощаться.
А сам Луис идет к сестре.
Лусия рыдает на кровати. Бьется в истерике, отталкивает руки служанок, швыряется подушками…
Луис отсылает всех одним жестом, садится рядом.
– Лу, прекрати.
Бесполезно. Крики, слезы, сопли, вопли…
Встряхнуть сестру за плечи, глядя в красное лицо с распухшим носом.
– Я кому сказал!
Помогает, но ненадолго. Лусия вцепляется в его рубашку, обильно заливая ее слезами.
– Луис! Скажи, что это неправда! Мама не умирает?!
И, прочитав ответ в его молчании, принимается рыдать еще сильнее.
– Она не может умереть! Это неправильно!! Так нельзя!!!
Луис молча гладит сестру по волосам. Капризное, избалованное, любимое матерью дитя. Что тут скажешь?
Конечно, нельзя. И неправильно. Луис понимал, что рано или поздно матери не станет, но представлял это как-то иначе.
Скажем, восемьдесят лет, чепец на белых от старости волосах, рыдающие дети и внуки, может, даже правнуки… уж точно не рана в живот.
Ничего, он найдет убийцу. И подвесит подонка на его собственных кишках.
Лусия заливается слезами. В рыданиях прорывается то свадьба с Карстом, которую теперь придется отложить, то несправедливость жизни, то какая-то ерунда, вроде обещанного матерью жемчуга…
Минут двадцать Луис просто сидит рядом с сестрой, гладит ее по волосам и думает, что это те слезы, которые не может пролить он сам. Но потом ему надоедает.
– Лу, отец сейчас рядом с матерью. Лу, кракен тебя сожри!
Лусия замолкает. Луис сует ей в руку стакан воды.
– Пей давай! Выпила? Вот и умничка.
– Л… Луис…
Мужчина сгребает в кулак толстую косу сестры, сильно тянет назад.
– Еще раз начнешь слезоразлив – угощу пощечинами. Слушай меня, сестричка!
Это действует. Лусия хлопает длиннющими ресницами, но не ревет.
– Сейчас мы пойдем к матери. И ты не будешь рыдать. Ты поцелуешь ее и скажешь, что обязательно справишься. Поняла?
– П-поняла… Н-но…
– Соберись, кому сказал! – И уже мягче, спокойнее: – Лу, ты же не хочешь, чтобы маме было больно?
– Н-нет…
– Вот и умничка. Сейчас я позову служанок, ты умоешься, переоденешься, а я пока поговорю с братьями. И не вздумай плакать, поняла?
– Д-да.
Луис погладил сестренку по голове. Вздохнул.
– Лу, я найду того, кто это сделал. Обещаю.
И тут кровь Эттана Даверта прорывается сквозь слезы и боль. Лусия вскидывает голову, смотрит глаза в глаза брату.
– Я хочу при этом присутствовать! Я хочу видеть смерть подонка!
– Обещаю.
Луис ни минуты не сомневается, давая это обещание. Да, Лусия милая и нежная девочка. Очень добрая, очень чувствительная, жалеющая всех котят и щенят. Но убийцу матери она жалеть точно не будет.
Здесь и сейчас дети Эттана Даверта очень похожи на родного отца. Та же безжалостность, то же хищное предвкушение добычи…
Они еще загонят дичь.
Эрико спал после пары кувшинов вина. Луис потратил около десяти минут, чтобы растолкать его и объяснить, что случилось. А потом перехватил почти у двери.
– Ты куда, идиот?! Оденься!
Эрико вспыхнул как маяк, поняв, что собрался выскочить за дверь в одной ночной рубашке.
– Ирион!
– Одевайся и спускайся вниз. К матери пока не лезь, они там с отцом.
– Хорошо.
Луис хлопнул брата по плечу и отправился к Родригу. С тем было проще всего. Парень крепко спал, но разбудить его и объяснить было проще, чем пьяненькому Эрико.
И Луис застыл перед дверями маминой спальни.
Постучать?
Нет?
По счастью, Эттан выглянул сам.
– Ты здесь? Остальные где?
– Сейчас соберутся.
– Вэль хочет вас видеть.
– Да, отец.
Роли распределены. Горюющий отец, почтительный сын, умирающая жена…
Луис искренне надеялся, что у них с матерью будет время попрощаться наедине.
Эттан сидел у постели жены и держал ее за руку.
– Обещаю, я найду другого лекаря.
– Эттан, даже если ты сюда весь город пригонишь, это не поможет.
Вальера улыбалась самыми краешками губ. Да уж, стоило умирать, чтобы видеть такое выражение на лице мужа.
Беспомощность, паника и – любовь. Да, именно любовь и страх потери отражались сейчас на лице Преотца. Пару минут назад он едва ли не пинками выставил за дверь лекаря, который, содрогаясь от страха, сказал Эттану Даверту правду.
Раны смертельны.
