Глава пятнадцатая

Анджелу Прайс не так уж сложно найти. Хотя она ужасно расстроена и принимает меня за погибшую лучшую подругу, что только усугубляет ситуацию, мне с помощью вранья, уговоров и объятий удается водворить ее на Возврат.

Тощий Эрик весь бурлит гормонами, и, состроив ему глазки и позволив себе пару обещаний, которые никогда не выполню, я выпроваживаю его в ближайшую дверь с белым кружком.

Покончив с охотой и доставив на Возврат Пенни Уолкера, я чувствую себя так, будто пробежала настоящий марафон. Голова болит от чтения стен, мышцы – от постоянного напряжения. Кажется, мне даже удастся сегодня нормально уснуть. Проходя мимо вереницы дверей, я краем глаза замечаю что-то новое.

Белый круг одной из дверей на Возврат кто-то трогал. На белом меловом фоне кто-то нарисовал пару вертикальных линий и один полукруг, так что получился… смайлик? Я подношу ладонь к двери, закрываю глаза, и из темноты передо мной возникает рослая статная фигура в черном. Серебристые волосы мерцают во мраке.

Оуэн.

Я прокручиваю картинку вперед, и его рука движется в полумраке, рисуя веселое личико. Потом он сдувает мел с кончиков пальцев, засовывает руки в карманы и движется дальше по проходу. Но дойдя до конца, он не огибает угол. Повернувшись на каблуках, он направляется назад.

Что он здесь делает? Не охотится, не выслеживает. Просто… прогуливается.

Я наблюдаю, как он шагает в мою сторону, опустив глаза к полу. Остановившись в сантиметрах от меня, он поднимает глаза и взглядом ищет мое лицо. Я не могу избавиться от ощущения, что, несмотря на завесу времени между нами, он видит меня оттуда, из прошлого.

– Кто ты? – спрашиваю я.

Он молчит, пристально глядя мне в глаза.

И потом я слышу его.

Тихий напев. Это не гул наэлектризованных стен под моими руками, не шорох воспоминаний, а настоящий человеческий голос, совсем рядом.

Я отстраняюсь от двери и моргаю. Коридоры обретают свои очертания в реальности. Мелодия плывет по воздуху. Она доносится от пронумерованных дверей неподалеку, и, повернув за угол, я вижу Оуэна, опирающегося на дверь со значком «I» над ручкой.

У него закрыты глаза, но как только я подхожу, он распахивает их и смотрит на меня своим холодным синим взглядом.

– Маккензи.

Я скрещиваю руки на груди.

– Я уже всерьез задумываюсь о том, существуешь ли ты в реальности.

Он удивленно изгибает бровь.

– А как же иначе?

– Фантом? – предполагаю я. – Воображаемый друг?

– В таком случае, неужели я – верх твоего воображения?

Его губы изгибаются в полуулыбке, и он отталкивается от двери мне навстречу:

– Ты правда сомневаешься в моем существовании?

Я не свожу с него глаз и даже не моргаю:

– Ты всякий раз очень странно исчезаешь.

Он разводит руками:

– Ну что ж, теперь я здесь. Все еще не передумала?

Я оглядываю его сверху донизу: светлые серебристые волосы, волевой подбородок, черная одежда. Кое-чего не хватает.

– Где твой ключ? – спрашиваю я.

Он похлопывает себя по карманам:

– Его нет.

Это невозможно.

Наверное, я сказала это вслух, потому что он сузил глаза.

– Что ты имеешь в виду?

– Хранитель не может пройти в Коридоры без ключа…

Если только он Хранитель. Я преодолеваю оставшееся между нами расстояние. Он не отступает, я прикладываю ладонь к его груди и вижу…

Ничего. Ничего не чувствую. Ничего не слышу.

Только тишину. Мертвую тишину. Я роняю руки, и тишина растворяется в тихом гуле Коридоров.

Оуэн Крис Кларк – не Хранитель. Он даже не живой человек.

Он История.

Но это невозможно! Он находится здесь уже несколько дней и даже не пытается срываться. У него такие яркие глаза, что даже малейшее увеличение зрачка становится сразу заметно. Он смотрит на меня своим невозмутимым синим взглядом. Все, что с ним связано, – такое нормальное, обычное, человеческое. А он сам – не человек.

Я вспоминаю, как он сломал Хуперу шею, и невольно делаю шаг назад.

– Что-то не так? – спрашивает он.

Все, хочется мне сказать. У Историй существует определенный сценарий поведения. С того момента, как Истории проснулись, они становятся все более напуганными и агрессивными. Те ощущения, что они испытали в момент пробуждения, обостряются и становятся невыносимы. Они никогда не бывают вменяемыми, спокойными и рациональными. Почему, в таком случае, Оуэн ведет себя так, будто он человек на прогулке, а не История, застрявшая в Коридорах? Почему его нет в моем списке?

