Оказавшись на залитом солнцем снежном плато, мы тут же остановились.
Думаю, что каждый из нас почувствовал стыд за малодушие, проявленное при виде еще одного мертвеца.
– Я возвращаюсь обратно, – заявил сэр Генри.
– Зачем? – удивился капитан.
– Может быть… А что, если этот человек – мой брат? – взволнованно проговорил Куртис.
Это предположение показалось нам вполне реальным, и мы повернули назад. Когда наши глаза, ослепленные ярким солнцем и сверкающей белизной снега, привыкли к полумраку, мы осторожно приблизились к неподвижной фигуре.
Сэр Генри опустился перед мертвецом на колени и стал пристально вглядываться в его лицо.
– Боже правый! – наконец с облегчением воскликнул он. – Это не Джордж!
Я тоже присел, пытаясь рассмотреть незнакомца.
Покойный был, очевидно, рослым человеком средних лет; его темноволосая с проседью голова была полуопущена, но можно было увидеть тонкие черты лица, орлиный нос и длинные черные усы. Кожа незнакомца, совершенно желтого цвета, плотно обтягивала высохшие скулы. На нем не было никакой одежды, кроме полуистлевших штанов, давно превратившихся в лохмотья. На шее этой насквозь промороженной мумии болталось распятие из слоновой кости.
– Интересно, кто бы это мог быть? – удивленно проговорил я.
– Неужели вы еще не догадались? – хмыкнул капитан. – Да ведь это же наш старый добрый дон Хозе да Сильвестра!
– Не может быть! Ведь он умер триста лет назад!
– Ничего удивительного, – спокойно возразил Джон Гуд. – В этом холоде сеньор смог бы с таким же успехом провести и три тысячелетия. При здешней температуре он сохранился свеженьким на веки вечные, словно замороженная новозеландская баранина. А в этой пещере, дьявол ее побери, даже днем не меньше десяти градусов мороза. Солнце сюда не проникает, а хищных животных в окрестностях попросту нет. Ни на минуту не сомневаюсь, что раб, о котором дон Хозе упоминает в своей записке, содрал с него всю одежду и бросил тело: одному ему было не под силу похоронить хозяина. Взгляните-ка! – Капитан наклонился и поднял остро отточенный обломок кости довольно странной формы. – Именно этим пером дон Сильвестра и начертил свою карту…
Мы даже забыли о собственных бедствиях, потрясенно глядя на молчаливого пришельца из глубины веков.
– А отсюда он брал кровь, которой писал. – Генри Куртис указал на едва заметную ранку на левой кисти португальца. – Честно скажу: ничего подобного я в жизни не видел!
Должен признаться, что мне стало не по себе. Теперь не оставалось никаких сомнений в том, что перед нами действительно был Хозе да Сильвестра. Я отчетливо представлял его последние дни: как он в полном одиночестве погибал от голода, как пытался согреться в пещере, а когда понял, что близится его смертный час, нашел в себе силы и мужество передать потомкам великую тайну. Мне даже почудилось, что в резких чертах его лица есть некоторое сходство с моим бедным знакомцем Сильвестром…
Так или иначе, храбрый сеньор сидел перед нами – словно страшное предупреждение тем, кому не терпится приоткрыть завесу неизвестности.
– Уйдем отсюда, – прервал мои бесплодные размышления сэр Генри. – И оставим старому сеньору товарища по несчастью, который, может быть, скрасит его одиночество.
Легко, словно перышко, подняв закоченевшее тело Вентфогеля, Генри Куртис усадил готтентота рядом с доном Хозе да Сильвестра. Затем он наклонился и сорвал распятие с шеи португальца. Он даже не попытался развязать шнурок, потому что его пальцы не гнулись от холода. Мне думается, что это распятие и по сей день находится в Англии. Я же прихватил перо, сделанное из обломка кости. Оно и сейчас лежит передо мной на столе. Скажу честно – иногда я подписываю им свое имя на особо важных бумагах.
Оставив этих двоих нести вечную сторожевую службу среди величественного безмолвия, мы выбрались из пещеры на залитую благодатным солнцем снежную равнину и побрели дальше. В глубине души каждый опасался, что недалек тот час, когда и нас постигнет та же участь. Пройдя около полумили, мы приблизились к краю плато и обнаружили, что бугор, венчающий гору, расположен не в центре снежной равнины, а как бы смещен в сторону пустыни, а за ним прячется на удивление пологий склон.