День или два – и все будет кончено. Обычно при таких ранах добивают, чтобы человек не мучился, но тут… благородная тьерина… может быть, яд?
После чего лекарь и вылетел за дверь, а Эттан едва не проводил его пинком. По счастью, он успел дать Вальере обезболивающее, и та могла разговаривать спокойно. Разве что в голове приятно шумело, как после пары бокалов крепкого вина, но это можно пережить. Хм… смешное слово в ее ситуации. Наверное, это лучше не переживать. Будет больно.
– Вэли, Вэль… Ну как же ты так?
– Меня не спросили, – губы Вальеры тронула улыбка. Сейчас можно не бояться. Сейчас уже все можно. – Эттан, пообещай мне.
– Да?
Он бы и луну с неба пообещал, лишь бы жила… Эттан Даверт и сам не знал, какое большое место заняла в его сердце Вальера.
Не знал, пока не лишился.
Срывал дурное настроение, изменял, злился, раздражался, кричал… а сейчас вот терял ее – и словно из сердца по живому кусок рвали. Он и не подозревал раньше, что у него есть сердце.
– Обещай, что не будешь женить детей против воли.
– Даю слово.
И Эттан не лгал.
Вальера смотрела в золотистые глаза мужа. Пусть они не были венчаны в храме, но жили вместе не один десяток лет, у них четверо детей, они срослись друг с другом так, как удается не многим супругам.
– Я была счастлива с тобой, Тан.
– Когда я найду того, кто это сделал…
– Не важно! – Вальера шевельнула кистью. – Тан, пообещай мне узнать все возможное о Карсте. Лусия не должна страдать.
– Узнаю.
– Луис сильный, он справится. Дай ему тоже искать убийцу, иначе ему будет слишком больно.
Эттан кивнул.
– Мы займемся этим вместе.
– Родригу надо посвящать в сан. Он хороший, но такой… доверчивый.
– Обещаю. В ближайшее же время.
– И… удели внимание Эрико. Он любит тебя, а ты никогда этого не замечаешь.
Эттан дернул щекой.
Любит… что поделать, если сын вырос таким… неудельным? Ни дома оставить, ни в люди отправить. Что ни поручи – все завалит. Но если Вэль просит…
– Обещаю, родная.
– Ты дашь мне поговорить наедине с каждым из детей?
– Да. Вэль, я найду лекарей…
– Тан, мне они не помогут.
– Не говори так!
Вальера вздохнула.
– Хорошо. У тебя есть сутки. Потом, если ты ничего не найдешь, я приму яд. Хорошо?
– Вэль!
– Тан, это мое право. Я хочу так поступить. И изволь похоронить меня в фамильной усыпальнице Тессани.
– Обещаю.
Здесь Эттан не спорил. Он и так знал, что лежать рядом им с Вэль не придется. Всех Преотцов хоронят в катакомбах под главным храмом.
– Вэли… я люблю тебя.
Вальера с трудом подняла руку, коснулась щеки Эттана.
– Я знаю, родной мой.
– Я такой дурак! Я так редко говорил тебе об этом, так редко и так мало. А ты… ты все мне отдала, а я…
Эттан мог произносить блистательные речи, но сейчас слова не шли на язык. А женщина, которую он любил и терял, лежала перед ним на кровати. Такая близкая, такая далекая, такая… уже не его.
И он ничего не мог сделать, чтобы вернуть ее назад.
Отец и сын мыслили одинаково.
Здесь и сейчас Эттан тоже заложил бы душу Ириону, а не хватило бы своей – чужих добавил, лишь бы Вальера осталась в живых. Но это было не в его власти.
Ты можешь стать Преотцом, можешь надеть на себя корону, можешь даже несколько нацепить, если на ушах удержатся, можешь собрать в закрома все золото мира и умываться в нем по утрам.
Но в такие моменты как никогда понимаешь, что главная-то ценность – не власть, деньги или слава.
Главная ценность – жизнь твоих родных и близких.
Эттану предстояло постичь эту истину на своем опыте.
И ему было больно.
Они все стояли у кровати, на которой умирала Вальера Тессани.
Муж, так и не ставший официальным, три сына, дочь… Лусия не плакала. Слезы текли сами, капали по лицу на кружевной воротник, впитывались в ткань платья – девушка не вытирала их. Просто не замечала.
Вальера смотрела с состраданием.
Арден, какой же глупой она была! Наивно полагала, что впереди вечность, не готовилась, не думала, что детям придется вот так, без нее… а они выросли, и она умирает.
Не ко времени, ах, как не ко времени.
Смешно… неужели собственная смерть может приключиться вовремя? Какая пошлая, глупая сцена, словно из романа Лусии… но у Эттана иногда не хватает чувства меры. Иногда?
Никогда не хватает. Раньше она его как-то сдерживала, а вот как оно будет сейчас? Почему мы полагаем себя вечными? Почему не задумываемся заранее, что останется – после нас? Почему не заботимся о тех, кто рядом с нами – сейчас? Чтобы потом они не чувствовали себя, словно домашняя кошка в стае диких волков?
