Почти две минуты Кащей Бессмертный кружил над рекой, смотрел на водную гладь.
Смотрел – и размышлял.
Не успел он немного. Слишком был занят ворожбой, навлечением на поле Десницы Чернобога. Теперь русичей теснит целый легион живых мертвецов – но Змей Горыныч погиб.
Плохо. Других настоящих драконов на свете больше нет. Конечно, размножиться бы Горыныч уж не сумел, но жить мог бесконечно долго. Великие Змеи отроду бессмертны, безо всяких колдовских иголок.
Когда киевские богатыри во главе с Добрыней истребили последнюю драконью кладку, Кащей был сильно… не огорчен, конечно. Огорчаться он не умел, и внутри него ничего не дрогнуло. Просто рассудком он понял, что это неправильно, что случилось непоправимое.
Именно потому он и явился тогда на берег Почайны. Долго смотрел на мертвую Царицу, но уже собирался уходить, когда услышал тонкий тройной писк. Только что вылупившееся диво – драконенка о трех головах.
Добрыня Никитич был удивительным дураком. И его вечно пьяные дружки-богатыри – дураками не меньшими. Им в руки попало непостижимое могущество – а они его проворонили. Убили двух взрослых драконов… а потом передавили и все яйца. Хотя могли оставить их в целости, дать проклюнуться, вырастить и воспитать в покорности целую дружину Великих Змеев.
Семьдесят таких чудовищ без труда завоевали бы весь мир.
Весь мир стал бы Драконьей Русью.
Впрочем, Кащей тоже оказался крепок задним умом. Он же не вмешался тогда. Не спас Горына и его жену. Веками жил в своем царстве пустынником, сидел на золотой казне, ревностно охранял границы… но нимало не интересовался тем, что за их пределами.
А враг усиливался. Враг множился. Враг подступал уже к рубежам. Именно тогда, держа в руках крошечного Горыныча, Кащей словно прозрел – и именно тогда начал размышлять о том, как ему истребить человечество.
Истребить, покуда оно не истребило его самого.
Что же, Змея Горыныча больше нет. Надо спасать то, что еще возможно спасти. Натянув поводья, Кащей повернул колесницу и пошел к холму, к княжеской ставке.
Он уже пролетал над ней, и не единожды. Но за его змием следили особо пристально, и едва тот приближался – пускали градом стрелы.
Пуще смерти боялись Кащея князья русские.
Однако теперь-то уж не так богато у них стрел. Подчистую все израсходовали. Почти безбоязненно летать можно: и захотят – так не выстрелят; а и выстрелят – так не попадут; а и попадут – так не убьют.
Кащей, конечно, тоже может стрелять очень долго, а толку – чуть. Слишком уж много тут людей. Их всегда слишком много, но сегодня – в особенности. Кащей равнодушно стрелял снова и снова, уничтожал русичей без разбору, но меньше их словно не становилось.
Даже несущий гибель перун не может испепелить всех скопом.
Зато он может сделать это с их князьями. Им нужно уделять первоочередное внимание.
Кащей уже выискал нескольких на поле боя, сжег, но то были не самые важные. Младшие сыновья, владыки мелких городков. Он не сумел подступиться ни к Всеволоду Чермному, ни к Мстиславу Старому, ни к Петру Муромскому, ни к Глебу Тиборскому, ни к Всеволоду Большое Гнездо.
Но вот он, Всеволод. Уже виден. Окружен последними своими гриднями – но сумеют ли они защитить от молнии с небес?
Бесстрастно подняв перун, Кащей полоснул по самому гурьбищу – и три человечка пали мертвыми, а еще девять затряслись, забились. Волосы на головах вздыбились, у одного даже побелели.
Был среди затрясшихся и князь стольного Владимира. Немолодой уже Всеволод не оказался под самым ударом, его задело лишь краешком, и живота он не потерял. Но ноги перестали держать, он повалился, роняя шелом и видя, как летит к нему огненный змий.
Кащей снова стиснул перун. Следующий выстрел лишит единую русскую рать одной из главных голов.
