Демьян Куденевич ворвался в Тиборск на рассвете. Два дня и две ночи скакал, почти не спешивался, коня едва не загнал до смерти. И хотя от ворот помчался он сразу к кремлю, сразу к князю, ни с кем по дороге не говорил, ни разу не остановился даже – весть каким-то образом разлетелась птицей.
Все в городе сразу же узнали – Кащей опять всех обманул. Явился в самом начале весны, гораздо раньше, чем ожидалось.
– Как так вышло? – стиснул кубок князь. – У нас же подсылы были. Лично от самого Кащея знато было – летом он выступает. Летом. Почему?..
– Не ведаю, княже, – устало ответил Демьян Куденевич. – Но воинство его уже там. На самом рубеже. Может, уже и границу пересекли, пока я сюда доспевал.
Глеб постучал пальцами по столу. Конечно, от восходных границ княжества до Тиборска путь не самый близкий. Верховому гонцу на быстрой лошади – и то два дня нужно, быстрей никак.
А войско, да еще такое обильное – оно гораздо медлительней. Ему за два дня такой путь не пройти.
Но за две седмицы – пройти. А если как следует поторопиться – то и за одну можно. А за седмицу и даже за две Глебу никак не подготовиться.
Он-то рассчитывал, что еще три месяца в запасе есть.
Полгода назад князь узнал, что затевает страшный сосед. Все эти полгода собирал людей, коней и оружие. Союзников искал по всей Руси и даже в иноземных царствах.
В иноземных царствах как-то даже легче получалось, чем у своих же родовичей.
И все едино – не успел. Не хватило времени. То ли Кащей с самого начала каверзу строил, ложные сведения подсылал, то ли в самый последний момент переменил решение, внезапно выступил.
Теперь уж и неважно, как оно на самом деле.
И все богатыри прочь отосланы, как назло. Нету ни Васьки Буслаева, ни королевича Бовы с его немецкими витязями, ни, что особо досадно, старого порубежника Муромца. Поляницы с башкирами тоже на помощь прийти не поспеют, не так они близко. О булгарском войске и думать незачем.
– Господи, да за что же мне это все?! – схватился за голову Глеб. – Пресвятая Богородица, как вышло, что именно мне досталась этакая погибель?!
Все еще стоявший перед ним Демьян Куденевич только руками развел. Что тут ответишь?
Действовать Глеб принялся спешно, безотлагательно. Даже бояр на совет созывать не стал – какой вообще толк с этих бородачей в кожухах? Только и умеют, что наряжаться пышно, да щеки важно дуть.
Нет, князь просто стал рассылать наказы надежным людям. Боярина Бречислава срочно вытребовал в кремль, да воеводу Самсона. Дружину приказал готовить к обороне. Во все города и веси вестовых бросил – чтоб являлись к Тиборску все, кто еще не явился. Конно, людно и оружно, как подобает.
За хлопотами прошло три дня. И за эти три дня Тиборск переменился до неузнаваемости.
О приближении Кащеева войска узнали все до единого. По улицам блуждали тысячи перепуганных людей, сбежавшихся в столицу со всего княжества. Надеялись на защиту стен. Кто-то собирал скарб, чтобы бежать дальше, на закат, в Новгород. Церкви ломились от народа, бабы, старики, да и крепкие порой мужчины непрестанно молились.
Вооружались тоже многие, впрочем. Князь приказал сжечь посады, а их жителей переселить внутрь крепостных стен. Если город будут осаждать, то деревянные постройки послужат врагу укреплениями.
Понравились такие княжеские указы далеко не всем. Кремль теперь с утра до ночи осаждали недовольные. Шумели, кричали, угрожали даже вздернуть князя на суку. Глеб, подходя к окну, краснел от гнева и орал в ответ:
– Заткнулись там живо, смерды! Я вас сам сейчас всех вздерну!
После этого на какое-то время все смолкало. Глеб князем-то был справедливым, милостивым даже, но когда приходилось – то и норов проявлял. Не робок был, крутенек.
Да и в конце концов, Тиборск – не Новгород. Это там народишко любит князей скидывать и на вече новых выкрикивать. Но в Тиборске таких глупостей отродясь не водилось. Под Берендеем престол никогда не шатался, а сын его и того крепче сидит.
Однако ж волнения в городе сейчас совсем некстати. Прекратить их нужно. Одни только кликуши чего стоят – десятки их объявились. Босые, с распущенными волосами, старухи и совсем молодые девки. Бегают по улицам, трясутся, падают, грызут землю, выкрикивают что-то бессвязное.
