На кровати, подтянув колени к подбородку, сидит юная девушка.
Я отматываю воспоминания назад, до тех пор пока не вижу на прикроватном столике календарь с листком «март». На кресле в углу разложено синее платье, на столе лежит черная книга. Дед, как всегда, был прав. По крошкам, как в сказке «Мальчик-с-пальчик». Я ухватилась за нужную нить.
Девушка хрупкая, длинные светлые волосы волнами ниспадают к ее узкому лицу. Она выглядит чуть младше меня. Сейчас она говорит с тем самым парнем, только его одежда и руки пока чисты. Ее слов не разобрать – только легкий шелест, как радиопомехи, а парень между тем не может устоять на месте. По глазам девушки я вижу, что она говорит медленно и настойчиво, а он отвечает нервно, помогая себе резкими рублеными движениями. Его руки стремительно мелькают в воздухе. Он вряд ли намного старше ее, но судя по дикому выражению лица и тому, что его пошатывает, он уже пьет. Кажется, ему нехорошо, и он вот-вот закричит.
Девушка тоже это замечает, потому что встает с постели и подносит ему стакан воды. Он выбивает стакан из ее рук, и стекло разлетается на множество осколков. Я слышу только легкий треск. Он с силой хватает ее, пальцы глубоко впиваются ей в плечо. Она его отталкивает, и он спотыкается о кровать и валится с ног. Девушка отворачивается и бежит, а парень поднимается с пола, захватив большой осколок стакана. Стекло режет его ладонь, но он бросается за ней и у двери нагоняет. Они вываливаются в коридор.
Я веду рукой по полу и вижу их через проход. И тут же жалею об этом. Он прижал ее к полу, и я вижу только хаос из осколков, крови и переплетающихся конечностей. Ее стройные худые ноги бьются под ним, пока он одним ударом не пришпиливает ее к полу, как бабочку.
И тут все замирает.
Он стряхивает осколки и с трудом поднимается на ноги. Теперь я могу видеть ее: разодранные, окровавленные руки и глубокий страшный порез на горле. Осколок вложен в ее ладонь. Он медлит над ней несколько мгновений, прежде чем пойти в спальню. В мою сторону. И я понимаю, что он весь в крови. В ее крови. Меня едва не выворачивает наизнанку, и я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не отпрянуть в сторону. Его здесь нет. А меня нет там.
Ты убил ее, шепчу я. Кто ты? И кто она?
На неверных ногах он проходит по комнате, пошатывается, опускается на корточки и раскачивается из стороны в сторону, будто одержимый. Но потом поднимается на ноги, оглядывает себя, россыпь осколков на полу, смотрит на бездыханное тело, медленно и лихорадочно вытирает руки о рубашку. Проковыляв к шкафу, сдергивает с крючка черное пальто, рывком надевает его и застегивает. Потом убегает, и я остаюсь одна у тела девушки.
Кровь медленно окрашивает ее светлые волосы. Ее глаза открыты и равнодушно смотрят куда-то вверх, и все, чего я хочу сейчас, – подойти и осторожно закрыть их.
Я отрываю руки от пола, открываю глаза, и воспоминание рассеивается, уступая место реальности и забирая все с собой. Это снова моя комната, но я вижу мертвый силуэт на полу, словно изображение выжжено у меня в подсознании. Я надеваю кольцо, и, споткнувшись о несколько коробок, стремглав вылетаю из проклятой квартиры.
Захлопнув за собой дверь, я оседаю на пол холла и ладонями закрываю глаза, стараясь дышать в уютное и безопасное пространство, образовавшееся между грудью и коленями.
У меня сдавливает горло от отвращения. Я легко могу представить себе, как дед, выпустив струйку дыма, посмеялся бы надо мной и сказал, что все это глупо. Я представляю себе, как совет Архива обвиняет меня в негодности за то, что без нужды подсматриваю между мирами. Но я ведь не
Дело не в крови и убийстве, хотя от них меня выворачивает наизнанку. Дело в том, что он убежал. Теперь я думаю лишь об одном – удалось ли ему остаться безнаказанным? Неужели он вышел сухим из воды?
