В приемной Архива мягко шелестит классическая музыка.
За столом сидит Патрик, пытаясь сосредоточиться на работе, а над ним, размахивая ручкой, стоит Роланд. Библиотекарша, с которой мы не знакомы – но я слышала, что ее зовут Бет, – стоит у входа в Атриум и делает какие-то пометки. Шикарные рыжие волосы рассыпаны по спине. Роланд поднимает на меня глаза.
– Мисс Бишоп! – радостно говорит он, роняет ручку на записи Патрика и идет мне навстречу. Болтая о какой-то чепухе, он уводит меня подальше, к неизвестным стеллажам, но стоит нам повернуть за угол и пропасть из поля зрения его коллег, как он становится мрачным и собранным.
– Удалось найти девушку?
– Нет. – Он увлекает меня по коридору и затем вверх по какой-то узкой лестнице. Мы оказываемся в небольшой комнате, оформленной в голубых и золотистых тонах. Здесь приятно пахнет старыми документами. – В нашей ветви нет никого, подходящего под твое описание и названные даты.
– Это невозможно, может, стоило проверить более тщательно…
– Мисс Бишоп, я проверил все что мог, каждого жильца женского пола.
– А может, она там не жила, а просто пришла в гости.
– Если она погибла в Коронадо, ее определили бы в эту ветвь. Но ее здесь нет.
– Я видела все своими глазами.
– Маккензи…
Она просто обязана быть здесь. Если мы не найдем ее, то не найдем и ее убийцу.
– Она существовала. Я видела ее.
– Я в этом не сомневаюсь.
Меня охватывает паника.
– Как можно было стереть ее отовсюду, Роланд? И почему ты позвал меня? Если не сохранилось записей об этой девушке…
– Ее я не нашел, – говорит Роланд, – но я нашел кое-кого другого.
Он пересекает комнату и подходит к одному из ящиков. Открывает его и жестом подзывает меня. Поредевшая шевелюра, небольшое пивное брюшко, истоптанные ботинки… Обычный человек. Старая, но чистая, аккуратная одежда. На лице застыла равнодушная маска – сон смерти.
– Это Маркус Эллинг, – шепчет Роланд.
– И какое отношение он имеет к девушке, что я видела?
– В соответствии с воспоминаниями, он жил на третьем этаже Коронадо с 1950-го до самой своей смерти в 1953-м.
– Он жил там же, где и девушка, и погиб в то же время?
– Это еще не все, – говорит Роланд. – Положи руку ему на грудь.
Я колеблюсь – мне никогда еще не доводилось читать Истории. Ведь это позволено только Библиотекарям. Только они знают, как это правильно делать, а всех нарушителей ждет суровая кара. Но Роланд, похоже, обеспокоен не на шутку, поэтому я подчиняюсь и кладу ладонь на свитер Эллинга. По ощущениям он совершенно такой же, как все остальные Истории. Тихий и пустой.
– А теперь закрой глаза, – командует Роланд, и я слушаюсь.
И тут он кладет свою ладонь поверх моей и слегка прижимает ее. Мои пальцы немеют, и мое сознание перемещается в другое тело, иную форму, не имеющую ничего общего с моей собственной. Я жду прилива воспоминаний, но ничего не происходит. Я стою в полной темноте. Обычно картинка отображает настоящее, и ее надо перемотать назад. Мне говорили, что Истории ничем не отличаются от обычных предметов. Вот только они начинаются с конца, а именно – с момента смерти.
Но у Маркуса Эллинга нет даже смерти. Я отматываю вперед целых десять секунд темноты, после чего появляются помехи, которые сменяются наконец светом, движением и картинкой – воспоминаниями. Эллинг несет пакет с покупками домой.
Роланд убирает ладонь, и Эллинг испаряется. Я растерянно моргаю.
– Его воспоминания о смерти исчезли.
– Именно.
– Как такое возможно? Он похож на книжку, из которой вырвали последние страницы.
– Если быть точнее, он именно такой и есть, – говорит Роланд. – Его отформатировали.
– Что это значит?
Он задумчиво постукивает по полу носком кеда.