Плотные слои тумана вскоре окончательно рассеялись, и, подойдя ближе, мы увидели у самого края снежного откоса лужайку, покрытую изумрудно-зеленой травой. Лужайка располагалась ниже нас не более чем на пятьсот ярдов, и по ней протекал ручей. Но это было далеко не все: на берегу ручья вольготно расположилась на солнышке дюжина крупных антилоп, породу которых определить было сложно из-за расстояния. Но все равно нас охватило такое ликование, что даже царственный Амбопа, не удержавшись, исполнил какую-то туземную пляску.
Когда первые восторги улеглись, сразу же возник вопрос, как добыть вожделенную пищу. Даже для самого лучшего стрелка животные находились слишком далеко; поэтому мы начали нетерпеливо и бурно совещаться. Мысль о том, чтобы бесшумно подкрасться к животным, пришлось сразу отбросить, так как ветер дул в ту сторону и антилопы могли нас почуять; кроме того, как бы мы ни осторожничали, нас было легко заметить на ослепительно-белом снегу.
– Придется стрелять отсюда, – сказал сэр Генри. – Только из какой винтовки? Как вы считаете, мистер Квотермейн?
Вопрос был серьезный. Магазинный винчестер бьет на тысячу ярдов. У нас их два; Амбопа нес теперь свой и бедняги Вентфогеля. Двустволка «экспресс» – всего на триста пятьдесят, и шансы на промах слишком велики. С другой стороны, если из нее все-таки удастся поразить цель, шансы убить животное значительно выше, так как патроны для «экспресса» снабжены разрывными пулями. В конце концов я решился рискнуть и стрелять из двустволки «экспресс».
– Каждый из троих стрелков должен выбрать ту антилопу, которая находится прямо напротив него, – сказал я. – Цельтесь в лопатку или чуть выше. А ты, Амбопа, подашь сигнал, чтобы все выстрелили одновременно…
Наступила тишина. Мы застыли, старательно прицеливаясь, ибо от нашего умения – это знал каждый – зависела жизнь.
– Стреляй! – скомандовал Амбопа по-зулусски, и тут же прогремели три оглушительных выстрела, слившись в один.
На мгновение в воздухе перед нами повисли облачка дыма, и эхо покатилось по безмолвным снежным просторам. Когда же дым рассеялся, мы с радостью обнаружили, что одно из животных бьется в предсмертных конвульсиях.
Мы были спасены – нам больше не грозила гибель от голода!
Невзирая на слабость в ногах, мы с восторженными воплями бросились к склону – и вот уже на снегу перед нами лежат печень и сердце убитой антилопы. В ту минуту у нас и мысли не возникло о том, что здесь нет топлива, чтобы развести костер и изжарить наш трофей. Амбопа призадумался, а я огорченно вздохнул.
– Придется все есть сырым, – заявил Джон Гуд. – Когда человек так голоден, тут не до кулинарии.
Выхода действительно не было. При других обстоятельствах мы бы с отвращением отвергли предложение капитана, но сейчас у нас тряслись руки от голода. Амбопа на несколько минут зарыл сердце и печень в снег, чтобы охладить, а затем промыл в ледяной воде ручья. Поделив пищу на равные доли, мы с жадностью проглотили сначала печень. И должен вам признаться – ни разу в жизни мне не приходилось есть ничего вкуснее. Через каких-нибудь четверть часа нас нельзя было узнать: мы буквально на глазах ожили, сердца снова энергично застучали, кровь забурлила в жилах. Однако, памятуя, что после долгой голодовки набрасываться на пищу равносильно смерти, мы вовремя остановились, ободренные тем, что мяса у нас теперь вдосталь.
– Между прочим, дорогой Квотермейн, что за зверь спас нам жизнь?
