Мама частенько говорит, что не существует вещей, которых не мог бы исправить горячий душ. Я варюсь под кипятком уже в течение получаса и ни на шаг не приблизилась к решению своих проблем.
Роланд отправил меня домой, одарив на прощание тяжелым взглядом и просьбой не доверять никому. Это не так трудно, если вспомнить о том, что кто-то пытается уничтожить прошлое и тебя заодно. Я тут же думаю о Патрике, но как бы ни сильна была моя антипатия, стоит признать, что он – образцовый Библиотекарь, а параллельно с ним в Архиве работает множество народа. Это может быть кто угодно. С чего же начать?
Я включаю такую горячую воду, что едва могу терпеть, и обжигаю плечи. После встречи с Роландом я пошла в Коридоры, чтобы развеяться. Это не помогло, и мне удалось вернуть только две самые молодые Истории и наполовину очистить лист. Прошло всего пять минут, и появились три новых имени.
Я искала Оуэна, но безуспешно. Я боюсь, что спугнула его, хотя в Коридорах сложно скрываться долгое время. И тем не менее там существует множество тайников. О которых ему, судя по всему, известно больше, чем мне. Я никогда еще не встречала Истории, которой не хотелось бы, чтобы ее нашли. И почему он не должен прятаться? Ведь его день уже истек, а я – та, кому суждено отправить его назад. И я это сделаю… но сначала я должна понять, что ему известно. А для этого мне нужно заполучить его доверие.
Как заполучить доверие Истории?
Дед сказал бы, что это абсурд. Пока горячая вода заливает мои плечи, я вспоминаю лицо Оуэна и невыразимую грусть в его глазах, когда он говорил о сестре. Не о ее гибели, а о том, как она любила играть с ним, о сказках, фрагменты которых она прятала для него в отеле.
Я резко выключаю воду.
Вот возможность расположить его к себе. Щедрый подарок, входной билет в его душу. Это действительно хорошая возможность. Но я тут же падаю духом. Каким образом маленькие клочки бумаги могут сохраниться за шестьдесят лет? Потом я думаю о Коронадо, о его медленном, словно неохотном угасании, и надеюсь, что все возможно. Во всяком случае, не исключено.
Поглядывая на Архивный листок, брошенный на кровати (и хмурясь на пять имен в списке, самому старшему из которых – 18), я быстро одеваюсь. Раньше я жила в ожидании каждого имени и безумно радовалась, когда появлялась новая работа. Теперь я равнодушно засовываю листок в карман. На большой стопке коробок пылится «Божественная комедия» Данте. Сунув книгу под мышку, я иду к выходу.
Папа снова сидит за кухонным столом и приканчивает уже четвертую чашку кофе, судя по пустому кофейнику. Мама сидит рядом, составляя списки. Перед ней лежит сразу пять листов бумаги, и она что-то переписывает с таким рвением, словно надеется внести порядок во всю свою жизнь.
Они одновременно поднимают головы, когда я вхожу.
– Ты куда собралась? – интересуется мама. – Я как раз краску купила.
Одно из основополагающих правил удачного вранья, если такие вообще существуют, – никогда не втягивать посторонних в свои истории. Ведь ты не можешь контролировать других людей. Поэтому когда я говорю «гулять с Уэсли», мне хочется ущипнуть саму себя.
Папа сияет, мама хмурится. Я морщусь как от зубной боли и иду к двери. И тут, к моему счастью, ложь превращается в правду: я открываю дверь, и сталкиваюсь на пороге с худой фигурой в черном.
– И вот, о чудо! – говорит Уэсли, ссутулившись. В руках у него пустая кофейная чашка и коричневый бумажный пакет. – Мне удалось скрыться.
– Легок на помине, – говорит папа. – Маккензи как раз собиралась…
– Скрыться от чего? – перебиваю я папу.
– От гнева Чеза Айерса, в западне которого я мучился долгие дни. Недели. Годы. – Он картинно утыкается лбом в дверь. – Я даже не знаю, как это описать.
– Мы же только вчера виделись.
– Ну и что. А ощущение было такое, что годы. А теперь я пришел молить о кофе и принес конфет, чтобы спасти тебя от гнета и самодурства… – Он вовремя замечает маму, стоящую неподалеку со скрещенными на груди руками. – Ой, здравствуйте!
– А ты, наверное, тот самый парень, – говорит мама. Я закатываю глаза, но Уэсли улыбается. Не с хитрецой, как обычно. Его темные волосы и подведенные глаза не должны сочетаться с такой искренней, почти детской улыбкой, но все ровно наоборот.