– Это значит, удалили воспоминание или целый ряд воспоминаний. Вырезали моменты. Изредка такая техника применяется во Внешнем мире, чтобы обеспечить безопасность Архива. Ведь секретность, как ты понимаешь, основной принцип нашего существования. Только некоторые члены Отрядов способны производить эту операцию, и без крайней нужды к ней не прибегают. Это непросто и не очень приятно.
– Получается, Маркус Эллинг имел какие-то дела с Архивом? И такие серьезные, что пришлось стереть ему память?
Роланд качает головой:
– Нет, форматирование допускается только во Внешнем мире, и с единственной целью – исключить раскрытие Архива. А в нашем случае Историю отформатировали уже после того, как она попала на полки. И это произошло давно – заметно, как размылись края. Скорее всего, это сделали, как только он попал сюда.
– Но это значит, что убийца Эллинга хотел, чтобы подробности его смерти остались неизвестны и для сотрудников Архива.
Роланд кивает.
– А серьезность этого случая… уже одно то, что подобное произошло…
Я говорю то, что он не в состоянии произнести.
– Только Библиотекарь может прочесть Историю, и только Библиотекарю под силу отформатировать ее.
Он переходит на шепот:
– Подобное действие противоречит всем принципам устройства Архива. Форматирование используется только для изменения воспоминаний живых, но не для того, чтобы предать забвению жизни ушедших.
Я пристально смотрю на лицо Маркуса Эллинга, словно оно может сказать мне то, что не сохранилось в его воспоминаниях. Теперь у нас есть мертвая девушка без Истории, и История без воспоминания о смерти. Я думала, что становлюсь параноиком, что Хупер – сбой моего воспаленного мозга, что Джексон украл нож. Но если это осознанно сделал неизвестный Библиотекарь, который нарушил клятву Архива, пропажа оружия и заглючивший Архивный лист для него – плевое дело. Однако тот, кто отформатировал память Эллинга, должен был давно уже уйти… разве не так?
Роланд тоже смотрит на Историю в ящике перед нами. У него на лбу пролегла глубокая морщина. Никогда еще я не видела его столь обеспокоенным.
И тем не менее он первым нарушает молчание:
– Ты какая-то притихшая.
Мне хочется рассказать ему про Убийцу Хранителей и Архивном ноже, но первый уже на Возврате, а второй привязан под джинсами к моей лодыжке. Поэтому я просто задаю новый вопрос:
– Кто мог сделать такое?
Он качает головой:
– Понятия не имею.
– Разве у вас нет записи об Эллинге? Может, удастся найти какие-то подсказки?
– Он и был этой самой записью, мисс Бишоп.
С этими словами он закрывает ящик и ведет меня назад, к лестнице.
– Я продолжу расследование, – говорит он, остановившись. – Но, Маккензи, если за это отвечает Библиотекарь, возможно, он действовал в одиночку, независимо от Архива. Может, на это была особая причина. Возможно даже, он следовал какому-то приказу. Если мы начнем расследовать обстоятельства этих смертей, получается, мы исследуем изнанку самого Архива. А это – крайне опасное занятие. До того как пойти дальше, мы должны осознать все риски…
Следует долгая пауза. Я вижу, что Роланду нелегко подобрать нужные слова.
– Форматирование использовали во Внешнем мире, чтобы избавиться от свидетелей. Но иногда его применяли и к членам Архива, если они решали оставить службу… или признавались недееспособными.
Мое сердце будто сжимают стальными тисками. Я даже не пытаюсь скрыть шок.
– Ты хочешь сказать, что если я лишусь работы, то лишусь и жизни?
Он старается не смотреть на меня.
– Все воспоминания, касающиеся Архива и работы, сделанной за это время…
– Но это же моя жизнь, Роланд! Почему меня не предупредили?
Я почти кричу, мой голос эхом отражается от ступеней. Роланд прищуривается:
– А ты бы передумала, если бы знала?
Я задумываюсь:
– Нет.
– А некоторые передумали бы. Нас в Архиве совсем немного, и мы не можем позволить себе новые потери.
– Поэтому вы лжете?
Он грустно улыбается:
– Опущение некоторых деталей – это не то же самое, что ложь, мисс Бишоп. Это просто манипуляция. Ты как Хранитель должна знать, чем одна ложь отличается от другой.
