Подняли копья витязи. Тысячи и тысячи их устремилось в небо. Стрельцы тетивы натянули. Пешие вои щитами прикрылись, мечи из ножен вынули.
– Командуй, старшой! – пробасил Демьян Куденевич, подведя коня к Илье Муромцу. – За тобой пойдем!
– Эх… – вздохнул древний богатырь, глядя на несметную тьму Кащееву. – Велика ты, Русь, а отступать некуда…
Вынес он из-за спины лук. Тоже древний, как его хозяин, огромный и тяжелый. Наложил стрелу такую, что ворота пробьет. Прицелился.
И выстрелил прямо в Кащея.
Царя нежити пронзило вместе с доспехами. Пригвоздило к земле, как муху булавкой. Вскричали было все радостно… да тут же взметнул себя Кащей кверху. Вырвал стрелу-копье голыми руками, отшвырнул ее аж до лесу и сухо, бесстрастно рассмеялся.
А следом и вся его рать загоготала.
– Ну, братцы… заради Страшного суда Божия! – прогремел Муромец, доставая вторую стрелу. – Не посрамим Отчизны!
– БЕ-Е-Е-Е-ЕЙ!!! – проревела сразу дюжина воевод.
Вот теперь зашумело всерьез. Такая сразу жара пошла, что в аду прохладней. С той и другой стороны выпустили лавины стрел – и уж не прошли те мимо! Окуренные дымом колюки, летели они точно в цели – и трупов рухнули сотни. Татаровья, псоглавцы, людоящеры – всех нашли, всех поразили!
Только и те отвечали с не меньшим усердием. А когда целей этакая прорва – мудрено промахнуться.
Правда, вскинули тут же пешцы щиты, сдвинули их сплошной чешуей. Один другого закрывает, один на другой налезает. Ан стрелы продолжали хлестать градом, да и находили между щитов щели, а то сами пробоины делали. Копьемечущие махины горных карл целые прорехи в боевых рядах оставляли, по двое и трое воинов срубали. Людоящеры разом метали сулицы – замахнулись, кинули, достали новую.
Но большая часть ударялась в щиты. Стук и свист били по ушам, но то ничего, то ладно. Пока стучат – значит, в дерево или железо. Не в плоть, не в мясо.
Куда хуже, когда прорежется рядом стон или всхлип. То смерти самой глас. То жизни чьей-то окончанье.
И ты, возможно, будешь следующим.
Продолжая обмениваться стрелами и сулицами, несметные рати медленно сближались. И вот – сошлись! Теперь кроме луков в ход пошли копья, мечи, топоры!
Началась рукопашная!
Началось месиво!
Нелюди стали теснить русичей почти сразу же. Лучше вооруженные, готовившиеся к этой войне годами, они шли, как лесной пожар, как горная лавина. Не знающие пощады дивии шагали мерно и ровно. Их железные руки вращались, как мельничные крылья, и драться с ними толком не получалось. Над головами пролетали колесницы с летучими змиями – наездники швыряли из них горшки с грецким огнем.
А потом раздался рев – и стало совсем ужасно. То пронесся Змей Горыныч – да не только пронесся, а пламенем полыхнул. От души, во все три глотки.
Туда, где была толчея, он не палил. Там кони и люди так смешались, что и не разберешь – где свои, где враги. Потому трехглавый змей залетел в тыл и такое уж пожарище там устроил!.. Сразу видно стало – тут за спинами не отсидишься, вдали от битвы не спрячешься.
Безопасней всего – как раз в самой гуще!
Совершив широкий круг, Горыныч поджег поле. Хорошо хоть, не сильно то занялось. Трава еще толком не поднялась, гореть пока особо нечему. Да и сыро, ручьи повсюду текут.
Зато вспыхнули обозы – возы с продовольствием, с бронью, с запасными стрелами. Шатры вспыхнули, в том числе великокняжеский. Всеволод Большое Гнездо аж за сердце схватился – столько у него там добра осталось.
– Пока над нами Змей летает – удачи в бою не будет! – прокричал Глебу воевода Самсон.
– Да вижу, чать не слепой! – ответил князь. – Только что мне его – снова за собой увести?! Он во второй раз-то не клюнет, чаю!..
– Да клюнет, княже! – простодушно возразил Самсон. – На великого-то князя! Конечно, клюнет!
– Так он же, поди, и на воеводу тогда клюнет! – пристально глянул на него Глеб.
– Да не, на воеводу-то не клюнет! А вот на князя точно клюнет!