Нет ответа.
Одни вопросы… на которые скоро будут получены окончательные ответы.
– Вэль…
Эттан. Как всегда, нетерпелив и совершенно ее не понимает. И как она прожила с ним столько? Ничего, она справится. Уже немного осталось.
– Тан, милый, так много надо сказать, так много… Пожалуйста, будь добрее к нашим детям.
– Обещаю.
– Луис, не оставляй сестру, ладно?
– Хорошо, мама.
– Эрико, отец и братья тебя любят, не стоит забывать об этом.
– Да, мама.
– Родригу, пожалуйста, помни – не все, кто окружают тебя, откровенны с тобой.
Родригу неожиданно шмыгнул носом, и на нем тут же скрестились все взгляды. И увиденное повергло семейство Даверт в изумление.
Родригу тоже плакал. Хотя раньше они полагали, что слезу способен из него выбить только сырой лук. Оказывается, нет. Не только.
Вальера милосердно отвела взгляд и улыбнулась дочери.
– Девочка моя… Лу, обещай мне, что будешь заботиться о своих детях так же, как я заботилась о вас?
– Клянусь, мама. Мам, мы найдем эту тварь, обещаю!
Вальера покачала головой.
– Лу, что это изменит? Для меня?
Лусия глубоко и шумно вздохнула, как делают дети после плача. Вальера на миг прикрыла глаза, а потом посмотрела на Эттана.
– Тан, милый, мне бы хотелось поговорить с тобой. Одним. А потом со всеми детьми по старшинству.
– Хорошо, Вэль.
Вальере Тессани предстояли очень трудные часы. Но если уж сразу не умерла, то теперь спокойно уйти и не дадут.
Лусия все же разрыдалась, Родригу бросился ее утешать, свалил медный таз, Эттан рявкнул на него, вмешался Эрико…
За шумом никто и не заметил, как Луис спрятал за пазуху молитвенник в пронзительно-розовом кожаном переплете. Вальера же промолчала.
Внизу, в гостиной, Луис принялся раздавать указания:
– Родригу, давай к лекарям. Поднимай всех с постели, гони сюда, авось хоть одна клистирная трубка да и скажет что полезное. Ты у нас лицо сановное, облеченное доверием Преотца… справишься. Эрико, на тебе купцы. Наверняка знаешь, если кто-то торгует редкостями…
– Знаю. А ты?
Луис усмехнулся краем губ.
– А я пойду продавать душу.
У него было два дела. Ему надо было наведаться туда, куда не дошла мать. И… попробовать продать душу.
А вдруг возьмут?
Искать лавку с неприметной вывеской «Травы тетушки Мирль» Луису пришлось долго. В темноте улицы Тавальена были похожи на внутренности громадного чудовища, которое проглотило, поглотило и выпускать не собирается. Дома, казалось, меняли очертания и переходили с места на место, улицы окутывались туманом, скрывающим ориентиры, шаги тонули и терялись в сером мареве, и человек чувствовал себя потерянным ребенком.
Даже Луис поддавался этому настроению.
Впрочем, десяток проверенных людей за спиной быстро придавал уверенности.
Луис забарабанил по двери рукоятью кинжала.
Ответа пришлось ждать не слишком долго. Дверь распахнулась, тетушка Мирль выглянула наружу и тут же была почти внесена внутрь.
За горло.
– Ну здравствуй. Не ждала? Думала, что моя мать мертва? Ошиблась, стерва!
Испуг, метнувшийся в карих глазах, сказал Луису все необходимое. И мужчина крепче сжал пальцы, пока тушка не обмякла. Тогда Луис отшвырнул ее в руки своих людей и коротко бросил, не глядя назад:
– Обыскать дом.
Он и так знал, что Мирль сейчас увязывают что ту колбасу, потом завернут в плащ и вывезут за город. Найдется, где ее допросить. Здесь не стоит – и грязно будет, и шумно…
Можно бы воспользоваться пыточными Преотца, но…
Пока нельзя.
Пока Эттан Даверт не настолько прочно сидит на своем месте.
Мало ли кто, мало ли что, какие могут выплыть имена в процессе допроса…
За мать он эту суку в клочья порвет! Сам на куски резать будет – и улыбаться.
Мирль пришла в себя в уединенном домике в лесу. И удовольствия ей пробуждение не доставило. Не было ни бокала вина в кровать, ни сладостей, были весьма недружелюбно глядящие на нее наемники и их предводитель с безжалостными глазами.
Впрочем, Мирль не отчаивалась. И не из таких бед выворачивалась. А если что…
На крайний случай всегда есть средство. Просто не хотелось бы умирать сейчас, но если понадобится… о ее внуках позаботятся, а она уже старая, она уже пожила.
Над женщиной склонился тот самый кареглазый мужчина.