– Бабы, не прядите и печей не топите!.. – прямо сейчас доносилось в окно. – Святые апостолы являлись и не велели!.. Не треба больше, не треба!..
Тьфу. Глеб аж сплюнул, видя эту вопящую лахудру. Словно тоже нечисть Кащеева.
Пришлось даже выделить несколько дружинных, похватать смутьянов. Нечего острогу-то пустовать. А о том, чтоб не сеяли панику, князь издал указ и послал бирюча объявить о нем на вечеванье.
Пособляла со своей стороны и церковь. Архиерей по личной князя просьбе день-деньской со своими попами отчитывал беснующихся. Иных приводил в себя, возвращал к свету божьему отеческим увещеванием.
Других… других не выходило. Этих он просто лупил кадилом и материл.
– Что вы всё ровно дети малые? – вещал он на вечевой площади. – Кащейки убоялися, по щелям разбежалися! Пустой страх отриньте, смело в завтрашний день глядите!
– Так как же ж, батюшка! – кричали из толпы. – В завтра ж Кащей явится, не помилует!
– А вы не бойтесь! – махал руками отец Онуфрий. – Не бойтесь! Кащей – он что? Пустое! Видал я оного, в глаза ему смотрел – и жив! Жив! Не посмел он мне вреда причинить!
– Так то тебе! – упорствовал все тот же мужичок. – А мы-то что, мы пыль ему! Сожрет, не помилует, злодей проклятущий!
– И то, и то! – поддерживали его другие. – Зло же он! Зло чистейшее! Известно!
– Ну и что, что зло?! – гневно супил брови архиерей. – Что с того, неумные? Мир так устроен, что зла в нем много, и сие неизбежно! Нет добра без зла, как нет света без тьмы! Но даже бесовские существа и колдуны богоотступные не могут по определению являться плохими и сравнимыми с отбросами в месте отхожем, ибо они есть часть Мира и тень Добра. Посему и Добро без них не едино! И во славу единого Господа сия тень имеет место быть смотрима и за ней узреем Свет!
Здесь все наморщили лбы, стараясь уяснить, о чем батюшка архиерей глаголет. Уж больно мудрено закрутил.
Видя, что таким образом достучаться до христиан не выйдет, отец Онуфрий горько вздыхал и подытоживал:
– Если коротко и ясно: уверуйте во все, что говорит вам церковь! Ибо церковь от Бога, а Бог непогрешим! А кто не уверует – тот иконой по челу получит!
Вот эту нехитрую догму все вполне понимали и, вполне покойные, расходились по домам.
А назавтра снова высыпали на улицы и шумели.
Не сидел без дела и воевода Самсон. Этот исполнял другое веление князя – собрал всех гридней, всех детских, вообще всех крепких молодцов, и день-деньской копал с ними рвы. Эти работы начались еще осенью, но не слишком рьяно, чтобы Кащей раньше времени не прознал. А там и зима наступила, поневоле прерваться пришлось.
Но теперь, когда ясно, что времени осталось с гулькин нос, дожидаться тепла уже не можно. И рвы принялись копать с утроенной силой.
Змей Горыныч на них, конечно, будет чхать с утроенной силой, но не только же он сюда явится. Эта летающая крепость силищу имеет страшную, но у Кащея она такая всего одна.
А против иных войск рвы – вполне себе подмога. Особенно против дивиев. Слыхал воевода Самсон об этих железных хоробрах, даже и видать однажды приходилось. Могучие они и неуязвимые, но зато медленные и неуклюжие. Против них яма с кольями – лучшее решение. Коли провалятся, сами уже не выберутся, а вытаскивать – долго и тяжело.
Жаль, не все это понимали. Дружинники из боярских детей скулить вообще не переставали. То и дело начинали: а зачем?.. а почему?.. а что мы, смерды, что ли, заступами орудовать?..
– Тут вам не это, – терпеливо объяснял Самсон, награждая их отеческими затрещинами. – Оно тут не просто так, понимать надо. Пока противник рисует чертежи местности, мы эту самую местность меняем. Причем вручную. Противник от такого приходит в полное изумление и теряет боеспособность. Мы испокон веку так выигрывали битвы и побеждали в сражениях.
Проникались дружинные, снова брались за заступы.
А тем временем в Великом Новгороде гуляли по великому торгу два великих богатыря. Доблестный Бэв, граф Антонский, уже посещал сей славный город, но таков уж Великий Новгород, что его и дважды посетить не зазорно.
Купцов-то вокруг было, купцов – и-и!.. Отовсюду совали ткани яркие, бусы разноцветные, пряники печатные. Мимо мясных или зеленых рядов и пройти спокойно не выходило – с каждого лотка кричали, зазывали, покорно просили пожаловать.