Я сжимаю кулаки:
– Ты что, пытаешься превратить все в шутку? Мне не кажется веселой перспектива того, что меня отформатируют, сотрут мне память или как у вас это еще называется.
Я вспоминаю день, когда меня принимали в Хранители.
Неужели он действительно способен это сделать? Вырезать из моего сердца Хранителя, уничтожить все воспоминания об этом мире, о дедушке? А что тогда останется мне?
Роланд словно прочел мои мысли:
– Я не позволю этому случиться. Даю слово.
Мне очень хочется ему верить, но он – не единственный Библиотекарь в Архиве.
– А что с Патриком? – перевожу я на другую тему. – Он все грозится написать на меня докладную. И он упоминал какую-то даму по имени Агата. Кто она, Роланд?
– Она… что-то вроде главного эксперта. Она решает, подходит ли работник Архива для своей должности. – Я открываю рот, чтобы задать следующий вопрос, но он меня опережает. – С ней не будет никаких проблем. И я займусь Патриком.
Пытаясь собраться с мыслями, я провожу рукой по волосам:
– Разве ты не нарушаешь правила, обещая мне подобное?
Роланд тяжело вздыхает:
– Мы уже нарушили большинство существующих правил. В этом все дело. Ты должна это осознать до того, как впутаешься в это еще больше. Сейчас еще можно повернуть назад.
Я не отступлю. И он это прекрасно знает.
– Я рада, что ты мне рассказал. – Я все еще не в порядке, в голове кавардак, но я должна сосредоточиться. У меня есть работа, и есть собственные мысли, и есть загадка, которую надо решить.
– А что насчет Библиотекарей? – спрашиваю я, пока мы спускаемся по лестнице. – Ты как-то говорил об увольнении. О том, чем можно заниматься после этой службы. Но получается, что ты вообще ничего не будешь помнить – человек, сплошь состоящий из дыр.
– Для Библиотекарей сделано исключение, – говорит он, спустившись на лестничную клетку, но в его голосе сквозит какая-то горечь. – Когда мы оставляем пост, нам сохраняют воспоминания. Можно назвать это наградой за службу.
Он пытается улыбнуться, но не очень успешно.
– Это – лишняя мотивация для того, чтобы работать еще лучше, мисс Бишоп. Теперь, если ты уверена…
– Да.
Мы возвращаемся в Атриум.
– И что теперь? – шепотом спрашиваю я, когда мы минуем табличку «Соблюдайте тишину».
– Ты будешь делать свою работу, а я – продолжать поиски.
– Тогда я тоже буду искать, только во Внешнем мире.
– Маккензи…
– Если мы будем действовать с двух сторон…
Я замолкаю, услышав шаги, и, обогнув ряд стеллажей, мы сталкиваемся с Лизой и Кармен. За ними шагает еще одна Библиотекарша с длинной рыжей косой, но, когда мы все останавливаемся, она уходит дальше.
– Так скоро уходите, мисс Бишоп? – спрашивает Лиза, но в вопросе нет фирменной едкости Патрика.
– Привет, Роланд, – говорит Кармен. Увидев меня, она смягчается, ее взгляд теплеет. – Маккензи, привет!
Ее поцелованные солнцем волосы сегодня аккуратно зачесаны назад. Я снова поражена тем, как юно она выглядит. Я знаю, что здесь, в Архиве, возраст – лишь иллюзия. Она уже точно намного старше, чем в тот день, когда впервые пришла сюда, но это все равно не укладывается у меня в голове. Я понимаю, почему многие Библиотекари, те, что уже в возрасте, предпочли спокойствие Архива вечной погоне и опасностям Отряда. Но зачем это понадобилось ей?
– Привет, Кармен, – Роланд напряженно улыбается. – Я как раз объяснял мисс Бишоп, – он говорит подчеркнуто формально, – как работают разные отделы Архива. – Он протягивает руку и проводит пальцем по табличке на одном из ящиков. – Белые таблички, красные, черные. Вот об этом мы говорили.
В Архиве существует цветовое обозначение – белые таблички для обычных Историй, красные – для тех, кто просыпался, и черные – для тех, кто смог выбраться во Внешний мир. Но я видела только белые таблички. Красные и черные хранятся отдельно, глубоко в лабиринтах Архива, там, где тишина просто непроницаемая. Я знаю об этой цветовой схеме уже пару лет, но не перечу Роланду и просто киваю.