– Пришла в себя? Это хорошо. А теперь слушай, тварь. Моя мать – Вальера Тессани.
Так она выжила?
Но Мирль не прожила бы столько, выдавай она себя хоть жестом, хоть дрожанием ресниц, хоть взглядом. Поэтому она воззрилась на Луиса Даверта и недоуменно замычала. Кляп говорить мешал.
– Сейчас я кляп выну, – усмехнулся красавчик. – И если будешь лгать…
Кляп вынули. Мирль пошевелила челюстью, разминая затекшие мышцы, и заговорила:
– Тьерина Тессани должна была прийти ночью. Что с ней случилось?
– А почему ты решила, что с ней что-то случилось?
– Иначе она пришла бы сама.
Луис задумчиво кивнул.
– На нее напали. Что ты об этом знаешь?
– Пока ничего. Могу узнать.
– Можешь?
– Моя работа – собирать сведения.
– О ком ты их собирала для матери?
– О наследнике Карста.
Мирль не юлила. Собственно, она говорила чистую правду.
Пока она ничего не знала о нападении. Ни кто, ни когда, догадывалась, что оно случится, но исполнителей тьер Эльнор нашел сам. В остальном же…
Внешне их ничего не связывало, оставалось убедить в своей непричастности Даверта.
– И что набрала?
– Странное с ним что-то, монтьер, – пожала плечами тетушка Мирль. – Слуги говорят – не от мира сего. Художник, этим все сказано…
– И только?
– Кисти с красками ему милее девок! Часами с ними просидеть готов, а смазливых служанок и не тискает. Недаром герцог его женить хочет – авось образумится. С молодой-то женой интереснее.
– А еще что? Вино, травка, друзья… может, ему не жена нужна, а приятели? Чтобы зады повторять?
– Нет. Этого точно не было. Живет себе отшельником, картинки малюет. Кстати, говорят, красивые.
– Понятно. А про мать мою ты кому рассказала?
Мирль замотала головой, мол, не рассказывала, но видела, уже видела, что Луис не поверил.
– Никому, монтьер, вот Арден свидетель! Никому.
– Врешь.
– Не вру!
– Я тебя предупреждал, что будет, если будешь лгать?
– Не лгу я! – праведно возопила Мирль.
Не верили, ей попросту не верили, и она это отлично понимала. Луис качал головой.
– Знаешь, что с тобой сделают? Сначала… тут десять человек. Я ни причащаться, ни наблюдать не стану, я брезгливый. А вот они тебя опробуют. Думай сама, на что ты будешь похожа. И это только начало. Я тебя убивать не стану, ты долго будешь жить, очень долго, и каждую минуту жалеть об этом…
Мирль зашипела бешеной кошкой.
– Пугать он меня будет! Да пошел ты, щенок!
– Я-то пойду. А они останутся, – нехорошо усмехнулся Луис. – Ну?!
Мирль ответила короткой тирадой, в которой желала Луису залезть обратно в живот своей матери, протухнуть там и сделать еще кое-что совершенно противоестественное.
Не помогло.
Луис нежно улыбался. А потом махнул рукой своим людям, мол, приступайте – и вышел.
Мирль не кричала. Ни когда грубые руки срывали с нее одежду, ни когда избавляли от веревок – что она может сделать десяти наемникам? Ей хватило и пары минут.
Где женщина может спрятать яд? Кольца могут снять. Одежду тоже. Остается то, что сразу не заметишь.
Волосы. Несколько тоненьких косичек, заплетенных в одну большую косу. Красивая прическа. И – не только прическа.
Всего лишь мотнуть головой так, что волосы упали на лицо, прикусить – совершенно случайно – одну из косичек, на конце которой болтается большая бусина, и та послушно раскусывается зубами.
А на языке остается горечь.
Потом горечь становится все сильнее, голова начинает кружиться, перед глазами калейдоскоп из разноцветных пятен, которые вертятся все быстрее и быстрее, заслоняют мир – и Мирль летит в это хао-тическое переплетение.
Последняя мысль женщины – о внуках.
Жаль малышей, но они уже самостоятельные, они справятся без нее. Все бумаги оформлены честь по чести, да и тьер Эльнор их своей милостью не оставит.
А Даверт ее расколоть не должен, ни в коем случае. За мать он порвет и ее, и внуков, и…
Когда Луис влетел обратно в домик, Мирль уже не дышала. И только на губах женщины играла злорадная ухмылка.
Она выиграла.
Разумеется, она была не совсем Мирль, и лавка по бумагам принадлежала не ей, и внуки записаны совершенно на другое имя, и… да много еще чего.
Что может сделать женщина, стремясь обезопасить своих детенышей?
Всё.
И еще немножко больше.
Мирль так и поступила.
Луису оставалось только в бессильной злобе ругаться самыми черными словами. А еще изучать бумаги, найденные в лавочке. Другого пути не будет.
Второе дело Луис надеялся не провалить.
Надеялся.
Потому что ничего другого ему не оставалось.
