Уэсли опаздывает.
Он должен был забрать меня в девять. Я проснулась на рассвете, и пока мама с папой не встали, стала обыскивать нашу квартиру, проверяя шаткие половицы и все подозрительные места, где Регина могла спрятать окончание сказки. Я проверила коробки в чулане, выдвинула все ящики на кухне, проверила все карнизы, но ничего не обнаружила.
Потом я разыграла представление для родителей: делая растяжку, я сказала, что вот-вот подоспеет Уэс, и мы планируем сегодня посетить Райн-парк (в студии я нашла карту, на которой в пешей досягаемости от отеля был изображен зеленый клочок земли с подписью «Райн»). Я сказала, что мы позавтракаем на пути обратно, и убедила их пойти на работу, пообещав, что буду пить достаточно воды и намажусь солнцезащитным средством.
И стала ждать Уэсли.
Но девять утра наступили и прошли без него.
Увидев тарелку с овсяным печеньем, я думаю о Никсе и о том, что у него еще можно спросить. Про Оуэна и отсутствующие месяцы.
Я даю напарнику еще десять минут, затем двадцать.
Когда наступает половина десятого, я поднимаюсь и выхожу к лестнице. Я не могу себе позволить бездельничать.
На полпути к холлу меня останавливает та самая интуиция, о которой говорил дед. Словно что-то не так. Дело в марине. Она снова покосилась. Я протягиваю руку и поправляю рамку, и слышу уже знакомое поскрипывание, будто внутри что-то болтается. Я замираю.
Сердце бешено стучит, когда я снимаю картину со стены и переворачиваю ее. У нее двойной задник, один угол отклеился, и когда я начинаю вертеть картину в руках, что-то вываливается из-за рамы и с приглушенным стуком падает на ковер. Я вешаю картину на место и подбираю обрывок бумаги, обернутый вокруг металлической детали.
Трясущимися руками я разворачиваю бумажку и читаю…
Конец сказки Регины. Я перечитываю ее дважды и смотрю на кусок металла, вокруг которого ее обернули. Он толщиной с пятицентовую монету и такого же размера, только квадратной формы. Две стороны квадрата ровные, но на третьей осталась глубокая зазубрина, будто по ней провели ножом, а последняя заострена, как лезвие.
Я где-то все это видела, но не могу понять где. Это меня не смущает, и я наслаждаюсь чувством победы. Засунув находку в карман, я направляюсь наверх.
Оказавшись на седьмом этаже, стучу в знакомую дверь и жду, прислушиваясь к поскрипыванию инвалидного кресла в квартире. Никс управляется с дверью еще менее удачно, чем в прошлый раз. Когда ему наконец удается открыть ее, его лицо светится от радости.
– Мисс Маккензи!
Я улыбаюсь:
– Откуда вы знаете, что это я?
– Вы или Бетти, больше некому, – говорит он. – У нее парфюм, сильный, как освежитель воздуха. – Я смеюсь. – Я уже сказал ей, чтобы она перестала им поливаться.
– Я принесла вам печенье. Извините, что возилась так долго.
Он отодвигает кресло и позволяет мне подкатить себя к столу.
– Как ты можешь догадаться, – он машет рукой, – я был так занят, что даже не заметил.
Ничего не изменилось, словно передо мной застыла картинка со времени последнего визита: сигаретный пепел, шарф у него на шее. Я радуюсь, что он так его и не поджег.
– Бетти не пришла, чтобы убраться.
– Никс… – осторожно спрашиваю я. – А Бетти часто к вам приходит?
Он хрипло смеется:
– Она не моя умершая жена или воображаемый друг. Я уже стар для подобных фокусов, если вы об этом.
Я облегченно вздыхаю.
– Она приходит меня проведать, – объясняет Никс. – Подруга дочери сестры моей жены, или что-то вроде того. Я уже забыл. Она говорит, что у меня начался старческий маразм, а мне просто лень запоминать подробности. – Он указывает на стол. – Вы забыли тут книгу.
И действительно, «Божественная комедия» лежит на том самом месте, где я оставила ее в прошлый раз.
– Извините, – говорю я. – Чтение по школьной программе.
– Зачем они только это выдумали? – ворчит он. – Какой смысл в отдыхе, если вам все равно дают задание?