На возвышении продавали и живой товар. Скотину всех родов и мастей, двуногую и четвероногую. Свиньи и бараны уходили по три куны за штуку, телята – уже по пять, голуби – по девять, жеребята – по пятнадцать, утки, гуси, лебеди и журавли – по тридцать, коровы – по сорок, лошади – по шестьдесят, а быки, собаки и кошки – по сто пятьдесят.
Дороже быков, собак и кошек была только скотина разумная, говорящая. Обычные мужики шли по двести пятьдесят кун, бабы – по триста, знающие какое-нибудь ремесло – по шестьсот, а тиуны или огнищные – по четыре тысячи.
Такого уже только боярину впору купить.
– О, я понимаю, – с умудренным видом остановился Бова. – Это есть торговля рабами.
– Сдурел, королевиц?! – возмутился Буслаев. – Какими еще рабами, ты цто мелешь, рожа латынская?! Отродясь на Руси рабов не бывало, да и не будет никогда!
– А это кто тогда?
– А это – холопы!
– А, вилланы! – догадался Бова.
– Вот ты темный целовек. Сказано ж – холопы. И вабще – цо рот разинул? Пошли давай, там Садко нас уже заждался небось. Все глаза выплакал, в окошко глядюци, да Васи Буслаева за ним не видаци.
Садко Сытинич, первый торговый гость земли Новгородской, глаз по Буслаеву не выплакал. Вовсе наоборот даже – глянул на него, ровно на мошку никчемную. Велел приютиться в уголке, да не отсвечивать без нужды.
И то сказать – народу-то в его хоромах собралась сегодня тьма, да все богатеи, все толстосумы. Купецкие старшины Великого Новгорода, гости из других княжеств, даже тороватые иноземцы. Надували щеки, трясли мошною, обсуждали друг с другом дела торговые.
Бэв сразу же подошел к старому своему знакомцу – олдермену двора святого Петра, который новгородцы именуют Немецким. Почитай лет пятнадцать через него идет почти вся торговля Ганзы с Русландией.
– О, юный д’Антон! – обрадовался ему старик. – Как давно мы не виделись! Как ты поживаешь, все ли у тебя хорошо?
– Все прекрасно, месьё Ольстен, – ответил Бэв. – Как идет торговля?
– Своим чередом, юноша, своим чередом. Зимние гости заканчиваются, скоро свернемся до лета. Из вашей Англии мне на днях пришла партия великолепной шерсти. А местные мастера, представляете, начали делать потрясающего качества дверные замки. Думаю, на них будет спрос. Кстати, вы еще не знакомы с моим новым ратманом?
– Не имел чести, – склонил голову рыцарь. – Как поживаете, месьё ратман?
Ратман сухо кивнул в ответ. Был он чем-то сильно недоволен, на олдермена своего косился, точно кислятины наелся.
И через несколько минут стало понятно – чем. Старшины Новгородского, Псковского и Гданьского купечества имели сегодня на повестке дня всего один, но зело важный вопрос – сколько помощи отправлять Тиборскому герцогу Глейфу.
Что помочь нужно – это все скрепя сердце признали. Умеренные войны торговле даже иногда полезны, но грядущая война обещает стереть всю Русь дочиста и двинуться дальше. Кому такое нужно?
И даже если не двинется, даже если с лица земли исчезнет только Тиборск. Это же не только город, не только люди. Тиборское княжество – это хлеб, это кожа, это лен. Это мед и сало, лес и железо.
А не станет Тиборска – и здравствуйте, упущенные прибыли.
Об этом всем и толковал торговым гостям Садко Сытинич. Те шумно сопели, ворчали и держались за мошны, словно раскошелиться с них требовали прямо тут же.
– Ну что же, братия, на чем порешим? – вопросил Садко. – Сколько кормов пошлем князю?
Молчание было ему ответом. Напряженное и недовольное. Платить купеческий люд не хотел, но и открыто отказать никто не решался.
– А ну как отсыплем гривен, а царь Костец все едино верх возьмет? – подал голос какой-то гость из Пскова. – Почем нам знать, что не пропадут зря денежки?
– Верно, верно, – согласился купец из Ревеля. – А если Кащей победит, да узнает, что мы врагу его помогали – так он сурово с нами обойдется. Оно нам нужно?
– И то, и то! – донеслись голоса с разных мест. – Пустое! Пусть цари да князья дерутся, а наше дело сторона! Мы люд торговый, не военный! Будем и с Кащеем дела вести, ничего!