Глеб зло глянул на Самсона. Не мог сейчас он, темник великой рати русской, со Змеем Горынычем в кошки-мышки играть.
Не мог он – да зато смог кое-кто другой. Не одному только Глебу такая мысль пришла. Разинул Горыныч пасть в новый раз – и вонзилась ему в нёбо сулица. С невиданной силой ее швырнули, воистину богатырской.
Трехглавый змей затряс головой, заревел страшно. Опустил взгляд – и вычленил из общей лавы конных и пеших отдельного всадника. И был тот как будто знаком. Горыныч обычно не различал двуногих, но этого… этого он точно где-то уже видел.
– Эй, ящерица, помнишь ли меня?! – крикнул и сам всадник. – Я это, Демьян! Благодарствую за клык, я его ребятне дворовой отдал играться!
Вот теперь Горыныч вспомнил. Вспомнил дерзкую букашку, едва не сломавшую ему челюсть – и возжаждал мести.
Особенно средняя голова. Эта аж пену пустила от ярости.
Кащей не давал Змею Горынычу конкретных наказов на день сегодняшний. Просто велел делать, что должно. Людишек жечь, стрел и копий избегать, цели выбирать по собственному усмотрению.
И Змей Горыныч избрал целью Демьяна Куденевича. Полыхнул пламенем так, что земля потрескалась – да уклонился Божий Человек, ушел в сторону. Конь под ним добрый был, да не пугливый. Ногами перебирал, точно продолжение самого всадника.
Полегче всем стало чуточку, когда Змей Горыныч стал гоняться за отдельным витязем. Демьян Куденевич сразу его в сторону увел, подальше от людей, подальше от возов. Там теперь носились, в чистом поле – да вечно это продолжаться не будет.
А тем временем остальным было горячо и без огненного змея. Повсюду кипели схватки – поодиночке и стенками. Стрелы свистали, сулицы. Проламывали щиты, резали глотки. Трава скользкой от крови стала.
– Ish’s as o’talash’t-e tal-e ori ash tha’tha Sizar ye Orats d’e! – гремел Тугарин, потрясая копьем. – D’e D’eih!!!
– D’E D’EIH!!! – гремели в ответ людоящеры. – D’E D’EIH!!!
Они рвались к стягу. Туда, где сосредоточились князья, где стояли Глеб и Всеволод. Там, на холме, развернулась самая жестокая схватка.
Дивии подняться не могли. Плохо у них получалось шагать по наклонной. Витязи в броне сбивали их пиками, сшибали с кручи – и то-то звону было, когда эти железные бочки катились вниз!
Но все изменилось, когда в атаку пошли людоящеры. Эти змеемордые дрались правильно, красиво – точно речная волна катилась. Степенно и неспешно они поднимались на холм, закрывая друг друга щитами, поражая гридней одного за другим.
– Эх, княже, не устоит защита, – тяжко вздохнул Бречислав. – Пойду и я, что ли. Пособлю.
– Ты-то куда, боярин?.. – моргнул Глеб. – У тебя ж ни коня, ни меча, ни палицы какой… ты кольчугу-то вздень хоть!
– Да ни к чему мне кольчуга… – поднялся с места Бречислав.
Поднялся, обернулся вокруг себя на одной пятке – и предстал тавролаком, чудищем бычьеголовым. Кожух боярский шерстью стал жесткой, шапка горлатная – парой огромных рогов. Пар из ноздрей вырвался – да такой, что муху на лету убил.
– Дядько Бречислав, ты что ж это… – распахнул рот Глеб.
– Оборотень я, княже, – грустно ответил боярин. – Волху Всеславичу сыном старшим прихожусь. Прости, что утаивал – коли желаешь, снеси мне голову за недомолвку, только обожди до окончания брани.
– Это ты… это ж ты, выходит… жену-то мою…
– После, княже. Не до того сейчас.
Взревел громадный человек-бык, топнул копытом – и ринулся в самую сечу. Разметал рогами людоящеров, как сухие листья – а тут и подмога подошла, рязанцы с йомсвикингами.
И меченосцы, воины Христа. Ливонские витязи ударили людоящеров с правой стороны, смяли их строй, погнали. Не один, не два змеелюда остались лежать, пронзенные длинные пиками.
– Не показывать спин, ящеры!!! – хрипел Тугарин. – Не показывать спин!!! Ломи их, тесни!!!