– Это точно! – Я пододвигаю его к столу и ставлю ему на колени контейнер с печеньем.
Он шебуршит в нем рукой.
– Здесь слишком много для одного. Вам придется мне помочь.
Взяв одно, я сажусь за стол напротив Никса.
– Я хотела вас спросить…
– О тех погибших людях, – перебивает он. – Я много об этом думал. – Он пощипывает изюм в печенье. – После вашего вопроса я понял, что начинаю забывать. Ужасно, как легко забываются подобные вещи.
– В полиции посчитали, что между этими убийствами существует связь?
Никс ерзает в кресле:
– Они не были уверены. Это выглядело очень подозрительно. Но как я и говорил, можно соединить точки между собой, а можно оставить все, как есть. Они предпочли второй вариант и оставили все в беспорядке.
– А что случилось с ее братом, Оуэном? Вы сказали, он остался здесь жить.
– Если вы хотите узнать о парне, вам лучше обратиться к коллекционерше.
Я хмурюсь:
– Мисс Анджели? – Я вспоминаю, как она крайне нелюбезно захлопнула дверь перед моим носом. – Потому что она помешана на историях и старых предметах?
Никс надкусывает печенье:
– И поэтому тоже. Но главным образом потому, что она живет в квартире Кларка.
– Нет, – возражаю я. – Я там живу. 3F.
Никс качает головой:
– Ты живешь в квартире семейства Кларков. Но они съехали сразу после убийства. А тот парень, Оуэн, не мог уехать, но и оставаться там тоже не мог. Ведь прямо в этой квартире его сестру… В общем, он переехал в свободную квартиру. И теперь там живет эта Анджели. Я бы не знал этого, но несколько лет назад она зашла ко мне сразу после того, как переехала. Ее интересовала история здания. Если хочешь больше узнать об Оуэне, тебе стоит спросить ее.
– Спасибо за подсказку, – поднимаюсь я.
– Спасибо за печенье.
И тут распахивается входная дверь. На пороге стоит женщина средних лет. Никс нюхает воздух.
– О, Бетти!
– Лукиан Никс, тебе нельзя есть сладкое!
Она бросается к Никсу, и в кутерьме из крошек, изюма и ругательств я тихонько ускользаю прочь. На Архивном листке в моем кармане скребутся новые имена, но им придется немного подождать.
Спустившись на четвертый этаж, я прокручиваю в голове все, что могу сказать мисс Анджели, чтобы уговорить ее впустить меня. С того раза как она захлопнула передо мной дверь, мы встречались лишь однажды, и она удостоила меня коротким сухим кивком.
Я прикладываю ухо к ее двери и ничего не слышу.
Затаив дыхание и не теряя надежды, стучу. Тишина.
Я проверяю дверь, но она заперта. В расчете вскрыть замок я похлопываю карманы в поисках невидимки для волос или пластиковой карточки. Спасибо деду за то, что посвятил отдельный день обучению взламывать замки.
Но, может, это не понадобится. Я отступаю, чтобы проверить дверь. Мисс Анджели выглядит рассеянной, а, судя по захламленности ее квартиры, еще и забывчивой. Наверняка она часто теряет ключ. Дверная рама достаточно узкая, но наверху образует что-то вроде неглубокой полочки. Встав на цыпочки, я провожу кончиками пальцев. Они касаются чего-то холодного и металлического, и вскоре к моим ногам падает ключ.
Как здорово, что люди могут быть такими предсказуемыми! Подняв ключ, я вставляю его в скважину, отпираю замок, и дверь распахивается, ведя в гостиную. Я перешагиваю через порог и застываю от изумления. Я уже и забыла, сколько же здесь вещей. Ими уставлены все подходящие поверхности. Они свалены на полках, шкафах, столах и даже на полу. Мне приходится лавировать между башнями из вещей. Удивительно, как массивная мисс Анджели умудряется проходить здесь, ничего не задев.
Планировка здесь такая же, как и в 3F, – с открытой кухней и коридором, ведущим в спальни мимо гостиной. Я медленно иду вперед, заглядывая в каждую комнату и убеждаясь, что в квартире точно никого нет. Каждая комната забита антиквариатом, и я не могу понять – из-за беспорядка или из-за того, что я проникла сюда незаконно, – но я не могу избавиться от ощущения, что за мной следят. Кто-то преследует меня, дышит в спину, и когда в гостиной раздается шорох, я поворачиваюсь, чтобы встретиться лицом к лицу с мисс Анджели.
