Глава двенадцатая

На следующий день в моем списке за Мелани Аллен десяти лет появляется Джина Фрит четырнадцати лет. Но стоит мне высунуть нос из комнаты, как появляется мама в фартуке со стоваттной улыбкой на лице, сует мне в руки коробку чистящих средств, а сверху громоздит увесистую книгу.

– Время трудовой повинности в кафе!

Она говорит с таким видом, будто выдает мне награду. Рука еще побаливает, и коробка опасно накреняется – содержимое вот-вот высыплется на пол.

– Что делать с чистящими средствами, я еще могу придумать, но вот к чему мне книжка?

– Папа нашел твой список для чтения.

Я растерянно смотрю на маму, затем, красноречиво – на календарь и за окно, где ярко светит солнце.

– Но ведь сейчас лето.

– Именно. Это список на летние каникулы, – жизнерадостно говорит она. – А теперь приступай. Можешь убираться или почитать, или сначала убраться, потом почитать, или почитать, а потом…

– Ладно-ладно, я поняла. – Я могла бы отпроситься, соврать что-нибудь, но мне все еще нехорошо после того, что произошло вчера, и я была бы не против пару часиков побыть М. Почувствовать вкус нормальной жизни. К тому же в кафе есть дверь в Коридоры.

Лампы сонно моргают, когда, спустившись, я зажигаю свет. Я ставлю коробку на прилавок и беру в руки книгу. «Божественная комедия» Данте. Они издеваются? На обложке с клубами адского огня стоит метка, что это специальное издание для подготовки к тесту на поступление в вуз, и к нему прилагается словарь. Я открываю первую страницу.

Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу…

Ну уж нет, большое спасибо.

Я бросаю Данте на стопку запыленных простыней в углу, и она с гулким шлепком поднимает столб пыли. Настало время уборки. В спертом воздухе помещения стоит запах мыла, а из-за каменной отделки пола и прилавка кажется, что здесь холодно даже в летнюю жару. Я открываю окна и приступаю к работе.

Я смешиваю какую-то вонючую мыльную субстанцию, едкую настолько, что она грозит растворить мои перчатки, разъесть кожу и отполировать добела кости. Она веселенького ярко-голубого цвета и начинает блестеть, когда я размазываю ее по мрамору. Кажется, я даже могу слышать, как она разъедает грязь на камне. Я щедро вожу губкой во все стороны, и мой закуток на полу даже начинает чем-то напоминать мамин.

– Глазам своим не верю!

Я поднимаю голову и вижу, что Уэсли раскопал под простынями старый металлический стул и примостился на нем задом наперед. Основную часть мебели вынесли во двор, но несколько стульев, включая этот, задержались в кафе.

– Неужели под всей этой пылью погребена нормальная комната? – Он свешивает руки и упирается подбородком в спинку стула. Я не слышала, как он вошел.

– Доброе утро, – добавляет он. – Здесь, кажется, кофе не угощают?

– Увы, пока нет.

– И вы при этом зоветесь кофейней?

– Если говорить точнее, на вывеске написано «скоро открытие». – Я поднимаюсь на ноги. – Ну, что привело тебя в будущую кофейню Бишопов?

– Я тут подумал…

– Опасное занятие.

– Это точно. – Он игриво изгибает одну бровь. – Я решил спасти тебя от мук одиночества среди угрюмых дней и утомительных домашних забот.

– Да неужели?!

– Я понимаю, великодушно до неприличия. – Он замечает отложенную мной книжку, тянется к ней и проводит пальцами по тиснению.

– Что тут у нас?

– Летнее чтение, – говорю я и снова принимаюсь тереть прилавок.

– Им должно быть стыдно за это, – говорит он, пролистывая страницы. – Ведь обязаловка способна разрушить очарование даже самой лучшей книги.

– Ты читал его?

– Несколько раз. – Я удивленно поднимаю брови, и он смеется. – Опять этот скептицизм. Внешний вид может быть обманчив, Мак. Я не только воплощение красоты и обаяния. – Он принимается пролистывать дальше. – И насколько ты продвинулась?

Я издаю стон как от зубной боли и продолжаю тереть гранит:

– На две строки. Может, на три.

Теперь его очередь удивляться. Но он ничем себя не выдает.

– А знаешь, некоторые книги лучше слушать, чем читать.

– Да ладно!

– Я серьезно. И я тебе это докажу. Ты убирайся, а я тебе почитаю.

– Идет.

Я с азартом работаю губкой, а он кладет книгу на спинку стула и начинает не с первых строк, а открывает где-то в середине, прокашливается и начинает:

– «Здесь мною входят в скорбный град к мученьям[4]…»

У него ровный, мелодичный голос.

– «Здесь мною входят к муке вековой…»

Он поднимается на ноги, не отрывая взгляда от книги, и обходит стул кругом. Я стараюсь слушать, но слова сливаются в единый фон, и я могу только смотреть, как он шагает в мою сторону, и половина его лица скрыта тьмой. Потом он выходит на свет, и нас разделяет только прилавок. Я могу разглядеть шрам на его шее вдоль ворота, рядом с кожаным шнурком. У него широкие квадратные плечи, и светлых глаз сейчас не видно из-за густо опушенных ресниц. Его губы движутся, я растерянно моргаю, когда он начинает говорить тихо, вкрадчиво и почти маняще, словно вынуждая меня всю обратиться в слух, и я впитываю концовку стиха.