И внезапно я ощущаю острейшую потребность двигаться, охотиться, делать хоть что-то. Я встаю, опираясь рукой о дверь, и достаю из кармана Архивный листок, благодарная за то, что у меня есть работа.
Но имени нет. Оно исчезло, и листок снова чист.
– Кажется, кое-кому не помешает маффин.
Я прячу листок в кармане джинсов и поворачиваюсь на голос. Уэсли Айерс стоит в другом конце холла, подбрасывая в руке маффин, как бейсбольный мяч. Я понимаю, что сейчас не готова надеть маску, чтобы казаться нормальной.
– Ты еще не съел? – устало интересуюсь я.
– Нет, свой я, конечно, съел. – Он подходит ко мне. – Этот я стащил от 6В. Их всю неделю не будет в городе.
Я покорно киваю.
Он подходит ближе, и его лицо удивленно вытягивается.
– Ты в порядке?
– В полном, – лгу я.
Он кладет маффин на коврик.
– Кажется, тебе нужно выйти на свежий воздух.
Кажется, мне нужно найти ответы на свои вопросы.
– Здесь хранятся какие-нибудь записи? Дневники посещений, документы, что-нибудь?
Уэсли задумывается, склонив голову набок.
– Здесь есть студия. Там собрали старые книги и все, что вписывается в это понятие и может стоять на полках. Может, там что-нибудь сохранилось. Но это никак не подходит под понятие «свежий воздух», а я хотел показать тебе сад…
– Тогда вот что: отведи меня в студию, а потом можешь показывать что угодно.
От хулиганской улыбки он будто весь начинает светиться, даже кончики нагеленных волос.
– По рукам.
Он ведет меня мимо лифта к боковой лестнице, затем вниз, в вестибюль. Я держу дистанцию, помня о том, что произошло в прошлый раз, когда мы соприкоснулись. Поскольку он на несколько ступенек ниже, я могу разглядеть поблескивание чего-то за воротом его черной рубашки. Кажется, это амулет на кожаном шнурке. Я всем телом подаюсь вперед, вытягиваюсь и пытаюсь разглядеть…
– Вы что тут делаете? – раздается детский голосок.
Уэсли картинно подскакивает и хватается за сердце.
– Боже мой, Джилл! Нельзя так пугать парня в присутствии других девушек.
Я не сразу нахожу Джилл, уютно устроившуюся в высоком кожаном кресле с книгой в руках. Корешок книги достает ей как раз до носа. Она разглядывает страницы своими цепкими синими глазенками, то и дело поглядывая на нас, будто ожидая чего-то.
– Его так легко напугать, – замечает она, глядя в книжку.
Уэсли проводит рукой по своим колючим волосам и напряженно усмехается:
– Мне тут нечем гордиться.
– Это еще что, вот если его действительно застать врасплох… – начинает Джилл.
– А ну прекрати, дрянная девчонка!
Джилл шумно перелистывает страницу.
Уэсли через плечо оглядывается на меня и подставляет локоть.
– Вперед?
Я вымученно улыбаюсь и слегка отстраняюсь:
– После вас.
Он шагает дальше в вестибюль.
– Так что же ты все-таки разыскиваешь?
– Я хочу узнать о доме, в котором теперь живу. Ты что-нибудь о нем знаешь?
– Не могу так сказать.
Он приводит меня в холл по другую сторону от главной лестницы.
– Вот мы и пришли. – Он открывает дверь в студию. Она до потолка забита книгами, в углу стоит стол и несколько кожаных кресел. Я быстро проглядываю корешки книг в поисках чего-нибудь мало-мальски полезного. Энциклопедии, многотомники поэзии, полное собрание Диккенса…
– Ну же, пойдем. – Уэсли пересекает комнату. – Не застревай тут.
– Сначала дело, – упираюсь я. – Ты помнишь?