И выстрел грянул.
Только не Кащеев. Свистнула каленая стрела и вонзилась точно в глаз огненному змию. Ушла молния вверх, исчезла в тучах – и стала колесница падать. Закричал змий страшно, заметался, исторг пламенный язычок – и полетел к земле.
А сотней саженей к восходу утер пот со лба Алешка Леонтьев. Сам не верил, что попадет. Далеко от него Кащей летел – да и высоко. Шесть, не то семь перестрелов – в этакую даль и просто докинуть стрелу тяжко, а уж в точности попасть…
Ан попал. В самый зрачок. Пусть змий летучий и не мышь – а глаз ему на лету пронзить тоже мало кто сдюжит.
– Верно мне дядька-то говаривал – всегда одну стрелу приберегай на крайний случай… – пробормотал Алеша, хромая прочь.
Сталкиваться с царем нежити на земле он точно не собирался.
А колесница Кащея летела вниз. Но ее хозяин даже не изменился в лице. Равнодушно прицепил к поясу перун и возложил костлявые длани на шкуру змия.
Вдунул в него малую толику жизни.
Уже мертвый, зверь резко распахнул рот. Закричал беззвучно. Взмахнул крылами… и тут же снова ими поник. Не получалось поймать ветер, угас внутренний пламень – а без него этакая туша в воздухе не держится.
Кащей и от этого не расстроился. Просто вскочил на бортик – легко, как мальчишка! – потянулся всем телом и обернулся черным вороном. В этом обличье покружил немного, каркнул сухо – и приземлился.
Он упал комом черных перьев прямо посреди битвы. Его поначалу даже и не заметили – все уж привыкли, что с неба валятся жлезнокоготные коршуны. Но Кащей тут же снова обернулся человеком – и на миг все обомлели.
А потом раздались крики. Ужаса и радости одновременно. Татарва и нелюди приветствовали своего царя, русы вопили в смертной тоске.
И недаром. Под латным доспехом Кащея что-то прошуршало, скользнуло в руку – и обернулось черным волнистым мечом.
Аспид-Змеем, проклятым кладенцом.
Несколько мгновений Кащей стоял недвижимо. Оглядывал людей холодным взглядом.
А потом он… сдвинулся.
Чудовищный старик замелькал так, что невозможно уследить. Он переносился с места на место, вонзал меч в одних и рассекал других. Аспид-Змей извивался, как живой, обертывался снова змеей, кусал людей в шеи и разрубал кольчуги. Непомерной для человека длины, он вьюжил в костлявой руке Кащея – и живых вокруг не оставалось.
Даже собственные Кащея ратники торопливо отступали, чтобы не попасть под случайный удар. Их царю не требовалась помощь, не требовалась дружина. Один в поле воин, он не знал себе равных, не знал противников. Если кто все же проходил через Аспид-Змей, то бывал схвачен свободной дланью – и обращался пеплом.
Кащей с легкостью убивал и голыми руками.
Что ж, они сами этого восхотели. Сверху, с небес, Кащею было проще руководить войском, да и выискивать определенные цели было проще. Но раз уж они ухитрились, раз уж ссадили наземь – пусть будет по их желанию.
В ближнем бою Кащей Бессмертный еще ужаснее, чем в дальнем.
К тому же он уже окончательно убедился – его яйца здесь нет. Нигде, ни у кого. Значит, внизу ему находиться вполне спокойно, опасные неопределенности отсутствуют.
А это значит, что можно просто крошить русов, пока не закончатся.
Те очень быстро стали разбегаться. Очень быстро всем стало ясно, что с Кащеем не совладать и целой дружиной. Даже если в него вонзалась стрела или сулица, если кому-то удавалось дотянуться копьем или мечом – Кащей того даже не замечал.
Брызгала только кровь ядовитая, но раны срастались за секунды. Пожалуй, чуть медленнее, чем полгода назад, когда некий сундук еще висел на заветном дубе… но замечал то лишь сам Кащей. Всем прочим не с чем было сравнивать.