– Ты должен пойти со мной, – говорю я, вспоминая, где находится ближайшая дверь на Возврат. Оуэн делает маленький шажок назад.

– Маккензи!

– Ты умер.

Он хмурит брови.

– Не говори чепухи.

– Я могу это доказать.

Доказать нам обоим. Нож, примотанный к голени, сам просится в руки, но я не столь безрассудна. Я уже видела, как Оуэн им владеет. Вместо этого я достаю ключ деда. Его зубцы заржавлены, но при желании им можно поцарапать кожу.

– Дай свою руку.

Он хмурится, но не протестует и протягивает мне правую руку. Я прижимаю ключ к его ладони – дед убил бы меня, ведь я сама кладу ключ в руку Истории – и резко его дергаю. Оуэн шипит от боли и отступает, прижав ладонь к груди.

– Я достаточно живой, чтобы это ощутить, – рычит он, и я уже боюсь, что ошиблась, но тут он смотрит на свою ладонь, и его лицо вытягивается от удивления.

– Позволь мне посмотреть, – прошу я.

Оуэн показывает мне ладонь. На коже остался тонкий порез, рваная линия, но кровь не идет. Он поднимает на меня глаза.

– Я не… – начинает он и снова смотрит на свою руку. – Я не понимаю. Я ведь все чувствовал.

– А сейчас больно?

Он потирает ладонь:

– Нет. Что со мной?

– Ты – История. Знаешь, что это значит?

Он молчит и разглядывает свои руки, ладони, свою одежду. По его лицу пробегает тень, и, сделав над собой заметное усилие, он отвечает:

– Нет.

– Ты – запись той личности, которой был при жизни.

– Призрак?

– Не совсем. Ты…

– Но я и есть призрак, – перебивает он. Его голос звучит громче, и я уже готовлюсь к тому, что он сорвется. – Я не из плоти и крови, не человек, я не живой, и я не реален…

Тут он останавливается, тяжело сглатывает и смотрит в сторону. Когда он поднимает на меня глаза, они абсолютно спокойны. Невозможно.

– Ты должен вернуться, – говорю я.

– Куда?

– В Архив. Это не твое место.

– Маккензи, – говорит он. – Здесь тоже не мое место.

И я ему верю. Его нет в моем списке, и если бы не существовало неопровержимого доказательства, я ни за что бы не поверила, что он – История. Я заставляю себя сосредоточиться. Он рано или поздно сорвется, это должно произойти. И тогда разбираться с ним придется мне. Лучше я сделаю это сейчас.

– Как ты сюда попал? – спрашиваю я.

Он качает головой:

– Не знаю. Я спал, потом проснулся, потом пошел. – Очевидно, что он вспоминает об этом только сейчас. – Потом я увидел тебя, и тебе нужна была помощь…

– Мне не нужна ничья помощь, – огрызаюсь я, и тут он делает то, чего не могут делать Истории.

Смеется. Это тихий, приглушенный звук, но сомнений быть не может.

– Ладно, что ж, – поправляет он сам себя. – Ты выглядела так, что не отказалась бы от небольшой помощи. Как ты сама сюда попала?

– Через дверь.

Он смотрит на вереницу помеченных дверей.

– Одну из этих?

– Да.

– И куда они ведут?

– Наружу.

– А я могу выйти? – спрашивает он. В его вопросе нет никакого нажима, чистое любопытство.

– Не через эти, – говорю я. – Но я могу провести тебя через дверь с белым кругом…

– Такие двери не ведут наружу, – спокойно перебивает он, – они ведут назад. Лучше, чем возвращаться, я останусь здесь.

Следует короткая вспышка гнева, но он тут же берет себя в руки, несмотря на то что Истории никогда не берут себя в руки.

– Ты должен вернуться, – говорю я.

Оуэн слегка суживает синие глаза.

– Позволь тебя немного смутить, – говорит он. – Почему должен?

Он что, пытается меня прочесть?

– Потому что ты…

В проходе раздается звук шагов.

Я достаю из кармана Архивный лист, но на нем нет записей. К тому же в данный момент я стою рядом с Историей, которой, согласно этому листку, не существует. Теперь я вряд ли смогу верить системе, как раньше.

– Прячься! – шепчу я.

Оуэн не двигается и смотрит в сторону:

– Не заставляй меня возвращаться.

Шаги все ближе, всего в нескольких поворотах отсюда.

– Оуэн, прячься скорее!

Он смотрит мне в глаза:

– Пообещай, что ты не станешь…

– Не могу, – шепчу я, – это моя работа…

– Прошу, Маккензи. Дай мне один день.

– Оуэн…

– Ты у меня в долгу. – В его словах нет вызова, нет обвинения или требования. Простое холодное наблюдение. – Ты сама это знаешь.

– Ты о чем?