– Я тебе все показал. – Он обводит рукой комнату и подходит к двери в ее дальнем конце. – Ты можешь прийти попозже. Книги никуда не убегут.
– Просто дай мне…
Он распахивает дверь. За ней оказывается сад, весь состоящий из сумерек, воздуха и хаоса. Уэсли выходит на мощенную замшелыми камнями площадку, и я, оставив книги, следую за ним.
Последние лучи уходящего солнца слабо касаются земли, за вьющимися лозами уже колыхаются тени, цвета становятся насыщеннее и темнее, словно кто-то поворачивает ручку настройки. Здесь одновременно чувствуются дыхание старины и упоительная свежесть. Оказывается, я уже позабыла о том, как мне не хватало подобного ощущения. У нашего дома рос небольшой садик, но ему далеко было до дедушкиного. Перед его домом была цивилизация, город, а на задворках – островок нетронутой природы. В ней все растет и непрерывно меняется, поэтому только здесь возможно освободиться от груза воспоминаний – природа его не хранит. Ты не поймешь, сколько суеты, шума и суматохи заключается в людях и рукотворных вещах до тех пор, пока не выберешься «в поля». И поскольку обычные люди не ощущают и не знают и половины того, что чувствую я, мне всегда было интересно – сознают ли они разницу, осязают ли эту блаженную тишину.
– Смотри: закат свою печать накладывает на равнину. День прожит, солнце с вышины уходит прочь в другие страны…[3] – с чувством декламирует Уэсли.
Мои брови, наверное, взмыли вверх и уже продвинулись до затылка, потому что, оглянувшись, он выдал свою фирменную хитрую улыбку.
– Чего? Не надо так удивляться. Даже под такими шикарными волосами, как мои, может скрываться подобие мозга. – Он проходит к старой каменной скамье, увитой плющом, и отбрасывает несколько плетей в сторону. Я вижу, что на камне вырезаны какие-то слова.
– Это Фауст, – невозмутимо говорит он. – Наверное, я провел здесь уйму времени.
– Кажется, я понимаю почему.
Это просто блаженство. Если блаженство может сохраняться законсервированным в течение полувека. Сад зарос и одичал. И стал просто идеальным. Прибежище покоя в сердце шумного города.
Уэсли разваливается на скамье. Закатав рукава, он откидывается назад и разглядывает пробегающие облака, сдувая непокорную прядь со лба.
– В студии никогда ничего не меняется, а это место меняется каждую минуту, а на закате тут лучше всего. Возможно, – и он машет рукой в сторону Коронадо, – как-нибудь мне удастся устроить тебе достойную экскурсию.
– А я думала, ты живешь не здесь, – говорю я, глядя в потухающее небо.
– Я – нет. Но моя двоюродная сестренка, Джилл, с мамой – да. Мы оба – единственные дети в семье, и я стараюсь за ней приглядывать. А у тебя что, нет братьев или сестер?
Мою грудь словно сдавливает тисками, и я на мгновение теряюсь, не зная, что ответить. С той поры как не стало Бена, никто не задавал мне подобных вопросов. На нашем прежнем месте все предпочитали переходить прямиком к соболезнованиям и жалости. От Уэсли мне не хотелось получать ничего такого, и я просто покачала головой, ненавидя себя за то, что предаю память Бена.
– Ну что ж, тогда ты знаешь, каково это. Порой становится невыносимо одиноко. А зависать здесь – лучшая из альтернатив.
– А каков другой вариант? – неожиданно для себя самой спрашиваю я.
– У папы. У него новая невеста. Сатана в юбке, ни больше ни меньше. Поэтому я, как правило, зависаю здесь. – Он потягивается и изгибается, повторяя изгиб спинки скамьи.
Я закрываю глаза, растворяясь в ощущении сада, прохладного воздуха, аромата цветов и плюща. Кошмар, затаившийся в стенах моей комнаты, кажется здесь далеким и неправдоподобным. Но в моей голове по-прежнему висит вопрос: удалось ли ему скрыться? Я делаю глубокий вдох и пытаюсь выкинуть его из головы хотя бы на мгновение.