– Да какая с Кащеем может быть торговля?! – воскликнул Садко. – Мы в лучшем случае будем платить ему дань! В лучшем случае!
– Ништо, ништо, договоримся, поладим! – загомонили отовсюду. – Мы эту дань и так всем платим! По семь шкур дерут!
– Да вы тут все оцумели, цто ли?! – возвысил голос Буслаев. – Да я вас сейцас порешу всех!.. Королевиц, подай-ка кистенек мой!
Верный кистень Буслаева, конечно, висел у него же на поясе. Но разгоряченный и даже слегка бухой, он об этом забыл.
А Бова, конечно, ничего ему не подал и подать не мог. Имелась у него и своя палица, да снаружи осталась, к седлу притороченная.
Так что детина просто грохнул по столу кулачищем и принялся орать на сжавшихся купчишек, как умел орать только Васька Буслаев.
А тем временем далеко от Новгорода, в граде Владимире точно так же грохнул кулачищем по столу Илья Муромец. Седые брови сошлись на переносице, глаза сверкнули гневом.
Стоял древний богатырь сейчас перед тремя князьями разом. Всеволодом, владыкой земли Владимирской. Петром, хозяином земли Муромской. И Мстиславом, правителем земли Смоленской. Двое последних явились к Всеволоду Большое Гнездо в гости, в стольный его град.
Этот стихийный совет князей заседал уже почти седмицу. Обсуждали понятно что. Все то же самое – Кащея и его козни. Заперлись ото всех с медовухой и белорыбицей, никого не принимали.
Но Илью Муромца приняли, конечно. Его попробуй еще не прими. Известно, что он в таких случаях делает – весь терем может по бревнышку разнести.
Случалось.
Ну и теперь нависал могучий старик над князьями и гудел, укорял их за трусость и нерасторопность. За то, что по сей день ни мычат ни телятся.
А те вяло отнекивались, отбрехивались. Всеволод Владимирский признавал с неохотою, что зятю надо бы и пособить, да кроме слов ничего не делал. Петр Муромский помнил, что его княжество к Кащею тоже довольно близко, так что и до него скоро дело дойти может, да на чудо надеялся.
А Мстислав Смоленский вовсе мурзился, да взгляд отводил.
– У нас, Илья Иваныч, своих забот полон рот, – неохотно сказал Всеволод. – Ты не подумай плохого, мы Глебке пособим, чем можем – и ополченцев пошлем, и снеди подкинем. Только не обессудь уж, а свои города нам защищать тоже надобно. Слышал ведь, что у меня тут в собственном кремле случилось? Целая ватага Кащеевых гридней на Змее Горыныче являлась! Как думаешь – бросить мне все, Владимир поганым на растерзание оставить?
– А у меня мор по селениям прокатился, – добавил Петр. – Знаешь, сколько народишку перемерло? Лихорадки ненавистные гуляют, как у себя дома. Змеи огненные полетучие давно уж озоруют. Брата у меня убили недавно подлейшим образом. Я сам тоже проказой захворал от ядовитой крови – только благодаря жене и вылечился. Да и мира в моих землях нету. Рязань, слышь-ка, отложилась, уже князем своим меня не считает. Пронск с нею бунтует, дерзости говорит. Что мне со всем этим делать прикажешь?
– А у меня, промежду прочим, тоже не все ладно, – сказал и Мстислав. – От Смоленска до Вязьмы в последнее время все тучи хмурые ходят, а с ними чертей стая летает. Дикой Охотой прозываются. Из поднебесья стрелами калеными постреливают, скот и смердов бьют почем зря, а кого и с собой уводят. Мне бы с ними сейчас разделаться, а не о тиборских бедах думать.
– Вот вроде бы умные вы люди, государственные мужи, а простой вещи не замечаете, – с укоризною произнес Муромец. – Не видите, что корень у всех ваших бед общий. Кащей Бессмертный. Ему голову с плеч снести – и сразу все невзгоды закончатся.
– Ну рязанцы-то не из-за Кащея от Мурома отложились… – пробормотал князь Петр. – Но в целом оно так, конечно… Может, и прав ты, Илья Иваныч…
– Да прав, конечно, – отвел взгляд и Мстислав. – Кащей – он… ну с ним дело известное… Там даже по внешности видно, что худой он человек…
– Всех князей созвать нужно! – прогудел богатырь. – Как в стародавние времена, при Владимире да Ярославе! Всю Русь единой силой выставить, без усобиц и разногласий! Тогда-то уж нам никто не противник – любого сомнем, раздавим!