– А вы, наверное, та самая мама, – говорит он и протискивается мимо меня в комнату. Переложив пакет в левую руку, он протягивает маме правую. – Уэсли Айерс.
Мама сбита с толку его приветливостью и непринужденным тоном. Я понимаю ее, потому что испытала то же самое.
Он даже не вздрагивает, когда она прикасается к его руке.
– Кажется, я знаю, почему ты нравишься моей дочери.
Он улыбается еще шире:
– Как вы думаете, она пала жертвой моего потрясающего очарования, моей сногсшибательной красоты или дело в том, что я поставляю ей сласти?
Мама смеется.
– Доброе утро, мистер Бишоп.
– Прекрасный день сегодня, – говорит папа. – Идите, развлекитесь как следует. Мы с мамой вдвоем справимся.
– Замечательно! – Уэс берет меня под руку, и на меня обрушивается шум. Я слегка отталкиваю его, пытаясь заблокировать басы, и клянусь себе, что сделаю ему выговор, когда мы останемся наедине.
Мама наливает нам две чашки кофе и провожает до двери. Как только дверь за нами закрывается, я сбрасываю руку Уэсли и выдыхаю.
– Засранец!
– Маккензи Бишоп, – говорит он, когда мы выходим на лестничную клетку, – ты была очень, очень плохой девочкой.
– Почему это?
Он обходит перила.
– Ты втянула меня в паутину своего вранья! Не надейся, что я этого не заметил.
Мы идем через студию в сад. Галантно раскрыв дверь, Уэсли выпускает меня на яркий утренний свет. Дождь прекратился, и, крутя головой во все стороны, я размышляю – могла ли Регина спрятать фрагмент своей сказки где-нибудь здесь? Заросший плющом сад может хранить в себе множество тайников. Но если принять во внимание, сколько прошло лет, вряд ли клочок бумажки мог сохраниться в холод и зной.
Уэс плюхается на скамейку и достает из пакета булку с корицей.
– А куда ты на самом деле направлялась, Мак? – Он протягивает пакет мне.
Я с усилием возвращаюсь в реальность и, присев на краешек скамейки, достаю себе булочку.
– Знаешь, – сухо говорю я, – я тут подумывала о том, что стоит поваляться пару часов на солнце, почитать книгу, насладиться летним отдыхом.
– Все еще пытаешься сократить список на своем Архивном листе?
– Ага. – И поговорить с Оуэном. И выяснить, зачем Библиотекарю могло понадобиться скрывать смерти, произошедшие много лет назад. И сделать все это так, чтобы в Архиве не узнали.
– Ты ведь взяла книжку, чтобы сбить родителей со следа? Как хитро с твоей стороны.
Я отщипываю кусочек булочки:
– Знаешь ли, я просто образец коварства.
– Верю, – с набитым ртом бубнит Уэсли. – А насчет твоего листа…
– Да?
– Надеюсь, ты не обидишься. Я не удержался и решил разобраться с одной историей на твоей территории.
Я каменею.
– Что ты имеешь в виду?
– Под Историей? Ну, знаешь, такую штуку, на которую мы с тобой должны охотиться.
Я стараюсь не выказывать паники:
– Я же говорила. Мне не нужна ничья помощь.
– Достаточно будет простого «спасибо», Мак. К тому же я ее не искал. Она сама в меня влетела.
Она? Я достаю листок из кармана. Восемнадцатилетняя Сьюзан Лэнк исчезла. Облегченно вдохнув, я сползаю на скамейку.
– Хорошо, что мне удалось подключить обаяние, – продолжает Уэсли. – Она подумала, что я ее парень. И стоит признать, это здорово упростило дело.
Он проводит рукой по своим нагеленным волосам, жестким, как иглы дикобраза.
– Спасибо тебе, – мягко говорю я.
– Знаю, это трудное слово. Придется потихоньку привыкать.
Я кидаюсь в него оставшимся кусочком булочки.
– Эй, – предупреждает он, – аккуратнее с моими волосами.
– Сколько времени ты проводишь перед зеркалом, чтобы заставить их торчать вот так?
– Вечность, – признается он, – но оно того стоит.
– Неужели?!
– Я хочу, чтобы ты знала, Маккензи Бишоп, что это, – он встает и проводит рукой, словно демонстрируя всего себя от кончиков волос до ботинок, – абсолютно жизненно необходимо.
Я скептически поднимаю одну бровь:
– Дай угадаю. Наверное, ты просто хочешь, чтобы на тебя обращали внимание. – Я говорю театральным тоном, чтобы он понял, что я шучу. – Тебе неуютно в обычном затрапезном облике, поэтому ты наряжаешься, стремясь вызвать реакцию окружающих.
