Глава двадцать вторая

Вскрикнув, я отдергиваю руку, но уже слишком поздно. Бен моргает своими большими, теплыми – совсем как у мамы – глазами.

И садится.

– Маккензи? – спрашивает он.

Боль в моей груди уступает место панике. Бешено колотящееся сердце вдребезги разносит спокойствие, которое я должна сейчас демонстрировать.

– Привет, Бен, – выдыхаю я. От шока мне тяжело говорить.

Мой брат оглядывает комнату – ряды полок и ящиков до потолка, полумрак и пыль. Здесь все ему чуждо. Он торопливо свешивает ноги с края ящика.

– Что случилось? – Я не успеваю ответить, потому что он продолжает спрашивать. – А где мама? Где папа? – Он выпрыгивает из шкафа и сопит, нахмурив брови. – Я хочу домой.

Я протягиваю ему руку.

– Тогда пойдем домой, Бен.

Он хочет взять меня за руку, но останавливается. Снова начинает озираться по сторонам.

– Что происходит? – спрашивает он испуганно.

– Пойдем, Бен, – говорю я.

– Где я? – Чернота в его глазах начинает подрагивать. Нет.

– Как я сюда попал? – Он делает маленький шаг назад. Подальше от меня.

– Все будет хорошо, – говорю я.

Он смотрит на меня с выражением, полным паники.

– Расскажи мне, как я попал сюда. – Растерянность. – Это не смешно. – Огорчение.

– Бен, прошу тебя, – мягко говорю я. – Давай просто пойдем домой.

Не знаю, о чем я думаю. Да и могу ли я думать. Я смотрю на него и понимаю только то, что не могу оставить его здесь. Это Бен, а я клялась себе сотни раз, что никому не позволю причинить ему вред. Ни чудовищам под кроватью, ни пчелам во дворе, ни теням в чулане.

– Я не понимаю… – Он запинается. Глаза начинают темнеть. – Я не… Я был…

Этого не должно случиться. Ведь он не сам проснулся. Он не должен…

– А почему… – начинает он.

Я шагаю к нему и опускаюсь на колени, так, чтобы взять его руки в свои. Сжимаю их и пытаюсь улыбнуться.

– Бен…

– Почему ты не рассказываешь мне, что случилось?

Он пристально смотрит на меня. Чернота расползается слишком быстро, съедая теплоту и цвет. Все, что я вижу в его глазах, – отражение своего лица, искаженного от боли и страха, и нежелания верить в то, что он срывается. Оуэн не сорвался. Так почему срывается Бен?

Это несправедливо.

Бен начинает плакать и всхлипывает.

Я его обнимаю.

– Будь сильным для меня, – шепчу я в его волосы, но он не отвечает. Я прижимаю его крепче, словно пытаясь удержать того Бена, что я знала, сохранить его рядом с собой. Но он отталкивает меня с потрясающей для такого маленького тела силой. Я падаю, и пара чьих-то рук ловит меня.

– Отойди! – приказывает поймавший меня человек. Роланд.

Он смотрит на Бена, но слова предназначаются мне. Отодвинув меня в сторону, он шагает к моему брату. Нет, нет, нет, – думаю я, и слово повторяется в моей голове на разные лады, словно тиканье метронома.

Что я наделала?

– Я не…

– Не подходи! – рычит Роланд и опускается на колени перед Беном.

Это не Бен, – думаю я, глядя на Историю. У него пустые черные глаза, а у моего Бена теплые, карие.

Не Бен, – повторяю я, обхватив себя руками, чтобы подавить судороги.

Не Бен, – твержу я, глядя, как Роланд кладет руку ему на плечо и шепчет что-то так тихо, что я не могу услышать.

Не Бен. В руке у Роланда поблескивает металл, и он внезапно втыкает золотой ключ без зубцов прямо в грудь того, кто не был Беном. И поворачивает его.

Не-Бен не издает ни звука и повисает, как тряпичная кукла. Его глаза закрываются, он клюет носом вперед, и Роланд едва успевает подхватить его. Затем быстро берет его на руки и кладет в ящик. С лица брата исчезает боль, тело расслабляется и лежит ровно, словно он крепко спит.