Мирль бросили в лесу – авось звери не отравятся. А Луис пришпорил коня и поскакал туда, куда люди не ходили.
На побережье.
Там, на самой границе зыбучих песков, стояла небольшая хижинка. Аккуратная, чистенькая… Только вот никто туда не наведывался лишний раз. Ни рыбаки, ни охотники, ни простые крестьяне.
Зато приходили другие люди. Приходили, прятали лица под масками, а кольца под перчатками. Всем было известно, что живет в этой хижине старая-престарая ведьма, которая давно отдала душу Морю в обмен на вечную жизнь.
Луис сейчас бы тоже ее отдал. И кракен с ней, с вечной жизнью. Пусть подарят лет двадцать его матери, а душа… переживет как-нибудь. Переболеет. Или не переживет, не важно. Луису было проще умереть самому, чем отпускать мать на суд к Мелионе. Хотя судя по тому, что говорила Вальера…
Да примет Море ее душу.
Так говорили при Королях, так говорили, еще когда Тавальен был рыбацкой деревней, так говорили старые семейства. Древняя кровь.
Луис невольно поежился.
А ведь и он тоже…
Тессани?
Даверт?
Нет, судя по всему… Лаис?
В молитвенник Луис таки заглянул, еще там, на поляне, пока разбирались с этой кучей падали. И нашел на первых страницах то, что и ожидал.
Родословное древо.
Вальера Тессани и верно была отпрыском рода Тессани. Но по отцу.
А вот мать ее была из Эттельбергов. Просто люди забыли, они многое забыли, в том числе и то, что именно с Эттельбергами роднился род Лаис. Давно роднился, вскоре после смерти последнего из Королей, зато несколько раз.
Луис смотрел на тонкие связи родословных.
Ида Эттельберг. В девичестве Ида Лаис. Ее внук женится на Дейзетте Лаис. А их правнук берет за себя дочь последнего герцога Лаис. Да-да, того самого, уничтоженного. Потому что на полях возле имени Мэриэтта Линкс в скобках приписка: «Мари Лаис, спасена кормилицей Бенедеттой Линкс, да примет Море ее душу».
Луис листал молитвенник и все больше понимал, что это Эттану отдавать нельзя.
Никому нельзя, разве что у него когда-нибудь будут дети, достойные отца. Чтобы он мог, как мать, передать им наследство и быть спокойным. А сейчас… нет.
Даже Лусии сказать нельзя.
Конечно, Лу собирается замуж за герцога Карста, ей станет намного легче, если она узнает, что тоже древней крови, только вот выигрыш этот ложный. Мимолетный, ничего не дающий…
Объявит сестренка себя родственницей роду Лаис. И что? Те все равно не признают бастарда, значит, будет скандал, а Лу – любимое и балованное дитя. Начнет требовать, ругаться…
Пусть лучше будет уверена, что ей оказывают честь. Во всяком случае, мать именно так и говорила.
Мать…
Ветвистое древо дорисовано ее рукой. И Луис видит имя «Вальера Тессани». Видит четыре веточки, имена, заключенные в квадратные рамки[29], поправки – изначально они были записаны как Тессани, потом мать переправила фамилию на «Даверт» и добавила: «усыновление».
Форму рамок она не поправила.
Как же ее оскорбляла эта ситуация! Как коробила!.. Она, последняя из рода Тессани, наследница Лаис по крови, вынуждена была оставаться всего лишь любовницей.
Роскошные украшения – и место на второй скамье в храме. Первая скамейка отводится только для официальных жен, не для таких откровенных грешниц. Шикарные наряды – и дамы, которые не подают руки, господа, которые не стесняются раздевать взглядом, а что? Если одному можно, то почему остальным нельзя? Свой дом, выезд… и неприятие высшего света. А она могла бы их уничтожить.
Если бы захотела.
Рецепты Луис тоже листнул, очень быстро, мельком, но ему даже от такого стало нехорошо. Яд?
Да, яд. Самый разный. От того, который убивает мгновенно, до умертвляющего медленно и мучительно. Чтобы жертва страдала не один день и даже не один месяц.
Зачем это было предкам? Лаис были королевскими палачами?
Вроде бы нет… А откуда тогда?
Надо спросить у матери, может, она знает…
Мать умирает.
Луис словно услышал эти слова в шуме ветра. Дернулся в седле, пришел в себя… Его люди остановились, словно не смея перейти некую границу.
– Боитесь… – Губы мужчины тронула горькая кривоватая улыбка. – Оставайтесь здесь.
И тронул поводья, направляясь к хижине. В ее окне призывно горел свет.
Женщина распахнула двери, еще когда он только остановился. Даже не спешился. Свет бил ей в спину, очерчивал горбатую фигуру, окутанную черным платком, лицо было в тени – как ни старался Луис рассмотреть его черты, ничего не получалось.
Ведьма.
Тень. Нечистая сила.
– Чего надо?