Уэс испускает вздох изумления.
– Как ты меня раскусила? – улыбается он. – На самом деле, как бы мне ни нравилось наблюдать за страдальческим лицом папы или его противной будущей жены, у этого имиджа есть и практическая цель.
– Какая же?
– Запугивание, – говорит он, слегка залившись краской. – Мой внешний вид пугает Истории. Первое впечатление очень важно, особенно если существует угроза схватки. А такое преимущество дает мне контроль над ситуацией. Многие Истории жили не в наше время. А это, – и он снова горделиво себя демонстрирует, – хочешь – верь, хочешь – не верь – помогает.
Он выпрямляется и шагает ко мне, в полосу солнечного света. У него закатаны рукава, так что видны кожаные браслеты, скрывающие часть шрамов. У него живые, яркие глаза теплого карего оттенка. В сочетании с черными волосами они смотрятся крайне эффектно. Как ни крути, Уэсли Айерс очень хорош собой. Я опускаю глаза ниже, и он успевает подловить меня прежде, чем я отведу взгляд.
– Что такое, Мак? – шутит он. – Ты окончательно поражена моей дьявольской красотой? Я знал, что это лишь вопрос времени.
– Да, ты видишь меня насквозь… – смеюсь я.
Он наклоняется вперед и нависает надо мной, опершись рукой о скамейку.
– Эй! – говорит он.
– Эй? – откликаюсь я.
– Ты в порядке?
Правда вертится у меня на языке. Мне очень хочется все ему рассказать. Но Роланд говорил, что никому нельзя верить. Иногда мне кажется, будто я знаю Уэса очень давно, но это не так. Кроме того, я не смогу рассказать Уэсли всего, а часть правды еще хуже и запутаннее, чем полная ложь.
– Конечно! – Я выдаю самую жизнерадостную улыбку, на какую способна.
– Конечно! – с досадой передразнивает он и отстраняется.
Опустившись на другую скамейку, он ладонью прикрывает глаза от солнца.
Оглянувшись на студию, я вспоминаю о гостевых книгах. И тут мне приходит в голову, что, возможно, не стоило так зацикливаться на событиях давно минувших лет. Возможно, следует посмотреть более недавние записи. Да, не нужно забывать мертвых, но стоит вспомнить и о живых.
– А кто еще здесь живет? – спрашиваю я.
– Что?
– Здесь – я имею в виду в Коронадо, – уточняю я. То, что я не могу рассказать Уэсу всю подноготную, вовсе не значит, что он не может быть мне полезен. – Я знакома только с тобой, Джилл и мисс Анджели. А кто еще здесь живет?
– Ну, недавно в квартиру на третьем этаже переехала странная девчонка. Ее родители решили открыть здесь кафе. Кажется, она большая врушка и любит бить людей.
– Да ладно! А знаешь про мутного готического типа, который все время ошивается у 5С?
– Ты чувствуешь к нему необъяснимое влечение, не так ли?
Я мученически закатываю глаза:
– Как зовут самого старого жильца?
– Думаю, это Лукиан Никс с седьмого этажа.
– Сколько ему лет?
Уэс пожимает плечами:
– Он просто древняя развалина.
Распахиваются двери в студию, и на пороге появляется Джилл.
– Я тебя услышала, – говорит она.
– Как дела, куколка? – спрашивает Уэс.
– Твой папа трезвонит нам без перерыва.
– Правда?! – изумляется он.
Судя по его тону, он нисколько не удивился.
– Забавно, – говорит Джилл, глядя, как Уэс встает со скамейки. – Потому что твой папа, кажется, думает, что ты сбежал.
– Ого! – встреваю я. – Получается, ты не шутил, говоря, что сбежал от Чеза Айерса.
– Ну, ничего страшного. Я разберусь.
Джилл разворачивается и закрывает за собой двери в студию.
– Она просто прелесть, – признаю я.
– Вылитая тетя Джоан в миниатюре. Иногда это даже пугает. Все, что нужно тете, – бутылка бренди и трость.
Я шагаю за ним в студию и останавливаюсь, глядя на полку с гостевыми книгами.
– Пожелай мне удачи, – просит он.
– Удачи тебе, – говорю я. И уже вслед добавляю: – Слушай, Уэс.
– Да! – оборачивается он.
– Спасибо тебе за помощь.
Он торжествующе улыбается:
– Видишь? С каждым разом это будет даваться тебе все легче.
Он уходит, оставив мне подсказку: Лукиан Никс. Как давно он здесь живет? Я открываю самую новую книгу и пролистываю раздел с записями о седьмом этаже.