– Что, прямо всех-всех созвать? – сощурился князь Мстислав. – И черниговцев, что ли? Ольговичей поганых?
– У вас-то с ними любовь давняя, известно, – хмыкнул князь Всеволод. – Только Илья Иваныч прав, сейчас не до внутренних разбирательств. О чем вы там на Черниговском съезде договорились, кстати?
– Да ни о чем, – буркнул Мстислав. – Галич они себе хотят. Да еще и Новгород-Северский. А по мне – жирно будет! Их Чернигов и без того земель непомерно забрал!
Слово за слово, князья принялись заниматься тем, чем занимались всю жизнь. Местничать. Спорить, кто старше, кто родовитей, чьи где должны быть земли. Вот уже и Всеволод принялся требовать у Петра передать ему в управление приграничное княжество Коломенское, кое всегда тяготело к его Владимиру, ибо по левую сторону Оки. А Петр, в свою очередь, кричал, что не токмо Коломну не отдаст, но и часть Владимирских земель по Правде следовало бы к ней присовокупить. До самого городишки Кучков.
– Может, тебе и этот Кучков тоже отдать? – упер руки в боки Всеволод.
– Да не, его-то ты уж себе оставь, Юрьич, – отмахнулся Петр. – Кому этот занюханный Кучков нужен, там всей славы – что батюшка твой в нем бухал однажды. А вот землицу, что до моей Коломны простирается…
– А шиш с маслом тебе не понюхать?! – сунул ему в нос кукиш Всеволод.
Кричать и рядиться таким образом князья могли очень долго. Илья Муромец устало вздохнул, не чувствуя в себе силы их примирить.
Неужто и впрямь конец Руси придет из-за того, что брат с братом овин не поделят?
Но тут двери распахнулись. В палату вбежал человечек в заплатанном платье и колпаке с бубенцами. Он удивительно ловко вспрыгнул на стол и одним пинком отправил в окно кувшин медовухи.
– Мирошка!!! – взревел Всеволод. – Ты что, душа скоморошья?! Собаками давно не травили?!
– Лаюшек побереги – пригодятся! Ведь у стен твоих враги – хотят драться! – скороговоркой ответил скоморох.
– Чего?.. – нахмурился Всеволод.
В палату несмело заглядывали и гридни, и челядь. Владимирский князь строго-настрого запретил мешать заседанию, и никто иной его приказа не нарушил бы. Но скоморох Мирошка… какой спрос с юродивого? К нему Всеволод относился снисходительно, желая иногда все же слышать неприятную правду.
Когда она исходит из уст дурака, то не так обидна.
– Что там за напасть на мою голову? – процедил сквозь зубы князь, накидывая корзно. – Вот не дай бог сызнова те бабы с саблями дорогу спросить явились!
Зимнее нашествие поляниц Всеволоду крепко запомнилось. Богатырки из полуденных степей целый день гарцевали подле владимирских стен, гикали зычно, глазки его ратникам строили. Воевода Дунай аж истомился – все просил князя выпустить его с дружиною на ворога.
Уж он бы им!.. уж он бы их!..
Но Всеволод запретил. Решил, что с бабами воевать – сраму потом не оберешься. Просто выслал к ним бирюча, спросил, чего надо. Узнав, что едут мимо, ищут Тиборск – с легким сердцем указал дорогу. Пускай о них у Глебки голова болит.
Интересно, добрались ли?
Но сейчас Всеволод с радостью бы снова увидел поляниц. Или хотя бы половцев. Да пусть даже татаровьев.
Кого угодно, что угодно… лишь бы не этакую страсть!
Внизу катался и бился в стены громадный шар. Высотой с терем о три поверха, с глазами, да еще и с пастями. Страшными, скрежещущими зубами.
Чудище кружило и кружило, врезаясь во все, что попадалось на пути. Избы, натыканные по владимирскому подолу, оно просто сминало, разносило по бревнам, как хороший таран. Кого если заставало внутри – без жалости пожирало.
Хорошо хоть, крепостные стены оказались ему не по силам. На века строилось, добротно. Но трещин круглая жуть понаделала немало, и одолеть ее никак не удавалось.
Пришлеца осыпали градом стрел. Кидали сулицы и дротики. Лили кипяток и вареную смолу. Но все снаряды просто застревали в мясистой шкуре, и тут же ломались о землю. Глаза были словно из каленого стекла, и от них все отскакивало. А кипяток чудовище выпивало своими зевами, да еще и облизывалось.
– Это как же с ним бороться-то?! – возопил Всеволод. – Это кто такой вообще?! Эй, там, стрелами огненными его пожгите!