И тут я понимаю, что Уэсли встал и подошел ко мне. Его пальцы обвились вокруг моих. За мгновение до того, как наши кольца стукаются друг о друга, меня накрывает шумовая волна. Бас-гитара и ударные поднимаются по моей руке вверх, к груди. Я пытаюсь отгородиться от шума, заблокировать его, но становится только хуже. Шум его жизни раздавливает меня, хотя его пальцы лежат на моей руке легко, как перышки. Он поднимает мою руку и поворачивает ее.
– Выглядит так, будто ты сцепилась с небольшим бульдозером, – резюмирует он, кивнув на мою повязку.
Я смеюсь:
– Что-то вроде того.
Он аккуратно возвращает мою руку на место и расплетает наши пальцы. Шум медленно отступает, и я наконец могу дышать полной грудью, словно только что поднялась с большой глубины. Я невольно останавливаю взгляд на загадочном кожаном шнурке вокруг его шеи. Талисман спрятан под рубашкой. Я смотрю ниже, на его закатанные рукава и руку, только что державшую мою. Даже в сумерках я вижу на его коже шрам.
– Кажется, не у меня одной случаются драки. – Я провожу пальцем по воздуху возле его руки, не решаясь прикоснуться. – Откуда это у тебя?
– Неудачно изобразил из себя супершпиона.
По тыльной стороне его ладони змеится линия с рваными краями.
– А эта?
– Повздорил со львом.
Наблюдать, как он врет, – занятие поистине захватывающее.
– А вот эта?
– Голыми руками ловил пираний.
Какой бы абсурдной ни была эта ложь, он выдавал ее легко и непринужденно, будто говорил о чем-то привычном и будничном, рассказывал о походе в магазин за хлебом.
На его предплечье я вижу еще один шрам.
– А вот этот?
– Драка на ножах в парижских трущобах.
Я ищу отметины на его коже, словно читаю тайные знаки. Наши тела притягиваются все ближе, но не соприкасаются.
– Вылетел в окно.
– Острая сосулька.
– Укус волка.
Я тянусь вверх, мои пальцы замирают над глубокой ссадиной у него на лбу.
– А эта?
– История.
Все вокруг замирает.
Выражение его лица меняется – ему будто только что дали под дых. Между нами повисает вязкая неуютная тишина.
И вдруг он откалывает нечто невообразимое. Улыбается во весь рот.
– Будь ты немного поумнее, – начинает он, – спросила бы, что это такое – История.
Я продолжаю стоять, пораженная, а он проводит пальцем по трем насечкам на моем кольце и разворачивает одно из своих, показывая такой же рисунок. Метка Архива. Я ничего не говорю – ведь я не принимала близко к сердцу его байки, и теперь уже поздно чему-либо удивляться, – он сокращает оставшееся расстояние между нами, и я почти могу слышать гитарные басы энергии – они исходят от его кожи. Уэсли аккуратно подцепляет пальцем шнурок на моей шее и выуживает мой ключ из-под одежды. Ключ слабо посверкивает в темноте. Потом он показывает мне такой же, у него на шее.
– Вот, – довольно заключает он. – Теперь мы действительно понимаем друг друга.
– Ты все знал! – наконец говорю я.
Он озадаченно морщит лоб.
– Я понял все в тот самый момент, как увидел тебя ночью в холле.
– Но как?
– Ты искала замочную скважину, это было очевидно. Хотя ты пыталась замаскировать свои поиски, я все понял. Патрик предупредил меня, что здесь появится новый Хранитель. И я решил увидеть его своими глазами.
– Забавно, потому что со мной Патрик словом не обмолвился о том, что здесь уже есть старый.
– Коронадо – не моя территория. Он уже давно является ничейной землей. Мне нравилось приезжать к Джилл, и я решил попутно приглядывать за домом, раз уж я здесь. Это ведь очень старое здание, сама понимаешь. – Он легонько постукивает ногтем по ключу. – У меня даже особый доступ есть. Все твои двери становятся и моими тоже.