Роланд закрывает ящик, и темнота поглощает тело Не-Бена. Я слышу щелчок замка, и что-то внутри меня разлетается на осколки.

Роланд, не глядя на меня, достает из кармана блокнот:

– Мисс Бишоп, мне очень жаль.

– Роланд, – молю я, – не делай этого!

Он пишет что-то на бумаге.

– Прости меня! – говорю я. – Прости меня, прости меня, пожалуйста, не надо…

– У меня нет выбора, – говорит он, глядя, как карточка на ящике Бена становится красной – метка полок, доступ к которым ограничен.

Нет, нет, нет, – снова метрономом раздается в голове. И каждый новый удар образует трещину.

Я делаю шаг вперед.

– Стой где стоишь! – приказывает Роланд. То ли из-за его резкого тона, то ли из-за того, что мне так больно, я подчиняюсь и не двигаюсь. Прямо перед моими глазами полки начинают меняться местами. С тихим шорохом ящик Бена движется назад, пока его не поглощает стена. Остальные ящики перемещаются, чтобы заполнить пустое место.

Ящика Бена больше нет.

Я падаю на колени, на старый деревянный пол.

– Вставай! – приказывает Роланд.

Мое тело повисло, как тряпка, легкие будто наполнены водой, и сердце бьется с трудом. Я встаю на ватных ногах, и Роланд берет меня за локоть и выводит в пустой холл.

– Кто открыл вам ящик, мисс Бишоп?

Я не выдам Кармен. Она хотела мне помочь.

– Я сама, – говорю я.

– У тебя нет ключа.

– Любой замок можно открыть двумя способами, – бесцветно говорю я.

– Я предупреждал тебя, просил, чтобы держалась подальше! – рычит Роланд. – Я говорил, что нельзя привлекать к себе внимание. Я говорил, что случается с Хранителями, потерявшими свой пост. О чем ты думала?!

– Я не думала, – говорю я. Горло дерет так, будто я плакала весь день. – Мне просто нужно было его видеть…

– Ты разбудила Историю.

– Я не хотела…

– Это не какой-нибудь чертов щенок, Маккензи. И тем более не твой брат. Эта штука в ящике – не твой брат, и ты об этом знаешь.

Под кожей я вся давно пошла трещинами.

– Как ты могла не подумать об этом?! – возмущается Роланд. – Если честно, я…

– Я думала, что он не сорвется!

Он замирает:

– Что?!

– Я подумала… может быть… он не сорвется.

Роланд кладет руки мне на плечи и сжимает их:

– Каждая. История. Срывается.

Только не Оуэн, – шепчет гадкий голосок в моем подсознании.

Роланд отпускает меня:

– Сдай свой лист.

Если у меня в легких оставалось хоть немного воздуха, эти слова выбили из меня последний.

– Что?!

– Твой Архивный лист.

Если мы это сделаем, а она продемонстрирует свою некомпетентность в любом из вопросов, она будет лишена работы. И если она окажется негодной, ты, Роланд, устранишь ее сам.

– Роланд…

– Ты сможешь забрать его завтра утром, когда придешь на разбирательство.

Он же обещал, что не станет этого делать. Я ему доверяла… Но что я сделала с его доверием? Я вижу, как ему больно. Дрожащей рукой я достаю лист из кармана и передаю ему. Забрав его, Роланд шагает к двери, но я не могу найти в себе силы, чтобы двинуться с места.

– Мисс Бишоп.

Мои ноги словно гвоздями прибиты к полу.

– Мисс Бишоп!

Этого не должно было случиться. Я просто хотела увидеть Бена, а теперь…

– Маккензи, – говорит Роланд, и я заставляю себя следовать за ним.

Я шагаю по лабиринту полок. Здесь больше нет тепла и покоя. С каждым моим шагом трещины множатся и разрастаются. Роланд проводит меня через Атриум в приемную, где за столом с прилежным видом сидит Эллиотт.

Роланд поворачивается ко мне, злость на его лице сменяют усталость и разочарование.

– Иди домой, – говорит он.

Я тупо киваю. Он отворачивается, уходит в Атриум и скрывается за полками.

Эллиотт поднимает голову и с любопытством смотрит на меня.

Я чувствую, что вот-вот развалюсь на куски.

С трудом выйдя за дверь, я отправляюсь в Коридоры, где полностью растворяюсь в боли.