7Е. Лукиан Никс.
Я открываю книжку постарше.
7Е. Лукиан Никс.
Следующую.
7Е. Лукиан Никс.
И во всех записях, даже в самой первой книге, которую вели в год открытия апартаментов. В 1950-м.
Он жил здесь все это время.
Я прижимаю ухо к двери, ведущей в квартиру под номером 7Е.
Мертвая тишина. Я стучусь. Никакой реакции. Я снова стучу и уже собираюсь снять кольцо, чтобы услышать признаки жизни в пустой квартире, как вдруг кто-то стучит в ответ. Затем за дверью слышится возня, приглушенные ругательства, и спустя несколько мгновений дверь распахивается, но упирается в металлический бортик инвалидной коляски. Снова ругательства, коляска откатывается назад, и дверь открывается нормально. Как и говорил Уэсли, в коляске сидит древний старик, седой как лунь. Его выцветшие глаза смотрят куда-то влево от меня. Углом рта он сжимает почти выкуренную сигарету и выпускает тоненькую струйку дыма. Вокруг шеи щегольски намотан шарф, и он перебирает шерстяную бахрому своими узловатыми старческими пальцами.
– На что уставилась? – спрашивает он. Вопрос застает меня врасплох – ведь он совершенно слеп. – Ты ничего не говоришь, значит, пялишься на меня.
– Мистер Никс? – спрашиваю я. – Меня зовут Маккензи Бишоп.
– Ты что, девушка по вызову? Я уже сказал Бетти, мне не нужны девушки, которым надо платить деньги за визит. Лучше пусть девушек вообще не будет, чем…
Я не вполне уверена, что правильно его поняла:
– Я никакая не…
– Было время, когда все, что мне требовалось, – просто улыбнуться.
Он улыбается, демонстрируя пару вставных зубов, не очень ровных.
– Сэр, я здесь не для того, чтобы заниматься чем-то подобным.
Он поворачивается на звук моего голоса и ерзает в кресле до тех пор, пока его лицо не поворачивается в мою сторону.
– Тогда для чего вы постучались в мою дверь, юная леди?
– Моя семья перестраивает кафе на первом этаже, и я просто хотела зайти и представиться.
Он указывает на свое кресло:
– Я не могу спуститься вниз. Мне приносят все сюда.
– Здесь ведь есть… лифт.
Он хрипло смеется:
– Я так давно живу. Мне не хочется сгинуть в одной из этих никчемных металлических коробок.
Кажется, он начинает мне нравиться. Старик тем временем дрожащей рукой вынимает изо рта окурок.
– Бишоп, Бишоп. Бетти принесла мне маффин, который лежал за дверью. Наверное, твоих рук дело.
– Да, сэр.
– Вообще я предпочитаю печенье. Я не говорю, что прочая выпечка уступает, просто больше люблю печенье. Что ж, вы, наверное, хотите войти.
Он откатывает коляску назад, на полметра в комнату, и она цепляется за край ковра.
– Чертова колымага, – рычит он.
– Может, помочь?
Он поднимает вверх руки:
– Я не совсем беспомощный. Хотя пара новых глаз не помешала бы. Бетти – мои глаза, а сегодня ее нет.
Интересно, когда эта Бетти вернется.
– Позвольте мне, – говорю я.
Я подкатываю кресло к столу.
– Мистер Никс, – начинаю я, присев рядом и отложив свою «Божественную комедию» в сторону.
– Без «мистер». Просто Никс.
– Ладно… Никс, надеюсь, вы сможете мне помочь. Я пытаюсь выяснить что-нибудь о тех… – Я пытаюсь придумать, как назвать это помягче, но не могу. – О тех смертях, которые произошли здесь очень давно.
– А для чего вы хотите об этом узнать? – спрашивает он. Не так напряженно, как Анджели, и не пытаясь изобразить равнодушие.
– Главным образом из любопытства, – объясняю я. – А еще и потому, что никто не хочет мне об этом рассказывать.
– Потому что почти никто об этом не знает. Странное это было дело.
– Почему?
– Во-первых, такое количество внезапных смертей подряд. Нам сказали, что все вышло случайно, но это выглядело очень подозрительно. В газетах о том не писали. Конечно, здесь ходили всякие слухи. Некоторое время казалось, что Коронадо уже не оправится. Никто не хотел сюда переезжать. – Я вспомнила длинную вереницу пустующих квартир в гостевой книге. – Все считали, что это место проклято.
– Но вы ведь не поддались.
– Почему вы так считаете?
– Вы же до сих пор здесь.