– Мое имя Луис Даверт. Мне нужно с тобой поговорить.
Ведьма прищурилась в темноту.
– Луис Даверт? Тьер? Сынок подонка Эттана?
– Сын Преотца Эттана, – сухо поправил Луис.
– Преподонка, – махнула рукой ведьма. – Ну заходи.
И Луис перешагнул порог.
Внутри было… ведьмисто, иначе и не скажешь. Стоял на огне здоровущий котел, метались по стенам тени от очага, висели пучки сухих трав, кореньев и еще чего-то непонятного, злобно скалила зубы летучая мышь… Луис пригляделся внимательнее.
– Чучело?
Ведьма фыркнула.
– Вам народ дурить можно, а мне нельзя?
– Кому это – нам?
– Храму. Твоему папаше. Что, неправда?
Луис вздохнул.
Правда, неправда… понятное дело, что Ардену и Мелионе приношения прихожан отродясь без надобности. Понятно, что Храм не одной молитвой жив, что Преотец весьма и весьма богат, что без дураков нет доходов…[30]
Главное здесь и сейчас не это.
Ведьма потерла виски. Потом вздохнула, кивнула Луису на занавеску, отгораживающую часть хижины:
– Туда проходи.
Луис повиновался – и застыл в изумлении. Контраст был разителен. Аккуратная лежанка, стол, кресло – и книги. Много книг, очень много.
Женщина уселась на лежанку, кивнула Луису на кресло – и посмотрела глаза в глаза. Пристально, раздумчиво…
– Что ты здесь ищешь, Даверт?
Луис и не подумал стесняться. Он сразу перешел к делу.
– Это правда, что ты живешь уже несколько столетий?
Ведьма вздохнула еще раз, но сейчас уже тоскливо, словно услышала нечто давно надоевшее.
А потом сняла платок.
– Я похожа на столетнюю каргу?
Луис смотрел во все глаза. Под платком оказалась женщина лет тридцати, не больше. Седая, конечно, только, кажется…
– Краска, – угадала его мысли ведьма. – Мы не живем тысячелетиями, мы просто передаем и это место, и знания от матери к дочери. Или к преемнице, которую выберем.
Луис вскинул бровь.
– А почему ты мне это рассказываешь?
– Ты не в том состоянии, чтобы плести словесные кружева. Я же вижу… что случилось?
– Моя мать умирает.
Ведьма прикусила губу.
– Я от смерти не лечу…
– Никого?
– Была пара случаев, только там вылечить можно было. А у вас что?
– Ее ранили. В живот, – Луис на себе показал места ран.
И увидел, как лицо ведьмы становится холодным и замкнутым.
– Прости.
– Ты… не поможешь?
– Не смогу. Нечем. Мы ведь не меняем законов мироздания, просто знаем их чуточку лучше других. При таких ранах долго не живут. День-два, потом заражение крови – и все.
– Это нельзя остановить?
– Я не знаю как.
Луис медленно поднялся из кресла. Рука легла на эфес.
– А если ты сама сейчас…
Ведьма смотрела ему прямо в глаза. И он видел там обычный женский страх. Но и нечто другое тоже.
Вызов?
– Коли, если хочешь. Я умру, а вот ведьма останется. Я уже нашла себе преемницу.
Луис упал обратно в кресло. Злобно выругался, и кубок, поднесенный ему, осушил в два глотка, даже не чувствуя вкуса.
– Что это?
– Вино на травах. Сама делала, тебе сейчас надо.
– Вряд ли…
– Поверь мне – надо. Второго бокала я тебе не предложу, но хотя бы это… И… можешь давать матери, когда боли появятся.
Тонкая рука чуть стукнула склянкой по столу. Луис вздрогнул.
– Боли…
– Да. Скорее всего, они уже есть?
– Да.
Ведьма вздохнула.
– Прости. Арденом клянусь, могла бы – помогла.
– Лжешь…
– Тебе сейчас лгать – смерть к себе звать, – усмехнулась ведьма, – сам видишь, что не лгу. Просто тебе хочется, чтобы иначе оказалось…
Хочется…
Еще как хочется. Вечная ведьма, морская ведьма, живущая тысячу лет… А оказалось все так просто… преемницы, ученицы.
– Ирион тебя порви!
Луис вышел не оглядываясь, хлопнул дверью. И даже не догадывался, что после его ухода женщина бессильно сползет по стене.
Ведьм действительно выбирали и обучали, она не лгала Луису. И главное, чему их учили, – чувствовать людей.
Она бы солгала, она могла бы продать подкрашенную воду и запудрить разум красивыми словами и действиями.
Могла.
Но чутьем понимала – нельзя. Луис поймет, что ему лгут, и уж тогда пощады ждать не придется. А если он услышит правду, как она есть, будет хотя бы один шанс на жизнь.
Мать умирает…
Жалко мужчину. Попросту жалко.
Луис во весь опор гнал коня к дому.