Они и не показывали. Даже отступали людоящеры пятясь, а не убегая. В воздухе свистали бичи, крутились колесами шалапуги – чешуйчатые ратники дорого продавали жизни.
– Гей-хей-ХЕЙ-хей-хей-ХЕЙ-хей!.. – донесся вдруг вопль. Он то резко стихал, то снова возникал у самого уха.
– А-а!.. – вскрикнул один ратник.
– О-о!.. – простонал другой.
Оба упали мертвы, рассеченные саблей. Возле обоих из ниоткуда, из воздуха вырастал косоглазый татаровьин с кривой ухмылкой.
Сам хан Калин.
На ногах его сидели сапоги-скороходы. Одним шагом, одним прыжком Калин преодолевал сразу семь поприщ, переносился с одного конца поля на другой. Исчезал в никуда и появлялся из ниоткуда. Ветром носился среди дерущихся.
Теперь он объявился здесь – среди ливонских витязей. Пугал коней, возникая перед самыми их мордами. Рубил им ноги. Вспрыгивал прямо на крупы, рассекая шеи всадникам.
И не один он сюда подоспел, на выручку Тугарину. Пробившись через башкир, к холму летела настоящая туча конных. Багатуры Калина ударили меченосцам в спины – а с другой стороны их продолжали пырять людоящеры.
– За мной, татарва! – возопил хан, отсекая башку какому-то боярину. – Ай, весело!..
Теперь уже русичи оказались зажаты в кольце. Им на помощь рвались поляницы, но тем перекрыли путь хазары. Буквально горсточка, последние остатки целого народа – но дрались они умело.
А куда хуже хазар были те, кто напирал на поляниц сзади. Черные мурии. Лавина клыкастых мурашей размером с некрупных псов. Они вылились из леса целой стаей – и кони истошно ржали, видя этих кусачих чудищ. Черных муриев рубили саблями, топтали копытами – но их словно вовсе не убывало.
А над головами вились жлезнокоготные коршуны. Поляницы пугали их, стуча в тимпаны, и подбивали из луков – но и коршунов было несметно. То одна, то другая богатырка лишалась глаза или просто падала, насмерть заклеванная. К небесам неслись истошные вопли, поляницы не знали, куда деться из этого котла.
– Не робей, девахи!.. – раздался молодецкий окрик. – Ща подмогнем!..
То спешили владимирцы во главе с Ярославом. Молодой князь откровенно красовался, заставлял коня гарцевать – но уж мечом он орудовал так, что дай боже! Рубил хазар, как солому, пронзил коршуна прямо на лету. Поляницы наконец сумели передохнуть.
Всего ничего, правда. Бой не останавливался. На поле под Костромой царил настоящий ад. Из леса вышла припоздавшая самоядь, зачвакала теменными ртами. Выползли из вод Итиля караконджалы – черти водяные. Подъехали и шуликуны на своих печах.
Ох и жуткие то были твари! Росточком меньше даже горных карл, издали они походили на младенчиков в белых распашонках. Но ближе подойди – увидишь, что ноги у этого дитяти конские, головка заостренная, а личико такое злобное, словно ты ему в кашу плюнул.
На своих двоих шуликуны не бегали. Сами по себе-то они слабы дюже. В битву они не шли, а ехали – да не на конях, а на самоходных печках. Из железных сковород швырялись раскаленными углями, а кто близко оказывался – подцепляли калеными крюками. Вертя ими каким-то ловким образом, они закидывали человека в топку и там сжигали.
Но хуже самояди, хуже шуликунов, хуже дивиев и жлезнокоготных коршунов были бесы-китоврасы, свита Великого Тодора. Были они так черны, что казались ожившими головешками. Только глаза пылали, как раскаленные угли.
Без коней всадники, они носились на четырех ногах, а иногда и в воздух взлетали. Крушили людей копытами, насаживали на пики, а то отрубали поверженным головы. Головы эти они цепляли к поясам и тоже использовали как оружие – кидались, как ядрами.
Впрочем, этих хотя бы можно было убивать. Скроенные куда прочнее людей, погибали тодоры далеко не с одного удара – но все же погибали. Истыканные клинками, иссеченные стрелами, сами с отрубленной головой – они все же падали замертво. И хотя каждый забирал с собой врагов десятками – их ведь и самих было-то едва ль две дюжины. Пятерых убили – считай, четверти дружины уж и недостает.
Куда тяжелее с дивиями. Стрелы от них отлетают, мечи их не разят. Только тяжелые булавы да кистени оставляют вмятины на сих ходячих доспехах.