– «Оставь надежду всяк, сюда идущий!»

Уэсли поднимает на меня глаза и замирает, опустив книгу.

– Маккензи! – Он обезоруживающе улыбается.

– Да?

– Ты все мылом забрызгала.

Я смотрю перед собой и понимаю, что он не шутит. Мыло стекает с прилавка, покрывая пол веселыми синими лужами.

Я смеюсь, пытаясь скрыть смущение.

– Ну что ж, хуже уже не будет.

Уэсли, похоже, понравилось вгонять меня в краску. Он перегибается ко мне через прилавок и начинает рисовать пальцем мыльные узоры.

– Утонула в моих глазах, да?

Он еще больше подается ко мне, опершись руками о сухие части прилавка. Я хитро улыбаюсь и замахиваюсь губкой, собираясь его обрызгать, но он уклоняется, и мыльные капли попадают на и без того залитый прилавок.

Уэсли назидательно тычет черным ногтем в свою нагеленную прическу.

– Влага может разрушить мой безупречный лук! – и заливисто смеется, когда я картинно закатываю глаза. Потом я не выдерживаю и тоже начинаю смеяться. Оказывается, это приятно. Наверное, именно так себя повела бы М. Смеялась бы и дурачилась.

Мне хочется поделиться с Уэсли своими мечтами о нормальной жизни, полной таких моментов.

– Ладно, – говорю я, вытирая мыльные разводы. – Я не имею ни малейшего понятия, что ты читал, но мне понравилось.

– Это надпись на вратах в ад, – объяснил он. – Моя любимая часть.

– Но разве это не жуть?

Он рассеянно пожимает плечами.

– Если как следует об этом подумать, Архив не очень-то отличается от Ада.

Все очарование момента лопается, как огромный мыльный пузырь. Я вспоминаю о ящике Бена в тихих, пустынных залах.

– Как ты можешь такое говорить?! – недоумеваю я.

– Если быть точным, не сам Архив, а Коридоры. Ведь, как ни крути, это место, полное неупокоенных мертвецов, так?

Я с отсутствующим видом киваю, безуспешно пытаясь унять ноющую боль в груди. Дело не в том, что мы заговорили про ад, а о том, как легко Уэсли переключился с чтения Данте на обсуждение Архива. Будто это единая жизнь, единый мир – но это заблуждение. Я намертво застряла между миром Архива и Внешним миром, и не понимаю, как Уэсли удается спокойно стоять одной ногой в каждом из них.

Ногтем большого пальца ты откалываешь щепку с деревянного поручня. Крыльцо давно пора покрасить, но этого не сделают уже никогда. Мы вместе последнее лето. Бен не приехал – его отправили в лагерь. Когда зимой дом выставят с молотка, крыльцо у него будет все таким же, обшарпанным и потрескавшимся.

Ты пытаешься научить меня разделяться на части.

Не беспорядочно, как рваная бумага или конфетти, а четко и регулярно – как разрезанный торт.

Ты говоришь, что в том, как ты лжешь и сам миришься с этим, выражается твоя личность. Только так ты можешь оставаться в живых.

– Будь тем, кем тебе необходимо быть, – говоришь ты. – Когда ты с братом, или родителями, с друзьями, Роландом и даже с Историей. Помнишь, что я говорил тебе о лжи?

– Надо начинать с маленькой правды, – говорю я.

– Именно. Здесь то же самое.

Ты выбрасываешь щепку в темноту и отколупываешь следующую. Ты никогда не мог сидеть без дела.

– Начни с себя. Каждая версия тебя – это не ложь. Это просто варианты.

Вокруг тихо и темно. Слишком жарко даже ночью. Я собираюсь уйти в дом, но ты останавливаешь меня.

– Еще кое-что. С этой самой поры разные части твоей жизни начнут накладываться друг на друга или пересекаться. Здесь тебе нужно быть очень осторожной, Кензи. Тщательно продумывай свою ложь и держи все свои миры как можно дальше друг от друга.

Все, что связано с Уэсли Айерсом, ужасно запутано.

Три моих мира были надежно разделены стенами, дверьми и замками. Но теперь пришел он и притащил в мою обычную жизнь Архив – как грязь на подошвах ботинок. Я знаю, что бы сказал на это дед. Знаю, знаю, знаю. Но это новое «наложение» страшное и в то же время очень заманчивое. Я буду осторожной.

Уэсли мусолит в руках книжку и не читает дальше. Может, он тоже это чувствует: момент, когда пересекаются линии и плоскости? Между нами наступает такое молчание, что можно услышать, как оседает пыль. Разве можно так жить? Еще вчера, в саду, на закате, я испытывала приятный страх, почти восхищение от того, что могу выложить правду, но теперь это кажется мне слишком опасным. Я чувствую себя беззащитной – все равно что обнаженной.