– Держитесь подальше от седьмого, третьего и пятого, – вдруг говорит Лиза. Словно в подтверждение ее словам, в отдалении раздается низкий гул, похожий на гром. Она вздрагивает и морщится. – У нас небольшие технические проблемы.
Роланд хмурится, но не задает вопросов:
– Я как раз провожал мисс Бишоп к выходу.
Библиотекарши кивают ему и уходят. Мы с Роландом в молчании возвращаемся в приемную. Сидящий за столом Патрик оглядывается на нас и начинает собирать вещи.
– Большое спасибо, – говорит Роланд, – что подменил меня.
– Я даже твою музыку не выключил.
– Как мило с твоей стороны, – говорит Роланд со своей обычной улыбкой. Он садится за стол, а Патрик уходит, зажав под мышкой папку с документами. Я шагаю к выходу.
– Мисс Бишоп.
Я оглядываюсь на него.
– Да?
– Никому не говори.
Я киваю.
– И пожалуйста, – добавляет он, – будь осторожна.
Я улыбаюсь:
– Как всегда.
Вздрогнув от прикосновения прохладного воздуха к коже, я выхожу в Коридоры. После схватки с Хупером я еще ни разу не охотилась, поэтому чувствую себя на взводе и более напряженной, чем обычно. Дело даже не в неудачной охоте, а в страхе ударить в грязь лицом. Если меня признают негодной, я все равно неспособна буду уйти. Лучше бы Роланд вообще ничего не говорил.
Почувствовав, как сдавило грудь, я делаю глубокий вдох, пытаясь расслабиться. В иные дни Коридоры вызывали у меня приступ клаустрофобии, но сейчас я не могу позволить себе подобной роскоши. Лучше просто выкинуть подобные страхи из головы и целиком сосредоточиться на задании – мне нужно очистить Архивный лист, сделать свою работу. Я уже собираюсь коснуться ладонью стены, как вдруг нечто завладевает моим вниманием.
Звуки – далекие, напевные – кружатся по лабиринту проходов. Я закрываю глаза, пытаясь отгородиться от них. Слишком непонятные, чтобы быть словами. Они переплетаются в узор, ритм… мелодию?
Я замираю на месте.
Кто-то напевает в глубине Коридоров.
Моргнув, я отталкиваюсь от стены и думаю о девочках в своем списке. Но это низкий мужской голос, к тому же Истории не поют. Они кричат, плачут, бьются о стены и молят, чтобы их выпустили, но никогда не поют.
Мелодия эхом обвивается вокруг стен, я даже не сразу понимаю, откуда исходит звук. Я поворачиваю снова и снова, пока голос не становится громче, и тут я наконец вижу его. В темном тупике сияют серебристые волосы. Он стоит ко мне спиной, сунув руки в карманы и задрав голову вверх, будто пытается увидеть свет звезд в перевернутой бездне Коридоров.
– Оуэн!
Он замолкает, но не оборачивается.
– Оуэн! – снова зову я и приближаюсь к нему.
Он оглядывается через плечо, обжигая ледяными синими глазами. Они будто мерцают в темноте. И тут в меня врезается нечто – высокие грубые ботинки на шнуровке, дурацкое розовое платьишко, короткие русые волосы и расширенные от ужаса темные глаза. Она бежит дальше по проходу. Я начинаю преследовать ее, радуясь, что яркое платье видно издалека, а ботинки громко топают по полу. Но она оказывается быстрой бегуньей. Я ухитряюсь нагнать и схватить ее. Она дерется и царапается так, будто я чудовище, и, таща ее к двери на Возврат, я задумываюсь, что, возможно, действительно могу быть такой.
Вытащив лист из кармана, я смотрю, как
Я немного пришла в себя после новой схватки – страх отступил. Опираясь на одну из дверей, чтобы перевести дыхание, я понимаю, что становлюсь самой собой.
Я возвращаюсь к тому месту, где нашла Оуэна, но он пропал.
Покачав головой, я отправляюсь на поиски Мелани Аллен, выслеживаю ее и отвожу на Возврат, все время прислушиваясь – не запел ли Оуэн снова. Но он молчит.