Но что им с тех вмятин? Если особо глубокая, то дивий ловкости поутратит, а то охромеет даже, но ее поди еще нанеси – особо глубокую. Этакой силищей даже среди богатырей редкие обладают.
Несясь на полном скаку, Бречислав прошиб одного дивия. С разгону врезался, проломил насквозь рогатой башкой, вырвал из железной шкуры живую начинку – скрюченного оплетая. И так уже полумертвый, крошечный старикашка об одной руке и одной ноге издал тихий стон и помер совсем.
Только после этого дивий перестал двигаться.
Но такое проделать с ними мог не каждый. Очень уж толстые им сделали латы, очень уж прочный сварили булат. Еще восемь дивиев обступали Бречислава кольцом, шли с раскинутыми руками – и в каждой было по тяжелому топору. Словно мясники вокруг говяжьей туши.
Но тут как раз подоспели несколько человек. Вперемешку тиборцы, суздальцы, да Алешка Леонтьев, попов сын. Не подходя ближе, они стали постреливать в дивиев, дразнить, носы показывать.
Дразнилки и носы дивиям – что ветер. Необидчивые они, не задеть их и не пронять. Но стрелы – дело другое. Коли стреляют – то нападают. А коли нападают – то надо ответ сделать. Развернулись дивии, пошли за насмешниками. Конных бы не тронули – дивиям конных не догнать, – а вот за пешими погнались.
А те не очень быстро и удирали. В сторонку, в сторонку, полюшком да к опушке – и по свежей земельке. Сами-то свободно пробежали, а вот дивии-то провалились. Тяжелы слишком, не выдержал их слой веток и соломы, что землей был присыпан.
А внизу-то рвы были. Ямы глубокие. На дне – колья и смола. Кого-то из дивиев насовсем покалечило – так и остались недвижимы. Другие корчились еще, но вылезти сами не могли. А помочь им до конца боя вряд ли кто сумеет – дело-то хлопотное, небыстрое.
Эта стратагема сработала под Тиборском – чего ж ей не сработать и здесь? Так рассудил воевода Самсон, да и повторил все еще раз. И людям наказал, чтоб если возможность выпадет – дивиев во рвы заманивать.
Против них такое – самый верный способ.
– Молодцы мы! – ухмыльнулся Алеша, хлопая по плечам соратников. – Стрел-то много еще?
– У меня все, – с сожалением пощупал тул Невзор, лучший во Владимире стрелец после Алеши. – До кормов надо, за пополнением. Коней бы нам… акх-х-х!..
Не договорив слова последнего, вспыхнул Невзор и рассыпался искрами. Молнией ударило стрельца. С чистого неба – молнией.
Алеша и остальные бросились врассыпную. То пролетела над ними колесница, запряженная летучим змием – и сидел в ней не абы кто, а сам царь Кащей. Летая над полем, он исторгал из странной железины молнии – и каждая превращала кого-нибудь в пепел.
Никакая кольчуга не спасала от страшного колдовства.
Видно, не понравилось Бессмертному, что лихие стрельцы его дивиев на колья посадили. Кружа над ними, он одного за другим испепелил еще шестерых.
Стреляли те из луков, пока тулы совсем не опустели – да без пользы. Одна стрела Кащею даже в глаз вошла – а он ее выдернул, и тут же новый себе вырастил. Словно не заметил ничего.
И только попович Алешка сумел спастись. Сам в ров прыгнул. Раскорячился, чтоб на колья не попасть, уцепился за стенки и затих, слушая: что там наверху, летает ли еще Кащей?
Кащей летал. Сверху ему было удобней руководить войском. Подняв сейчас змия к самым облакам, он оглядел поле брани – и не понравилось ему увиденное.
Слишком много было народу в русской рати. Слишком, чрезмерно. Гораздо больше, чем Кащей рассчитывал даже по самым наихудшим прикидкам.
Значит, надо их поубавить.
Как раз наступил полудень. Солнце достигло высшей точки на небе, пришла одна из четырех роковых минут, когда проклятия всего сильнее, когда сбываются они особенно крепко. Кащей вскинул руки, держа в одной меч Аспид-Змей, а другой перун-громовержец, и размеренно произнес:
– Чернобог Древний, дай мне перстень-ключ открыть дверь, где лежит страшный зверь. Звать его Лихо-Злосчастье. Отпущу его и пошлю его на рабов твоих, рабов смертных, рабов бессильных. Пусть оно по пятам за ними ходит, горем-бедой изводит. Чернобог Загробный, ты главный над мертвыми, тебе сила зло творить дана, наклоню к тебе свои мощи, выпрошу у тебя помощи, отдай мне жизни рабов твоих, рабов смертных, рабов бессильных. Слова мои – истина.