– Я могу быть упрям до безрассудства. Это совершенно не значит, что я знаю всю подноготную произошедшего. Может, цепочка случайностей, а может, и нет. Очень странно, насколько люди хотели скорее забыть о произошедшем.
Или этого хотели в Архиве.
– Началось все с той бедной девушки, – говорит Никс. – С Регины. Хорошенькая была девочка. Веселая и добрая. А потом пришел какой-то негодяй и убил ее. Как печально, что люди погибают такими молодыми!
– Убийцу поймали? – спрашиваю я.
Никс сокрушенно качает головой:
– Не удалось. Все считали, что это был ее бойфренд, но его так и не нашли.
Во мне бурлит ненависть, когда я вспоминаю Роберта, вытирающего окровавленные руки о рубаху, надевающего пальто Регины и бегущего прочь.
– У нее был брат, да? Что с ним потом случилось?
– Странный был парень. – Никс тянется к столу и водит по нему рукой, пытаясь нащупать коробку сигарет. Я достаю спички и даю ему прикурить. – Родители уехали вскоре после гибели Регины, а он остался. Не мог этого пережить. Наверное, винил себя.
– Бедный Оуэн, – шепчу я.
Никс хмурится и суживает свои слепые глаза.
– Откуда ты знаешь его имя?
– Вы сами мне сказали, – спокойно говорю я, забрав у него спички.
Никс растерянно моргает, потом выразительно постукивает себя по лбу:
– Прошу прощения. Я знал, что этого не миновать. Слава богу, мозги слабеют медленно.
Я кладу сгоревшую спичку на стол перед собой.
– Ее брат, Оуэн. Что с ним было?
– Не все сразу. – Никс глубоко затягивается. – После трагедии с Региной дела в Коронадо стали понемногу выправляться. Мы ждали, затаив дыхание. Прошел апрель. Затем май, июнь и июль. И только мы понемногу начали приходить в себя… – Он резко хлопает в ладоши, засыпав колени сигаретным пеплом. – Маркус погиб. Нам сказали, он повесился, но костяшки на его кулаках были сбиты, а на запястьях остались синяки. Я знаю это точно, потому что помогал снимать тело. Меньше, чем неделю спустя, Элейн спускалась по южной лестнице. Упала и сломала себе шею. А потом еще этот молодой человек, как его, Лайонел.
– Что с ним стряслось?
– Его закололи ножом. Зверски. Тело нашли в лифте. Это уж никак нельзя было назвать случайностью. Тем не менее ни улик, ни оружия, ни подозреваемых. Никто не знал, что делать. А потом Оуэн…
– Что произошло? – Я вцепилась в подлокотники.
Никс пожал плечами:
– Никто не знает. Поскольку я последний, кто остался здесь с тех времен, можно сказать, никто тогда не знал. Ему приходилось очень тяжело. – Остановив свои невидящие глаза на мне, Никс показывает своим узловатым пальцем на потолок: – Он шагнул с крыши.
Я смотрю вверх, чувствуя, как к горлу подкатывает липкая тошнота:
– Он что, спрыгнул?
Никс выпускает клубы дыма:
– Возможно. А возможно, нет. Смотря как вам хочется повернуть ситуацию. Спрыгнул ли сам или ему помогли? Повесился ли Маркус? Действительно ли Элейн оступилась на лестнице? А Лайонел… тут уже не может быть никаких сомнений. В общем, вы меня поняли. После лета все прекратилось, и больше ничего не случилось. Никто не понимал, в чем было дело, и никакого толка не было в том, чтобы зацикливаться на подобных ужасах. Поэтому люди сделали единственную вещь, на которую были способны: они забыли. Оставили прошлое в покое. Быть может, то же самое стоит сделать и вам.
– Вы совершенно правы, – говорю я, не сводя глаз с потолка и думая об Оуэне на крыше.
Сердце сжимается от боли, когда я представляю себе, как он делает шаг с крыши, и его синие глаза расширяются за мгновение до столкновения с землей.
– Мне, наверное, пора. – Я поднимаюсь с места. – Спасибо, что рассказали.
Никс рассеянно кивает. Я иду к двери, но потом оглядываюсь и вижу, как он одиноко ссутулился со своей сигаретой, рискуя поджечь свой щегольской шарф.
– Какое печенье?
Он поднимает голову и улыбается:
– Овсяное с изюмом. Жесткое такое.
Я улыбаюсь в ответ, прежде чем понимаю, что он не может этого видеть.
– Посмотрим, что я смогу для вас сделать.
Закрыв за собой дверь, я направляюсь к лестнице. Оуэн погиб последним, и, так или иначе, все произошло на крыше. Может, там и есть ответ.