Но тем не менее я хочу, чтобы он снова это ска-зал.

Я Хранитель. Я выслеживаю Истории…

Я хочу спросить его о чем-то, чтобы разрушить вязкую тишину. Но Уэсли меня опережает.

– Твой любимый Библиотекарь? – таким тоном, будто спрашивает меня про еду или фильм.

– Роланд, – признаюсь я.

– Правда? – Он откладывает книгу.

– Почему ты так удивился?

– Я думал, ты фанатка Кармен. Но мне нравятся его предпочтения в обуви.

– Красные «конверсы»? Роланд сказал, что нашел их в шкафу, но я почти уверена, что он их снял с какой-нибудь Истории.

– Я не могу себе представить, что в Архиве есть обычные шкафы.

– Я не могу себе представить, что все Библиотекари там живут, – поправляю я. – Это кажется просто нереальным.

– Как-то раз я оставил там печенье «Орео» и забыл о нем на много месяцев, – задумчиво говорит Уэсли. – Оно даже не зачерствело. В мире много таких вещей, которые не укладываются в голове.

Я невольно смеюсь, и мой смех эхом отражается от гранитных стен и стекол пустой кофейни. Оказывается, смеяться легко и просто, и к тому же очень, очень приятно. Потом Уэс берет в руки книгу, а я хватаюсь за свою губку. Он обещает читать мне до тех пор, пока я не закончу уборку. Я возвращаюсь к работе, а он откашливается и продолжает чтение.

Чтобы он был со мной подольше, я мою прилавок четыре раза подряд.

На целый час мир становится почти идеальным.

И вдруг, глядя на ярко-голубое мыло, я невольно вспоминаю Оуэна. Кто он? Что делал на моей территории? Я начинаю подозревать, что это был фантом, что я слишком сильно разделила сама себя. Но когда пронзал грудь Хупера ножом, этот парень казался вполне настоящим.

– У меня один вопрос, – говорю я, и Уэсли прекращает читать. – Ты говорил, что исследовал Коронадо. Что его раньше делили несколько Хранителей.

Он кивает.

– А другие Хранители патрулируют его сейчас?

– Нет, с тех пор как я в прошлом году получил собственный ключ. Когда-то здесь дежурила женщина, но она переехала. А что такое?

– Просто интересно, – автоматически вру я.

Он хитро изгибает губы:

– Если ты пытаешься врать мне, тебе придется научиться делать это получше.

– Ничего серьезного. Просто на моей территории произошел один… инцидент. Я как раз о нем вспомнила.

Я перескакиваю с Оуэна на Хупера.

– Там появился один взрослый…

Уэс вытаращивает глаза.

– Взрослая История? Убийца Хранителей?

Я киваю.

– Мне удалось справиться, но…

Он неправильно истолковывает мой вопрос о других Хранителях.

– Хочешь, я пойду с тобой?

– Куда?

– В Коридоры. Если ты боишься…

– Нет! – рычу я.

– Я могу пойти с тобой, просто чтобы защи…

Я угрожающе поднимаю губку.

– Попробуй только скажи это… – Я готовлюсь обрушить губку ему на голову. Надо отдать ему должное, он уклоняется, не договорив, и только хитро улыбается своей фирменной улыбкой. Тут я чувствую царапанье в кармане джинсов. Отложив губку в сторону, стягиваю перчатки и достаю Архивный листок.

Два имени, Мелани Аллен и Джина Фрит, на месте. Я хмурюсь. Под ними появляется надпись:

Мисс Бишоп, пожалуйста, явитесь в Архив. Р.

Р – это, похоже, Роланд. Уэсли развалился на стуле, вытянув ноги. Я показываю ему листок.

– Вызов? – удивляется он. – Ничего себе!

У меня екает сердце, и на мгновение я чувствую себя наказанной малолетней школьницей, сидящей на продленке. Раздается щелчок громкоговорителя, и меня вызывают в кабинет директора… Но тут я вспоминаю о нашем с Роландом уговоре. Неужели ему удалось найти убитую девушку?!

– Иди, – говорит Уэсли, закатывая рукава и подбирая с прилавка мои перчатки. – Я тебя прикрою.

– А что, если придет мама?

– Рано или поздно мы с ней все равно встретимся. Смирись с этим.

Могу себе представить, что произойдет.

– Иди скорее! – подгоняет он.

– Ты уверен?

Он уже взялся за губку и, склонив голову набок, хитро смотрит на меня. У него в ушах поблескивают сережки. Забавная картинка – парень весь в черном, с ярко-желтыми перчатками на руках хитро улыбается за прилавком.

– Что не так? – Он угрожающе поднимает губку. – Разве не видно с первого взгляда, что я все умею?

Я смеюсь, прячу Архивный лист в карман и шагаю к чулану.

– Вернусь так скоро, как смогу.

В ответ я слышу плеск воды, приглушенные ругательства и звук падающего тела. Пол слишком скользкий от мыла.

– Постарайся хотя бы не убиться, – говорю я и иду к двери.