Но там никого нет.
И тут меня осеняет. Кошка.
Вернувшись в гостиную, я вижу несколько упавших книг. Но ни следа кошки Джеззи. У меня мурашки бегут по коже. Я стараюсь успокоить себя тем, что если буду держаться от нее подальше, она будет делать то же самое. Отодвинув стопку книг, каменный бюстик и приподняв угол ковра, я расчищаю место, где можно прочесть пол.
Глубоко вздохнув, я снимаю кольцо и встаю на колени. Но когда я приближаю ладони к деревянным половицам и не успеваю даже потянуться к прошлому, комната сама начинает гудеть мне навстречу. Вибрировать и дрожать. Я понимаю, что это не только информация, сохранившаяся на полу: здесь так много старинных ценностей, полных воспоминаний, что нити памяти переплетаются между ними, как клубок, и сливаются. Гул от пола звучит в унисон с гулом вещей, стоящих на нем, и вся комната звучит, как оркестр. Это больно. Сотни иголок колют мне руки и поднимаются к отбитым ребрам.
Здесь так много можно прочесть. Здесь слишком много вещей, и их шум заполняет меня так же, как шум человеческой жизни. Я даже не начала тянуться к воспоминаниям, я с трудом могу думать сквозь этот шум. У меня под глазами начинается болезненная пульсация, и, поняв, что я пытаюсь оттолкнуть этот шум, я вспоминаю совет Уэсли.
Я приседаю в центре комнаты, зажмурив глаза и прислонив ладони к полу, и жду, когда шум начнет окутывать меня и успокоится. Это происходит постепенно, и я наконец могу думать, затем сосредоточиться, и наконец потянуться за воспоминаниями.
Вот я ловлю нить, и время спиралью уходит назад, а шум меняет тональность, отступает, из комнаты начинают исчезать вещи, и наконец я вижу голые стены и пол. В пространстве перемещаются очертания людей: некоторые выцветшие, другие яркие – статный старик, женщина средних лет, шумная семья с детьми-близнецами. Комната изменяется до тех пор, пока не становится домом Оуэна.
Я чувствую это еще до того, как вижу его серебристые волосы. Он шагает задом наперед, потому что я проматываю время. Сначала мне становится легче – я радуюсь, что остались хоть какие-то воспоминания, которые можно прочесть, и что не все еще уничтожено. И вдруг воспоминание обретает почти фотографическую четкость, и, клянусь, я вижу…
Меня пронзает резкая боль, я замедляю бег времени и позволяю ему двинуться вперед.
В комнате с Оуэном девушка.
Я не успеваю разглядеть ее, потому что он загораживает мне обзор. Она сидит на подоконнике, а он опускается перед ней на колени, берет ее за голову и прижимает свой лоб к ее. Знакомый мне Оуэн спокоен до равнодушия, всегда держит себя в руках и иногда, хотя я в этом не признаюсь, похож на привидение. А этот Оуэн жив, полон энергии, она исходит от него, когда он ходит, нетерпеливо покачивается на каблуках, когда говорит. Слов уже не разобрать, это монотонное бормотание, но даже сейчас я могу заметить, что он говорит медленно и настойчиво, пытаясь в чем-то убедить собеседницу. Он вскакивает на ноги так же стремительно, как опустился на колени, отпускает лицо девушки, всплескивает руками… Но я больше не смотрю на него, потому что смотрю на нее.
Она сидит, прижав колени к груди, так же, как в ту ночь перед убийством. Светлые волосы рассыпались по плечам, и хотя она не поднимает глаз, я точно знаю, кто это.
Регина Кларк.
Но это невозможно.
Регина погибла до того, как Оуэн сюда переехал.