– Значит, это ты очистил мой архивный лист, – подытоживаю я. Теперь все сложилось воедино. – На моем листе появлялись имена, которые сами собой исчезали.
– Извини. – Он растерянно потирает шею. – Я об этом как-то не подумал. Я уже так привык к тому, что командую здесь, в Коронадо. Я не хотел навредить.
Мы снова молчим.
– Ну что ж, – говорит он.
– Ну что ж, – эхом повторяю я.
Уэсли невольно улыбается.
– Что? – не выдерживаю я.
– Ладно тебе, Мак… – Он сдувает со лба непослушную прядь.
– Ладно что? – спрашиваю я, смерив его взглядом.
– Разве это не классно? – Он сдается и поправляет челку рукой. – Встретить еще одного Хранителя?
– Я не знала других, кроме своего дедушки.
Звучит наивно, но я даже не задумывалась о том, чтобы познакомиться с другими. Я знала, что они существуют, но где-то вне моего поля зрения, вне привычного мира. Все эти разветвления Архива, обширные территории – они будто намеренно отделяли тебя от остальных, заставляли чувствовать себя уникальным. Единственным ребенком. Или отшельником.
– И я тоже, – соглашается Уэс. – Какой необыкновенный опыт!
Он поворачивается ко мне всем телом.
– Меня зовут Уэсли Айерс, и я – Хранитель. – Он белозубо улыбается. – Как же приятно говорить это вслух. Попробуй.
Я поднимаю на него глаза. Фраза словно застревает у меня в горле: я четыре года провела, похоронив свой секрет глубоко в душе. Четыре года лжи, молчания и мучений – все ради того, чтобы скрыть от окружающих, кто я такая.
– Меня зовут Маккензи Бишоп. – Четыре года, как не стало деда, и ни малейшего соблазна открыться. Ни маме с папой, ни Бену, ни даже Линдс. – И я – Хранитель.
Небо не обрушивается на землю. Никто не умирает. Двери не раскрываются сами собой. Из ниоткуда не возникают члены Отряда и не уводят меня с собой. И только Уэсли Айерс так светится от радости, что с лихвой хватило бы для нас обоих.
– Я патрулирую Коридоры, – говорит он.
– Я охочусь за Историями, – продолжаю я.
– И возвращаю их в Архив.
Наша перекличка превращается в игру, полную шепота и переглядываний.
– Я скрываю, кто я на самом деле.
– Я борюсь с мертвыми.
– И вру живым.
– И я одинока.
И тут я понимаю, почему Уэсли улыбается, хотя улыбка так не идет к его подведенным глазам, иссиня-черным волосам, жесткому подбородку и испещренной шрамами коже.
Я больше не одинока. Эти слова крутятся в моей голове, вокруг него, наших колец и ключей. И я тоже начинаю улыбаться.
– Спасибо тебе.
– Не за что, – говорит он и смотрит наверх, в небо. – Уже поздно. Мне пора.
На короткий глупый момент я вдруг пугаюсь, что он уйдет и больше не вернется, а мне придется остаться с этим неохватным одиночеством. Я подавляю чувство паники и делаю над собой усилие, чтобы не последовать за Уэсли к дверям студии.
Вместо этого я продолжаю стоять на месте и наблюдаю, как он прячет ключ под рубашкой, разворачивает кольцо рисунком внутрь. Он выглядит так же, как обычно, и я задумываюсь – неужели и я сама ничуть не изменилась после того, как для меня открылась какая-то новая дверь и так и осталась приотворенной.
– Уэсли, – зову я, и в тот момент, когда он оглядывается, вдруг злюсь сама на себя. – Спокойной ночи, – робко и неуклюже говорю я.
Он улыбается и одним движением сокращает расстояние между нами. Его пальцы легонько поглаживают ключ на моей шее, прежде чем спрятать его мне под воротник. Металл приятно холодит кожу.
– Спокойной ночи, Хранительница, – говорит он и уходит.