– Я помог тебе с тем убийцей, Хупером.

Поверить не могу – он еще и торгуется.

– Всего один день.

Шаги уже совсем близко.

– Ладно, – шиплю я, махая в сторону прохода. – А теперь прячься.

Оуэн делает несколько бесшумных шагов назад и растворяется во мраке. Я разворачиваюсь и бегу к повороту, за которым все громче раздаются шаги.

И вдруг останавливаются.

Я прижимаюсь к стене и жду, но, судя по тишине, там, за углом, тоже поджидают.

Кто-то должен выйти первым, и я поворачиваю за угол.

Из ниоткуда вылетает кулак и проносится мимо моей щеки. Я приседаю и перекатываюсь за спину моему противнику. На мой живот стремительно опускается посох, но я успеваю задрать ногу и затормозить его. Посох со стуком падает на мокрый пол. Я ловлю его и тут же приставляю к горлу атакующего, прижав его к стене. Только после этого я смотрю ему в лицо и вижу знакомую хитрую улыбку. Я опускаю посох.

– Ты уже второй раз за день нападаешь на меня.

Я роняю посох, и Уэсли выпрямляется.

– Что за черт, Уэс? – рычу я. – Я могла тебя покалечить.

– Ну, – потирает он горло, – в каком-то смысле ты это уже сделала.

Я легонько толкаю Уэсли, и в мгновение, когда мои ладони касаются его тела, его внутренняя рок-группа начинает грохотать: «нужно убраться от нее от них слишком большой дом огромная лестница противный смех везде стекло прочь отсюда». Я отскакиваю, переводя дыхание. Мне становится дурно. С Оуэном я позабыла о нерасторжимой связи между картинкой и тактильным ощущением – хотя он выглядел живее все живых, его тишина свидетельствовала об обратном. А Уэса можно назвать каким угодно, но только не тихим. Интересно, он успел что-нибудь увидеть, когда мы соприкоснулись? Если да, он ничем этого не показывает.

– А знаешь, – задумчиво говорит он, – для девушки, которая ненавидит прикосновения, ты находишь просто бесконечное количество поводов меня потрогать.

– Что ты здесь делаешь? – огрызаюсь я.

Он кивает на пронумерованные двери:

– Забыл свою сумку в кафе. Хотел вернуться и забрать.

– Через Коридоры?

– А ты как думаешь? Я ведь живу в другом конце города!

– Не знаю, Уэс! Может, проще на такси или автобусом, как все нормальные люди? Или пешком?

Он стучит по стене.

– Конденсированное пространство, понимаешь? Самое лучшее средство передвижения – это Коридоры.

Я протягиваю ему посох:

– Держи свою палку.

– Это не палка, а посох Бо.

Он несколько раз покручивает его в руках. В глазах появляются искорки радости – видно, ему нравятся подобные штучки. Ох уж эти мальчишки! Уэс делает неуловимое движение запястьем, и посох щелкает, превратившись в маленький цилиндр, похожий на эстафетную палочку для бегунов.

Он выжидательно смотрит на меня. Очевидно, должна последовать какая-то реакция.

– О-о-о-ох ты! – без особого энтузиазма выдаю я, он ворчит и убирает свое оружие. Я оглядываюсь в поисках Оуэна, но тот исчез.

– Как прошла охота? – интересуется Уэс.

– Хуже, чем я думала, – говорю я. Кажется, на листке уже скребется новое имя. Я даже не достаю его из кармана. – Когда ты здесь дежурил, Историй было столько же?

– Не могу такого сказать. Немного странно, но ничего экстраординарного и неподконтрольного. Не знаю, возможно, мне доверяли работу не полностью, а только частично.

– Что ж, теперь все иначе. Я разбираюсь с одной Историей, а вместо нее на листе появляются три новых. Прямо как это древнегреческое чудовище…

– Лернейская гидра, – подсказывает он и, увидев выражение на моем лице, добавляет: – Опять ты со своим скептицизмом. Однажды я заглянул в Смитсоновский музей. Попробуй как-нибудь. Приложи руки к старинным экспонатам. Это намного приятнее, чем читать книги.

– А разве все они не под стеклом?

– Да, но… – Он пожимает плечами, когда мы подходим к двери. – Ты закончила на сегодня?

Я думаю, что где-то во тьме притаился Оуэн. Но я пообещала ему день отсрочки. И мне ужасно хочется в душ.

– Да, – решаюсь я. – Пойдем.

Мы прощаемся в вестибюле, и я уже собираюсь подняться вверх по лестнице, но, повинуясь странному чувству, сворачиваю в студию.

Анджели мне никак не помогла, если не считать помощью отповедь «Оставьте прошлое в покое». Я не могу этого сделать, пока не узнаю, что на самом деле произошло. Должны быть какие-то улики. Я не знаю, где их искать, но представляю себе, откуда можно начать.