Затем, будто угадав, о чем я думаю, она поднимает взгляд, и я понимаю что это не Регина, а ее бледная копия. Ее лицо искажено страхом, а глаза странно черны и становятся все темнее, цвет и жизнь из них вытесняет…
В моей голове раздается протяжный мяв, длинный и пронзительный, и у меня перед глазами мелькает цветной калейдоскоп, сменяется чернотой, затем снова вспышкой света и что-то пушистое касается моей руки. Я отпрыгиваю, оставив воспоминания позади, но цепляюсь пяткой за бюстик и навзничь падаю на пол. Ребра пронзает боль, когда я приземляюсь на ковер, картинка перед глазами проясняется: я могу различить коварно напавшее на меня чудовище. Маленькое тельце Джеззи подскакивает ко мне, я дергаюсь в сторону и…
Раздается жалобное подвывание, пронизывающее меня до костей, и пушистая толстая кошка белого цвета трется о мой локоть. Я отстраняюсь, но тут мою ногу обвивает хвостом еще одно чудовище. Весь мир взрывается, превращаясь в хаос из мяуканья, вспышек красного света и боли. Мне под кожу словно заливают расплавленный металл. С трудом вскочив на ноги, я вываливаюсь в коридор и рывком открываю дверь.
Ударившись спиной о противоположную стену, сползаю на пол. В глазах стоят слезы от невыносимой головной боли, жестокой и внезапной, как ласка кошки. Мне нужна тишина, настоящая тишина, и я ищу в кармане кольцо, но его там нет.
Только не это.
Я с ужасом смотрю на дверь в 4D. Кольцо осталось там. Я ругаюсь почти в полный голос и утыкаюсь лбом в колени, пытаясь вспомнить, что видела до кошачьей атаки.
Глаза Регины. Они стремительно темнели. Цвет съедала чернота, словно она
– Маккензи!
По холлу ко мне шагает Уэсли.
Увидев мое лицо, он переходит на бег.
– Что случилось?
Я снова утыкаюсь лбом в колени.
– Я дам тебе двадцать баксов, если ты согласишься пойти туда и принести мне кольцо.
Я вижу, как его ботинки остановились в сантиметрах от моей ноги.
– А как твое кольцо оказалось у мисс Анджели?
– Прошу, Уэс, просто принеси его мне.
– Ты что, влезла туда…
– Уэсли, – рывком поднимаю я голову, – пожалуйста.
Наверное, выгляжу я не очень, потому что он молча кивает и скрывается в квартире. Спустя несколько мгновений он возвращается, и к моим ногам падает кольцо. Я его надеваю.
Уэсли опускается передо мной так, чтобы наши глаза были на одном уровне:
– Может, расскажешь, что случилось?
Я вздыхаю:
– На меня напали.
– Кто? История?
– Нет. Кошки мисс Анджели.
Угол его рта подергивается, он с трудом сдерживает улыбку.
– Не смешно, – рычу я. – Наверное, я никогда этого не перерасту, так ведь?
– Никогда. И черт побери, ты меня напугала, Мак.
– Тебя легко напугать.
– Ты себя в зеркало не видела. – Он достает складное зеркальце из кармана, щелкнув, открывает его, и я вижу полоску крови, сбегающую от носа по моему подбородку. Я вытираю ее рукавом.
– Какой ужас! Убери это. Один – ноль в пользу кошек.
Я облизываю губы, чувствуя ржавый привкус крови. Когда встаю на ноги, холл слегка покачивается вокруг меня, будто мы плывем на корабле. Уэсли пытается взять меня под руку, но я отталкиваю его и шагаю к лестнице. Он идет следом.
– А что ты там делала? – не унимается он.
Из-за головной боли я не могу напрягаться и придумывать правдоподобную ложь. Поэтому я решаю не врать.
– Мне было любопытно, – говорю я, когда мы спускаемся по лестнице.
– Какое же сильное должно быть любопытство, чтобы тайком вломиться в квартиру Анджели.
Мы приходим на третий этаж:
– Моя пытливая натура всегда порождает проблемы.
Я не могу выкинуть из головы выражение глаз Регины. Как ей удалось выбраться? Она не была убийцей, не была монстром. Даже не была хулиганкой, как Джексон. Она была хрупкой пятнадцатилетней девушкой. Насильственной смерти могло быть достаточно, чтобы привести ее подсознание в раздрай, даже вызвать пробуждение. Но она ни за что не прошла бы Коридоры.
Я ухожу с лестничной клетки. Но повернувшись к Уэсу, вижу, что он хмурится.
– Не надо так на меня смотреть своими карими глазищами.
– Они не карие, – говорит он, – а ореховые. Ты что, не разглядела золотинки?
– Бог мой! Сколько же времени ты проводишь перед зеркалом, нарцисс?