– Кобалог это, Адская Голова, – тяжелым голосом произнес Муромец. – Не поможет тут огонь, встречался я с ним однажды. Открой ворота, княже, бой ему дам.
– Ах, да ведь точно! – обрадовался князь. – Илья Иваныч, вот уж верно – сама судьба тебя сюда привела! Воевода, распорядись там, улучите минуту удобную, дайте Илье Иванычу выехать!
– А может, и не надо выезжать-то? – вкрадчиво спросил молодой гридень. – Ты, княже, меня выслушай – у меня думка одна образовалась…
Всеволод пристально осмотрел парня с головы до ног. Лет девятнадцати всего, кудрявый, безусый почти. Так, наметились несколько волосин на верхней губе. За спиной – лук и тул со стрелами.
– Ты кто таков? – резко спросил князь. – Из моей дружины? Пошто без спросу влезаешь?
– Александром звать, исповедника твоего сын. Зимусь в гридни произведен, удостоился.
– А, помню тебя, кажись, – прищурился Всеволод. – Алешка Леонтьев. Ты вроде как Змею Горынычу стрелу в нёбо всадил. И чего ж ты там придумал, попович?
– А вот! – натянул тетиву хоробр. – Гляди!
Выпустил он стрелу метко. Точно в одну из пастей Кобалога вошла. Но сначала казалось, что на этом и все – вошла и вошла, проглотил ее Кобалог. Эта страхолюдина землю ела, камни грызла, смолу вареную пила. Что ему стрелка тонкая?
Ан нет. Не понравилось Кобалогу угощеньице. Помереть-то он не помер, но заревел недовольно, дым черный выдохнул.
– Ты, Алешка, в говно ее макнул, что ли? – спросил Всеволод. – Чего он орет так?
– Да не, княже, это соль обычная, да перец заморский, – ответил молодец. – Острая стрела получилась!
– Это ты умно придумал, хвалю, – кивнул князь. – Перца жалко, конечно, цареградцы за него сейчас втридорога дерут… но для такого уж дела не жалко. Эй, малой, сбегай на поварню, еще соли с перцем принеси сюда! Только не все бери, а то что мне потом, пресную репу жевать, как смерду?!
Через несколько минут Кобалога принялись обстреливать уже не на шутку. Держать рты закрытыми у него не получалось, и в них то и дело залетало все новое угощение. Разохотившийся князь принялся пробовать и другие пряности, велел доставить ему все острое, жгучее и соленое. Оказалось, что шафран, кардамон и гвоздика Кобалогу безразличны, а вот горчицу и имбирь он не полюбил даже сильнее перца.
– Тоже свой вкус имеет, – глубокомысленно молвил Всеволод. – Ишь.
Какое-то время Кобалог упрямился. Катался по-прежнему, колотился в стены, орал благим матом и угрожал страшными карами. Но в конце концов ему стало совсем уж невкусно, а стены Владимира поддаваться по-прежнему не поддавались. Сделал Кобалог еще один последний виток – и укатился вдаль.
Когда он скрылся за небоземом, все выдохнули с облегчением. Одолели чудовище, спровадили. Только радости все едино не было – ведь смертию-то Кобалог не помер и даже не поплохело ему толком. Так, соленого с острым накушался – вот уж беды-то. Отплюется небось, водичкой рты пополощет – да и вернется.
А коли и не вернется – то ведь не дома у себя сидеть будет. Еще куда покатится, к другому какому городу. А там стены не так прочны оказаться могут.
– Адская Голова тебя в покое не оставит, княже, – пробасил Муромец. – Не знаю уж, отчего он пробудился, но теперь всем худо будет.
– Ну и что мне делать с этим? – сварливо спросил Всеволод.
– А ты глаза зажмурь покрепче, да под лавку спрячься! – ласково посоветовал Мирошка. – Глядишь, и сгинут поганые, аки сон вчерашний.
– Язык у тебя больно острый, – недобро глянул на него князь. – В следующий раз тебя Кобалогу кинем. Может, тоже сгодишься.
– Нельзя меня Кобалогу кидать! – ухмыльнулся Мирошка. – Без меня при твоем дворе одни дураки останутся! И ты сам при них – князь дурацкий!
Князь аж побагровел от злости. Но сдержался, не стал срывать досаду на юродивом. Велел только кликнуть воеводу Дуная – дело неотложное, мол.
Неспокойно было сегодня синее море. Ходуном ходили волны, вздымались к тучам седые буруны. Но златоперый сокол крыльями резал потоки ветра, вонзался клювом в холодный воздух.