Нет-на-деж-ды… Нет-на-деж-ды…
Копыта выстукивали печальный ритм по дороге, а Луис размышлял над своей неугодностью ни Ардену, ни Ириону. Ладно первый, тот и ради Преотца не явится. Но Ириону-то только шепни?
Видимо, шептали не там или не так…
Ведьмы – и те поддельные.
Мама, ох, мамочка…
Луис посмотрел на небо. Там занималась полоска рассвета. Мать ее никогда уже не увидит. Арден, как же это все страшно, жестоко и несправедливо…
И Луис повернул лошадь к дому. Он не вправе упускать ни одной минуты из оставшихся им с матерью. Точка.
К матери Луису попасть так и не удалось. Там был Эттан, то есть ни о каком разговоре наедине речь идти не могла.
Там были лекари.
Жрецы, храмовые служители, травники… братья нагнали сюда всех, кого смогли найти, и это наверняка еще не конец. Эттан так просто не смирится.
Луис потер лоб и направился к себе в комнаты. Молитвенник стоило перепрятать, пока есть время. А еще прочесть и обсудить его с матерью. Пока еще есть возможность.
Массимо даже не помнил, когда он еще так хорошо отдыхал. Уж точно не в последний год.
Раньше? Возможно. Только возможно. В молодости мы принимаем как должное слишком много и совершенно не ценим то, что нам дано. Например, жизнь без боли по утрам. Или вкусную еду, мягкую постель…
Здесь было и это, и даже немного больше.
Купальня оказалась роскошной, кровать – мягкой и удобной, служанка – покорной и уступчивой, ну и чего еще надо старому солдату для счастья?
Уж точно не разговоры по душам. Но…
Служанка сообщила, что после завтрака тьер Даверт ждет господина Ольрата у себя в кабинете. Она проводит.
И проводила.
Луис сидел за столом, листая какую-то книгу. Задумчиво так, размеренно. Потом поднял глаза на Массимо, и старый наемник смог только сочувственно вздохнуть. Да уж…
Ночь словно стесала все лишнее с лица Луиса. Остался костяк, обтянутый кожей. Под глазами залегли глубокие синие круги, на лице пробилась щетина, скулы словно выдвинулись наружу…
– Присаживайтесь, господин Ольрат.
Массимо послушно опустился в указанное кресло.
– Итак… я еще не поблагодарил вас за помощь моей матери.
– Она?..
– Пока еще жива. Пока.
Сказано это было таким тоном, что Массимо не стал расспрашивать дальше. Он знал, что ждет Вальеру впереди. Раненные в живот не выживают.
– Вы помогли ей, я хочу помочь вам. Что я могу для вас сделать?
Массимо пожал плечами. А что тут скажешь?
Да ничего. Ничего ему не надо, ничего ему не могут предложить.
Ни-че-го.
Луис смотрел понимающим взглядом.
– Вы хотели получить отпущение грехов?
– Да, тьер.
– Я могу устроить вам исповедь у Преотца.
Хотите?
Хотел ли Массимо? А что ему было еще хотеть?!
– Ждите здесь. Я поговорю с ним.
– С ним?!
– А вы еще не поняли? – Луис невольно улыбнулся. – Вы не знаете, кому помогли?
– Я недавно в Тавальене.
– А как звали в миру Преотца?
– Э…
– Его имя – Эттан Даверт. А моя мать – его единственная любовь.
Массимо захлопнул рот, звучно щелкнув зубами.
– А… э…
– Я понимаю, что это неожиданно. И тем не менее Преотец сейчас здесь, в этом доме.
Массимо был неглуп и сложить два и два вполне мог. Любовь. Преотец. Умирающая женщина.
– Но стоит ли отвлекать его сейчас?
– Думаете, после смерти матери ему будет лучше? Нет. Я попрошу отца поговорить с вами сейчас, а сам побуду с матерью.
Луис вышел, мягко прикрыв дверь. Массимо смотрел на нее в полном шоке.
Да уж.
Помочь любовнице Преотца, попасть к нему на исповедь…
Такого он точно не ожидал. Подтверждение того, что добрые дела всегда вознаграждаются.
Когда в комнату, где она лежала, вошел Луис, Вальера испытала облегчение. Может, она хотя бы ненадолго избавится от Эттана?
Хотелось бы.
Она любила Эттана, все эти годы любила, но представьте себе картину… Вот у вас дома живет опасный хищник. Тигр, к примеру. Умный, красивый, сильный… а потом что-то случается, и он начинает вести себя словно мышь. И вам и смешно, и грустно, и тоскливо… и даже немножко стыдно за тигра.
Вот так себя чувствовала и Вальера, глядя, как Преотец целует ей руки и уверяет, что только она… она одна…
Если бы она еще не знала, сколько у него было любовниц. Ха!
– Отец, нам надо поговорить.
– Потом.
– Сейчас, – Луис был неумолим. Эттан сверкнул глазами.