Могло показаться, что ничто после этих слов не изменилось. Не грянул гром, не явилось к Кащею никакое чудище из преисподней.
Но… так только казалось. Приглядевшись, замечалось, что положение на поле брани сместилось.
Русичам начало… не везти.
Они вдруг стали часто спотыкаться, падать на ровном месте. Кони ломали ноги. Клинки переламывались. Стрелы уходили мимо, попадали в зерцала, в пряжки, в пуговицы. Если прежде две несметных рати бились почти на равных, то теперь русичам пришлось тяжко.
Их словно накрыло злым роком.
– Хек. Хек. Хек, – сухо произнес Кащей, уводя летучую колесницу под самые облака.
Слишком низко опускаться нежелательно. Стрельцов у русов много, луками владеют хорошо. Самого Кащея им не убить и не ранить, да и колесницу тоже, но летучего змия стрелой поразить можно.
Одного, вон, уже сбили – машет крыльями бестолково, кровью черной обливается. Возничий за поводья уцепился, орет истово. Метатель грецкого огня уже выпал – и с ним еще десяток горшков выпало.
То-то полыхнуло внизу, то-то рвануло.
Жаль только, не одни русы были в месте подрыва, а вперемешку с татаровьями. Тех и других пожгло, кожу на костях расплавило.
Казнил бы Кащей остолопа, дурно змия загубившего, да тот и сам сейчас сгинет… о, вот уже и сгинул. Грохнулся прямо на копья, да еще и грецким огнем задело. А следом и змий шмякнулся.
Змия жаль сильнее. Татаровьев в Кащеевом Царстве без счету, и молодицы их неустанно новых рожают. А летучие змии-вивернусы по всему миру давно вымерли. Только в зверинце Кащея и сохранилось две дюжины.
Трудно их очень разводить. Яйца-то змиевы матки откладывают прилежно, да почти сплошь болтуны. Редко-редко змееныши вылупляются.
Кащей уж чего только ни перепробовал.
Конечно, к змиям допущены только самые лучшие. Отборные возничие, сызмальства на воздушных колесницах. Но и эти иногда дают маху. Тем более, что дело они имеют с грецким огнем – а он ошибок не прощает.
Но уж зато и врагу от него несладко приходится. Две дюжины змиевых наездников носились над всем полем, швырялись горшками с огненным зельем – и всяк, в него попавший, становился живым факелом. То там вспышка взметнется, то здесь.
Горят людишки, живьем пылают. Не так яро, как в пламени Горыныча, но тоже годится.
Сам Горыныч, правда, дурью мается. Прицепился к одному всаднику, гоняется за ним, как кот за мышью. А всадник-то шустрый попался, от огня все увертывается, пастью тоже цепануть себя не дает. А Горынычу, видно, обидно это кажется, вот и не может никак отстать.
Зато горные карлы наконец подвезли свои боевые махины. Кащей даже за три поприща отчетливо видел, как беснуется, машет кулачками их старшина. Сам-с-Ноготь теперь без бороды и обозлен так, что только пар из ушей не идет.
Это хорошо, что он зол. Пусть злится, пусть негодует на весь род людской. Пусть злее гоняет своих подмастерьев. Вон сколько пороков они понастроили, вон какие тяжелые в них каменюки. Конечно, это в первую очередь против крепостных стен, но и по войскам они стрелять годятся.
А еще и «огненные щиты». Эти уже против именно живых ратей. Как зачнут плеваться все тем же грецким огнем – беги, падай, зарывайся в землю. Жаль, избирательно палить не умеют – выжигают всех, кто стоит впереди, своих и чужих не разбирая.
Следовало с них схватку-то и начать, обстрелять русичей, пока все еще не смешалось – да махины у карл медленны, неповоротливы. Долго ехали, ждать уже невозможно было. Кащей и так оттягивал, сколько мог.
А бронь-башни и вовсе еще не подъехали. До сих пор тянутся через лес, скрипят колесами. Им, впрочем, на поле и вовсе делать нечего – они потом понадобятся, когда осады городов начнутся. Не все их Кащей уничтожит, иные и в целости оставит, к рукам приберет.
Только от нынешних жильцов нужно избавиться. Мешают.