Я подошел к убитому животному, чтобы как следует рассмотреть его, так как не был вполне уверен, что это действительно антилопа. По величине наш трофей не уступал крупному ослу, шерсть была густая, шоколадно-коричневая, с едва заметными красноватыми полосами, рога большие и загнутые назад. Порода животного была мне совершенно не знакома, но впоследствии я узнал, что оно зовется «инко». Этот редкий вид антилоп встречается только на больших высотах. Наш самец был убит наповал – пуля вошла точно под лопатку, и теперь уже не имело значения, чей выстрел оказался для него смертельным. Покосившись на Джона и заметив благодушную ухмылку на его лице, я решил, что именно себе он приписывает удачу. И конечно же, не стал с ним спорить.
Слегка утолив зверский голод, мы принялись осматриваться, предварительно велев Амбопе вырезать лучшие части из туши антилопы, чтобы обеспечить себя достаточным количеством мяса для продолжения пути. Было уже восемь часов утра; воздух стал чист и прозрачен – казалось, солнце впитало в себя густой утренний туман. К востоку и западу от нас возвышались белоснежные вершины, а внизу, примерно на пять тысяч футов ниже того места, где мы стояли, открылось столь неожиданное зрелище, что мы замерли.
Там, в долине, между холмами, равнинами и густыми лесами, протекала широкая полноводная река, по левую сторону от которой тянулись необозримые пастбища. Отсюда мы не могли рассмотреть, что за стада мирно пасутся на их шелковистой траве, домашних или диких животных. За пастбищами на горизонте синели горы. Правый берег реки был менее холмист. Одинокие возвышенности располагались там вперемежку с полосами возделанных полей, среди которых виднелись скопления куполообразных хижин. А дальше – целая сеть небольших извилистых рек и речушек. Вся эта панорама дышала миром и покоем, словно сельский пейзаж в английской гостиной.
Удивило нас только одно – неведомая страна, раскинувшаяся перед нашими глазами, лежала, по моим подсчетам, на три тысячи футов выше, чем пустыня, которую мы пересекли, и все реки здесь текли с юга на север. Странное дело: на всем южном склоне хребта, по которому мы поднялись, вообще не было никакой воды, в то время как по северному склону сбегало множество бурных потоков. Эти ручьи впадали в полноводную реку, которая, причудливо извиваясь, несла свои воды к южному горизонту.
Первым нарушил молчание сэр Генри:
– Скажите, мистер Квотермейн, отмечена ли на карте португальца Великая Дорога царя Соломона?
Я утвердительно кивнул.
– Тогда взгляните немного правее: вот она!
И в самом деле, там, куда указывал сэр Генри, протянулась широкая проезжая дорога, которую мы с капитаном поначалу не заметили, потому что, выйдя на равнину, она сворачивала и терялась среди холмов. Как ни странно, но это открытие не произвело на нас особого впечатления, ибо мы уже вообще перестали чему-либо удивляться.
– Мне думается, нам стоит пойти и поискать путь к ней. Судя по всему, эта дорога близко от нас, – проговорил Джон Гуд.
Предложение капитана было признано дельным, но прежде чем двинуться дальше, мы умылись в ручье и кое-как привели в порядок свою потрепанную одежду. Примерно с милю наш малочисленный отряд пробирался по валунам и снежным прогалинам, пока наконец не достиг вершины небольшого холма. Дорога лежала внизу – прямо у нас под ногами. Это было настоящее шоссе, высеченное в скале, шириной чуть ли не в пятьдесят футов. За дорогой явно постоянно присматривали, так как она была в отличном состоянии. Лишь одно показалось нам странным, когда мы спустились вниз, – в ста футах от нас по направлению к вершинам Царицы Савской дорога попросту исчезала.
– Я почти уверен, что когда-то это древнее шоссе пересекало горный хребет и вело дальше через пустыню, – предположил Джон Гуд. – Но после извержений вулканов высокогорная часть была залита лавой, а в пустыне дорогу занесло песками.
Гипотеза звучала весьма правдоподобно, и мы, согласившись с капитаном, начали спускаться вниз. Но какая же разница была между этим спуском и предшествовавшим ему восхождением! Мы теперь не страдали от голода и холода, наши ноги не скользили по льду, не цеплялись за обломки лавы, – и если бы не печальные воспоминания о судьбе бедняги Вентфогеля и мрачной пещере в снегах, мы чувствовали бы себя просто великолепно.
И это несмотря на то, что впереди нас ждала полная неизвестности и, возможно, смертельных опасностей страна.