И не в таких непогодах бывал Финист. Не такие пучины видывал. Сбился давно со счета, сколько разных царств посетил.
Путешествовать вообще гораздо проще, когда вместо рук у тебя крылья.
Часами сокол-оборотень кружил над водой, Морского Царя кликал. Утомился уже.
Известное дело, коли дух-хозяин не восхочет, ты к нему не то что в гости не попадешь – увидеть не сумеешь. А Морской Царь – он тоже дух-хозяин, хоть и особливо серьезных размеров. По сути – просто очень важный водяной.
Но сын Волха Всеславича – не кто попало. Это обычные моряки могут хоть обкричаться – Водан-батюшка и ухом не шевельнет. А оборотня он хоть и долго мариновал, но все же принял, допустил в свои чертоги.
И принял по-свойски, по-домашнему. Стол велел накрыть, зелено вино выставил, тавлеи на доске расставил. Любил Морской Царь эту мудреную игру – и Финист Ясный Сокол тоже любил.
На мелочи великий Водан не разменивался, доску для игры большую держал. Аж на девятнадцать клеток по длине и ширине. По очереди Финист с Воданом кидали игральную зернь и переставляли тавлеи – у Финиста каменные, у Водана янтарные. Съедали их друг у друга, блокировали, запирали. Морской Царь все пытался провести своего князя в угол, но Финист каждый раз успевал закрыть ему путь, остановить, а в конце концов – полностью окружил своими тавлеями.
– Исполать, знатно ты меня подловил! – восхитился Морской Царь. – Но хватит уже играть – делу время, потехе час. Говори, зачем видеть меня желал, Волхович. И раз уж обыграл меня – обещаю любую просьбу твою исполнить. Не слишком дерзкую, понятно.
Финист помолчал, оглядывая подводные хоромы. Диво все-таки дивное – дно моря, вокруг вода плещется, рыбы плавают, а ему хоть бы хны. Ходит как ходил, дышит как дышал.
– Действительно, есть у меня одна просьба к тебе, царь Водан, – медленно произнес он. – Только вот опасаюсь, что ты ее и впрямь слишком дерзкой посчитаешь…
– Помочь с Кащеем совладать? – посмурнел Морской Царь. – Знаю, знаю я, чего тебе надобно. Только мне с Бессмертным делить нечего, ко мне он не сунется.
– С людьми тебе тоже делить нечего, – напомнил Финист. – Тебе суша не нужна, а нам – глубины твои. Дышать-то мы тут не можем.
– Оно так, – согласился Водан. – Потому и с Кащеем я ряду не заключу. Он ко мне за этим даже не приходил – знает, что люди мне не враги.
– Ну вот.
– Хотя как не враги… – задумался Морской Царь. – Они у меня рыбу ловят. Сети ставят. Жемчуг крадут.
– Но щедро за это платят.
– Платят, да… – хмыкнул Водан.
Люди действительно в некотором смысле платят водяным за разграбление их богатств. Собственными телами платят. Собственными лодками платят. Из человечьих ладей водяные делают себе избы, из кораблей – терема, а утоплых обращают в вечных слуг.
Ну а если вдруг девица какая захлебнется – быть ей русалкой, радовать водяного хозяина.
– Ты, Волхович, меня правильно пойми, – доверительно сказал Морской Царь. – Мы ведь не вы. Не живые. Не смертные. У нас мир-то другой – вроде и рядом с вами, даже где-то тот же самый… но другой. Вы там постоянно ссоритесь о чем-то, сражаетесь из-за всякого, убиваете друг друга… Знаешь, сколько у меня тут народу прибыло, когда киевляне и цареградцы что-то не поделили возле Искресту? От грецкого огня ночью светло стало!
– Подожди, а тот бой разве не днем был? – нахмурился Финист.
– Днем, ночью – какая разница? Я это для пущей красивости сказал. Главное, что свара случилась страшная – и безо всякого Кащея, заметь!
– Но если не ошибаюсь, ты там какое-никакое участие тоже принял, – усмехнулся Финист. – Разве не штормом ладьи Ярослава разметало? Почто вмешался, Водан-батюшка?
– Не вмешивался я, – сварливо ответил Морской Царь. – Мне что, уже и бури устраивать нельзя, коли там где-то ваши плавучие короба собрались? Не мое дело, где вы там поплавать решили – я в своей вотчине полноправен.
– Ну ладно, то дело давнее, – не стал спорить Финист. – Сколько там с той битвы минуло?.. лет полтораста уж? Тогда еще и батюшка-то мой не народился.