Гостевые книги занимают целую полку, половина – в синих обложках, половина – красные. Я снимаю самую старую в синем переплете – с первыми годами после перепланировки – и слегка сдвигаю оставшиеся, чтобы пропажа не бросалась в глаза. Потом возвращаюсь домой, где мама химичит на кухне, папа отсиживается в углу гостиной с очередной книгой, а на столе в открытой коробке стынет пицца. Я отвечаю на вопросы о длительности и качестве моего забега, наслаждаюсь великолепным душем и падаю на постель с ломтем холодной пиццы в одной руке и гостевой книгой в другой. Жуя, листаю страницы. Должна быть какая-то подсказка. В год открытия здесь полно имен, но следующие три года представляют собой пустое белое поле. Я пролистываю 1954 год, надеясь за что-нибудь зацепиться.

В конце концов я обратила внимание не на сами имена, а на их очевидное отсутствие. В первый год все квартиры расписаны, более того, составлен огромный лист ожидания. В тот год, когда записи восстанавливаются после пробела, более дюжины квартир значатся свободными. Неужели одного убийства было достаточно, чтобы Коронадо опустел? А может, двух убийств? Я вспоминаю Маркуса Эллинга и черную пустоту в том месте, где должна была произойти его смерть. Его имя значится в списке с первого года. А спустя три года его квартира уже пуста. Люди съезжали из-за того, что происходили убийства? Или часть из них были жертвами? Я достаю ручку и свой Архивный лист. Перевернув его, пишу имена других жильцов, чьи квартиры оказались пустыми после того, как возобновились записи.

Я останавливаюсь, чтобы проверить записанные имена, но уже третья запись начинает исчезать с Архивного листка. Одно за другим, начиная с верха списка, слова будто просачиваются сквозь бумагу, и чернила бледнеют. Они исчезают так же, как при отправлении Истории на Возврат. Я всегда думала, что Архивный лист обеспечивает связь только в один конец, а не становится способом переписки.

Но спустя мгновение на листке появляется новая надпись:

Кто все эти люди? Р.

Я молчу, растерянно уставившись на листок. Затем пишу объяснение, упоминая отсутствующие страницы и пустые квартиры. Смотрю, как бумага впитывает чернила, и жду, затаив дыхание, что ответит Роланд.

Я проверю.

И потом…

Переписка небезопасна. Больше так не делай. Р.

Я чувствую, что разговор окончен, словно Роланд отложил ручку и закрыл книгу. Я обращала внимание на старинный фолиант, лежащий на столе в приемной, в котором обычно пишут имена, вызовы и заметки. Для каждого Хранителя и Отряда существует отдельная страница. Странно, почему мне не говорили о том, что с помощью Архивного листка можно переписываться с Библиотекарями?

Четыре года работы – а Архив все еще не раскрывает свои секреты: такие шокирующие, как форматирование, и небольшие мелочи вроде этой переписки. Чем больше передо мной открывается, тем больше я понимаю, как мало знаю на самом деле. И начинаю сомневаться во всем, что раньше мне сообщали, и в правилах, которые мне прививали.

Я переворачиваю Архивный листок. На нем появилось три новых имени, но Оуэна в списке нет. Нас учили, что все Истории обуревает непреодолимое желание выбраться наружу. Это первобытный инстинкт, словно неутолимый голод: словно они голодают в стенах Коридоров много дней подряд, а пища хранится за его пределами. Весь воздух. Вся жизнь. Этот инстинкт порождает панику, и История паникует, страдает и срывается.

Но Оуэн не сорвался и не просил выпустить его наружу. Он только просил о времени.

Не заставляй меня возвращаться.

Пообещай, что ты не станешь.

Пожалуйста, Маккензи. Дай мне один день.

Я закрываю глаза ладонями. История, которая не значится в моем списке, не срывается и не хочет возвращаться.

Что это за История?

Что за История этот Оуэн?

И где-то в моем усталом, запутавшемся мозгу это слово заменяется на другое, куда более опасное.

Не что. Кто.

– Неужели ты не интересовался Историями? – спрашиваю я. – Кто они?

– Кем они были, – поправляешь ты. – И нет, не интересовался.

– Но… они же люди. Были людьми. Разве ты не…

– Посмотри на меня! – Ты поднимаешь пальцем мой подбородок. – Любопытство – опасный путь к состраданию. Сострадание повлечет за собой сомнения. Из-за сомнений ты погибнешь. Ты поняла?

Я неуверенно киваю.

– Тогда повтори, что я сказал.

Я подчиняюсь. Повторяю твои слова снова и снова, пока они намертво не отпечатываются в моем мозгу. Но в отличие от других твоих поучений, этому я следовать не смогла. Мне всегда было интересно, кто и почему. Просто я не признавалась в этом самой себе.