Как мне плохо!

Хуже, чем когда-либо. Хуже, чем если бы меня порезали ножом. Я не знаю, как избавиться от этого ощущения. Я должна это сделать, иначе сойду с ума.

Я даже не могу дышать.

Не могу…

– Маккензи!

Я оборачиваюсь и вижу, что в центре прохода стоит Оуэн и смотрит на меня своими синими глазами, озадаченно нахмурив лоб.

– Что стряслось? – спрашивает он.

Все, связанное с ним, такое спокойное, надежное, стабильное. Моя боль перерастает в жгучую злобу. Я изо всех сил отталкиваю его.

– Почему ты не сорвался?! – кричу я.

Он не отбивается, даже рефлексивно. Не пытается убежать, и единственное, что выдает его чувства, – слегка сжатые зубы. Я хочу вывести его из себя. Заставить сорваться. Он должен. Потому что сорвался Бен.

– Почему, Оуэн?

Я снова толкаю его. Он делает шаг назад.

– Что делает тебя таким необыкновенным? Таким особенным? Бен сорвался. Он сорвался сразу, а ты сидишь здесь целыми днями и остаешься самим собой. Это несправедливо!

Я снова толкаю его, и он упирается спиной в стену.

– Это несправедливо!

Я хватаю его за грудки, и меня потихоньку начинает заполнять его тишина. Но этого недостаточно, чтобы избавить меня от боли. Я все еще разваливаюсь на куски.

– Успокойся. – Оуэн берет мои руки в свои и прижимает их к груди. Тишина уплотняется и начинает окутывать меня.

Я чувствую, что у меня мокрое лицо, но не помню, что плакала.

– Это несправедливо!

– Мне очень жаль, – шепчет он. – Прошу тебя, успокойся.

Я не хочу больше чувствовать эту боль. Мне нужно избавиться от нее, иначе я не смогу жить. Вся эта злоба, чувство вины и…

И тут Оуэн целует меня в плечо:

– Мне очень жаль, что с Беном не получилось.

Тишина захлестывает меня как цунами, унося с собой весь негатив.

– Прости меня, Маккензи.

Я замираю. Его губы снова касаются моей кожи, и тишина разрастается у меня в голове. По телу разливается жар и легкое покалывание, все плохие мысли отступают. Он уже целует мою шею, затем щеки, и каждый раз, когда он прикасается ко мне, жар и тишина усиливаются, гася боль, вину и злобу и оставляя только чувство тепла и покоя. И желание. Он проводит губами по моей щеке и слегка отстраняется, внимательно глядя на меня бездонными синими глазами. Его губы всего в сантиметре от моих. И когда наши губы сближаются, я не ощущаю ничего, кроме его всепобеждающего прикосновения. Никаких мыслей о том, плохо это или хорошо, никакой боли, ничего. Ничто из окружающего мира не способно пробраться в наш кокон.

– Прости меня, М.

М. Это выбивает землю у меня из-под ног. Я думала, этого коротенького слова никто не поймет. Просто М. Не Маккензи. Не Мак. Не Бишоп. Не Хранитель.

Это то, о чем я мечтала. То, чего хотела. Я не хочу быть девушкой, которая нарушила все правила, разбудила мертвого брата и все разрушила…

Я закрываю пробел. Притягиваю Оуэна к себе.

У него нежные, но сильные губы. Он целует меня увереннее, и тишина разрастается, вытесняя все остальное из моего подсознания. Затапливая меня.

Потом он отстраняется, отпускает мои руки, забирая тишину с собой, и все снова возвращается, слишком болезненно, слишком громко. Я тяну его к себе и прижимаюсь к нему всем телом. Он целует меня так, что у меня перехватывает дыхание и пропадают все мысли.

Затем Оуэн делает шаг вперед, прижимает меня к стене и буквально затапливает тишиной, приходящей с его горячими поцелуями. Я позволяю этой тишине поглотить меня, вытеснить все вопросы и сомнения, Истории, ключи, кольца и прочую чушь. Под его поцелуями и прикосновениями я просто М. И просто М. отражается в его синих глазах, перед тем как он закрывает их и целует меня все более страстно. Время останавливается, и мы растворяемся друг в друге.