– Все еще недостаточно, Мак. Недостаточно. – Его голос напряжен. – А ты молодец, попыталась отвлечь меня разговорами о моей внешности. Но на этот раз не сработает. Что происходит?
Я вздыхаю. И в первый раз по-настоящему смотрю на Уэсли. Порез на щеке уже начал заживать, но на скуле появился свежий синяк. Он аккуратно обращается с левой рукой, судя по всему, блокировал ею сильный удар. И вообще он кажется измотанным.
– Куда ты пропал этим утром? – говорю я. – Я ждала.
– Пришлось задержаться.
– Зачищал свой лист?
– На листе имен не было. Когда я вышел в Коридоры… У меня попросту не хватало рук. Не хватало времени. Я с трудом остался в живых и в едином теле. Твоя территория перегружена, но моя в одно мгновение стала просто непроходимой.
– Тогда не надо было приходить. – Я отворачиваюсь и иду по холлу.
– Я твой напарник, – идет он следом. – И в этом все дело. Ты была на разбирательстве, Мак. Своими ушами слышала решение. Мы сможем быть вместе до тех пор, пока моя территория чиста. Кто-то умышленно это сделал. И я все утро пытался разобраться, почему какой-нибудь работник Архива может оказаться против того, чтобы мы работали вместе. И все, к чему я пришел, – что еще многого не знаю. – Он хватает меня за локоть, и я делаю над собой усилие, чтобы не отстраниться, пытаясь избежать его шума. – Я
Я теряюсь, не зная, что ему сказать. У меня не заготовлено подходящей правды или лжи, чтобы все исправить. Я подвергаю его опасности, просто позволяя ему быть рядом, собственноручно рисую на его спине мишень. Ему будет лучше, если он станет держаться подальше. Если я смогу держать его на расстоянии от всей этой чехарды. От самой себя.
– Уэсли… – Все и так уже рухнуло. Я не хочу испортить и это тоже.
– Ты мне доверяешь? – Его искренний вопрос застает меня врасплох.
– Да. Доверяю.
– Тогда поговори со мной. Что бы здесь ни творилось, позволь мне помочь тебе. Ты не одна, Маккензи. Наша жизнь и так состоит из секретов и вранья. Я хочу, чтобы ты знала: от меня необязательно что-либо скрывать.
Его слова разбивают мне сердце. Потому что я чувствую его искренность. Но я не могу ему довериться. Не должна. Не должна говорить об убийствах, отформатированных Историях, Библиотекаре-отступнике, Регине и Оуэне. И дело не в том, что я молчу из благородного побуждения уберечь его от опасности. Мне просто страшно.
– Спасибо, – отвечаю я. Чем-то это напоминает отстраненное равнодушие человека, отвечающего на пламенное «я люблю тебя» словами «я знаю». Поэтому я добавляю: – Мы – команда.
Я ненавижу себя.
Его плечи устало опускаются. Он убирает руку, оставляя после себя тишину более невыносимую, чем его шум. Он выглядит измученно, под глазами пролегли темные круги.
– Ты права, – без выражения говорит он. – Мы – команда. Поэтому я даю тебе последний шанс рассказать мне, в чем дело. И не пытайся соврать. Перед тем как сделать это, ты будто пробуешь слова и слегка сжимаешь зубы. Слишком часто ты это делаешь. Так что даже не пытайся.
И тут я понимаю, как устала от лжи, недоговорок и полуправды. Я подвергаю Уэса опасности, а он все еще здесь, со мной, и готов противостоять всему этому хаосу. Он заслуживает знать все, что знаю я. И я хочу заговорить, собираюсь рассказать ему все, уже открываю рот, как вдруг он хватает меня за затылок, притягивает к себе и целует.
Меня окутывает шум. Я не пытаюсь отгородиться от него, не пытаюсь бежать, и вдруг понимаю, что на самом деле он шумит, как летний дождь.
Его губы задерживаются на моих, требовательно и долго.
Упоительно.
И вдруг он отстраняется, прерывисто дыша.
Его рука безвольно падает вниз, и я все понимаю.
На нем нет кольца.
Он не просто целовал меня.
Он меня прочел.
Его лицо исказилось от боли, и хотя я не могу знать, что именно он увидел, этого достаточно, чтобы он резко отвернулся и, бушуя и кипя от злости, бросился прочь.