– А вот я уже был тут, – молвил Водан. – Я в этом море уже много веков сижу, вьюнош. Так ты сам рассуди – что мне до ваших сиюминутных драчек? Кого это все будет волновать через сотню лет?
Молча поклонился Финист Ясный Сокол. Не стал ничего возражать – что уж, если Морской Царь все для себя решил.
Вместо этого он неспешно оглядывал подводный чертог. Красиво тут было. Пером не описать, насколько красиво. Шторм наверху стих, вышло солнышко, и лучи его насквозь пронизывали морскую синь. Вода стала такой прозрачной, что аж мерцала.
И рыбы. В чертогах Морского Царя рыбы плавали свободно, словно вовсе не замечая, что вокруг стены и утварь. Повсюду сновали разноцветные султанки, прямо на полу лежали плоские камбалы, а под лавкой сидел блестящий морской кот.
И морские собаки тут были. Рыбы-катраны, любимицы Морского Царя. Одну он прямо на руках держал, почесывал острое рыло.
– Скажи мне напоследок одну вещь, царь-батюшка, – вкрадчиво произнес Финист. – Вот катраны эти твои… они ведь акулы, верно?
– Акулы, конечно, – кивнул Водан. – А что?
– А ежели они акулы – отчего такие мелкие и жалкие? Про них ведь если не знать, что тоже акула, так нипочем не догадаешься.
Морской Царь помрачнел, одарил Финиста взглядом исподлобья. Помолчав, неохотно сказал:
– Маленькое море у меня. Больше любого озера, конечно, но все едино – маленькое. И с другими морями соединено только Коровьим Бродом и Дарданской рекой. Да и за ними тоже не Окиан лежит, а всего лишь море Средиземное. Не добраться в мои владения ни рыбе-киту, ни морскому змею, ни кракену, ни большим акулам. А акул-то мне всегда хотелось. Остальные ладно, пусть их, а без акул и море не море. Вот и попросил я у Царя Царей хоть каких-нибудь. Ну он мне и подогнал вот этих… от щедрот…
Судя по выражению лица, владыка моря Русского был все-таки на царя Нептуна чутка… даже не обижен, а так просто. Держал в уме, что вот, он к нему с просьбой, а тот шуткой ответил.
– Зря ты так, царь-батюшка, – размеренно заговорил Финист. – Большое оно или не большое, дело десятое. Главное, что воды хорошие. И берега хорошие. И рыба вся хорошая. И люди вокруг хорошие живут. Конечно, размеры не те, рыб огромных нет, зато влияние какое! Все твоим морем пользуются – и торгуют, и странствуют… Да ты глянь, в каком оно у тебя месте расположено – это же, можно сказать, колыбель человечества.
– Ну уж прямо и колыбель… – проворчал Водан.
– Ну а ты сам погляди! – развел руки Финист. – К полудню у тебя Малая Азия. Там тебе и хетты, и мидийцы, а теперь, вон, цареградцы. К восходу у тебя горы Кавказские – а там тебе и грузины, и армяне, и другие славные народы. К закату горы Балканские – а там тебе и фракийцы, и македоняне, и болгары, и кто хочешь! А на полуночь у тебя – вся Русь! Шутка ли? Мало ли?
Принявший уже не одну чарку зелена вина Финист раздухарился, аж кулаком о стол ударил. И с горячностью продолжал:
– А рек-то, рек сколько в твои воды впадает! И какие все реки!.. Дунай, Днепр, Днестр, Дон!..
– Дон в Сурожское море впадает… – растерянно отозвался Морской Царь.
– Так а Сурожское море-то не твое, что ли?! – изумился Финист. – Оно глубиной-то в четыре сажени, там даже не Царь Морской, а водяной обычный сидит! Тоже твое и есть, вассальное!
– А ведь так! – возрадовался Водан. – Все так, прав ты, Волхович!
Конечно, все это, Финистом сказанное, Морской Царь и так прекрасно знал. Но услышать это из чужих уст оказалось неожиданно приятно.
Аж на душе потеплело.
– Вот так-то, батюшка, – вздохнул Финист. – Хорошее у тебя море, доброе, богатое. Любят его люди. И тебя любят.
– Благодарствую на добром слове… – шмыгнул носом Водан. В глазу старика что-то предательски блеснуло.
– Ну да ладно, – поднялся Финист. – Благодарю и тебя, что напоил-накормил. Будет случай – снова залечу, еще в тавлеи сыграем. А пока – прощевай, полечу. Дел невпроворот, сам понимаешь.
– Прощевай, Волхович… – медленно ответил Морской Царь. – Дорога тебе скатертью…
Сокола-оборотня он провожал долгим и задумчивым взглядом.