– Не много ли ты на себя берешь, сын?
– Человек, который вчера принес домой маму, у меня в кабинете. И я хотел бы, чтобы ты принял его исповедь. Думаю, ты ему это должен за вчерашнее. – Луис смотрел прямо в глаза Эттану, и Вальера почти незаметно улыбнулась, плывя в тумане обезболивающих.
А мальчик действительно вырос. Его оставлять не страшно. Справится.
Эттан думал недолго.
– Согласен. Ты побудешь с матерью?
– Да, отец.
Эттан вышел из комнаты широкими шагами. Хлопнула дверь.
Луис выждал пять минут. Потом выглянул за дверь для верности, проверил прилегающие покои и еще раз коридор. И опустил все засовы.
– Мам?
– Так лучше, сынок. Иди ко мне.
Луис уселся рядом с Вальерой на кровать, коснулся тонкой руки. Жар.
Казалось, по венам Вальеры течет огонь вместо крови. Лихорадка уже начала съедать ее, но пока не затуманила разум.
– Тебе очень больно?
– Нет. Мне дали хорошие лекарства. А привыкнуть к ним я просто не успею. – Вальера криво усмехнулась. – Ты заберешь шкатулку?
– Да. Я прочитал молитвенник.
Луис инстинктивно понизил голос, посмотрел на мать. Глаза в глаза. Душа в душу.
– Мам… я правильно понимаю, что в тебе крови Лаис больше, чем в сегодняшнем герцоге?
– Да, сынок. Мы прямые наследники, пусть и по женской линии.
– При Королях…
– Тогда это наследование считалось даже более прямым, чем по отцу. Мужчина просто дает свое семя, но растит его женщина. Вынашивает в своем теле, делится кровью и молоком… Могут быть сомнения в отцовстве, но не в материнстве. И что?
– Вы никогда не хотели потребовать того, что причитается по закону?
Вальера хмыкнула.
– У кого? У герцога Лаиса? Ублюдка от коровницы с большими сиськами? Пф-ф-ф…
– Это могло спасти твою семью от нищеты. Нет?
– Нет. Меня бы просто убили. Или случили с кем надо, чтобы получить потомство. А потом все равно убили за секреты рода Лаис.
– Яды?
– В том числе. Ты помнишь герб рода?
– Акула.
– Да. Пять герцогов, пять родов, пять гербов. Лаис – акулы. Хищные, страшные, смерть, принесенная врагам Королей. Карст – кстати говоря, дельфин. Умные, преданные. Тимар – осьминог, липкий, хищный. Атрей – кит, мудрый, но сожрать никого не может, зубов нет. Карнавон – касатка. Опасные твари.
– Карнавонов больше нет.
– Есть. Не знаю, где и как, но есть. Или Сенаорит уже хлестнуло бы.
– Что ты об этом знаешь?
– Мало, сынок. Мало. Знаю точно, что все было завязано на кровь Королей и герцогов.
– Все что? – искренне заинтересовался Луис.
– Вообще все. В том числе и вход в Королевский замок. Равновесная система. Пятеро герцогов, один Король…
– А Дион?
– Дион – не герцогство. Это был королевский бастард. Насколько ты знаешь историю Королей?
– Ну… были, умерли… Мам, когда меня интересовала древняя история?
– Да уж. Тебя скорее интересовали сражения и лошади. Последний Король породил бастарда и сделал его герцогом. И когда он понял, что именно натворил, когда Дион вознамерился сесть на трон… Дальше сведения разные. То ли Дион решил навести на Короля и его семью порчу через свою кровь, а потом по нему ударило, то ли как-то еще… я не знаю. Никто не знает. Может, на Маритани можно найти списки со старых книг. Или…
– В архивах Преотца?
– Если Эттан узнает…
– Я буду осторожен.
Вальера покачала головой.
Осторожен? Луис?
Ну… может быть. Жаль, что ее уже не будет. Но она приглядит за своим сыном… оттуда. Из Моря. За всеми своими детьми приглядит.
– Одним словом, Королевский замок недоступен. Род Короля пресекся.
– А что мы получили на хранение?
– Мы?
– Мама!
– Не знаю, милый. Может быть, в архивах Дома Лаис и есть что-то. Какие-то сведения. Но я не знаю.
– Мам…
Вальера смотрела на сына. И понимала, что он узнает. Обязательно узнает. Может, это и неплохо? Ее ребенку будет некогда горевать. А еще он будет подальше от Эттана с его интригами.
– Забери шкатулку, родной мой. Сейчас забери.
Луис послушно сунул коробку под короткий плащ, чем-то притянул к телу, проверил – не выпадет.
– Так лучше. Мам… я люблю тебя.
И Вальера почувствовала, как по ее щеке побежала слезинка. До сих пор она была сильной, самой сильной. И лишь сейчас…
Как же вы без меня, родные мои?
Луис осторожно стер слезинку со щеки матери – и вовремя. В дверь уже стучались.