Да и велика ли так уж разница – одна секунда или три? Боли Кащей не чувствовал по-прежнему. Слабеть не слабел. Уставать не уставал. Двигался быстрее, чем моргнуть успеешь.
И убивал. Бесстрастно, равнодушно – и было от того особенно жутко.
На пути все чаще попадались мертвяки, поднятые Десницей Чернобога. Ходячие покойники. Они не были упырями, поскольку не жрали мяса и не пили крови. Скорее уж навьями, только попроще, да поглупее. Птицами обернуться не смогут, тенями тоже не станут. Перестанут действовать чары – снова хлопнутся трупами бездыханными.
Только не перестанут они действовать, пока сам Кащей того не восхочет.
А он не восхочет.
Шествуя по бранному полю, он заметил вдруг навья в добротном доспехе и с на диво интересным мечом. На шлеме его зияла вмятина, а в груди была дыра от копья. Удар был нанесен страшный, погиб богатырь мгновенно. При жизни, вероятно, считался славным витязем, раз владел таким клинком.
– Аскалон, – разомкнул губы Кащей. – Неожиданная находка.
Ради этого он даже на минуту прервался, перестал убивать людей десятками. Все-таки не каждый день доводится найти самый настоящий меч-кладенец – да при том в отличном состоянии. Меч Аскалон принадлежал великим героям и убивали им даже драконов.
Кащей без колебаний оторвал умертвию руку и забрал чудесный клинок. Аспид-Змей зашипел, обернулся снова змеей, брызнул кипящим ядом. Не понравилось, видать, что хозяин другой меч взял, взревновал.
Впрочем, Кащей не собирался ему изменять. Аспид-Змей ничуть не хуже Аскалона, но при этом гораздо привычнее.
А биться двумя руками Кащей хоть и умел, да не любил.
Так что находку он просто сунул за пояс, вложил в сорванные со все того же навья ножны. Пусть повисит пока.
Потом будет время придумать, на что ее лучше употребить.
Покуда Кащей так новый меч рассматривал, русы опять что-то осмелели. Снова какие-то из них стали подползать, подбираться. Аж две сулицы в спину вонзились – и одна с веревкой!
Сразу четыре гридня потянули за нее – и Кащей повалился. При всей его немыслимой силе весил-то старик немного, даже в доспехах.
А разозленный Аспид-Змей из руки выпал, выскользнул. С шипением отполз, задергал хвостом.
Тоже свое соображение имел, хоть и проклятый меч.
Русы радостно загомонили. Возомнили, нелепые, что царя нежити так запросто поймают. Веревками закидать решили, арканами.
И ведь накинули несколько даже. На шею, на плечи. Башкиры к ним на помощь подоспели, ушкуйники новгородские.
Но царь Кащей просто повел плечами, дернул за веревки – и разметал это дурачье, как сухие листья. Неспешно поднялся, провел по своим путам ладонью – и сгнили те, расползлись по ниткам.
– Хек. Хек. Хек, – безучастно произнес царь нежити. – Вас осталось еще слишком много, раз позволяете себе так мне дерзить.
Он сделал один короткий шаг – и перенесся на десяток саженей. Там стояла дымящаяся печь – ее всадника-шуликуна убили, а без них эти самоходные каменюги не ездят. Кащей с размаху всадил в стенку пальцы, дернул – и швырнул печью в самую толпу.
То-то криков было, то-то воплей. То-то костей поломалось, то-то черепов пробилось.
А свои-то кости у Кащея старческие, хрупкие. Не будь у него волшебной силы – тоже бы все переломались, едва он эту печь вздеть попытался.
Но волшебная сила у него есть. И такая великая, что мелкий вред исцеляет быстрей, чем молния сверкнет. Только начинает кость трескаться – и тут же уже срастается.
Потому Кащей раскидывал витязей в доспехах, как сухие полешки. Убивал людей пинками и ударами ладони. А потом наклонился, стиснул горло отползшего Аспид-Змея, и заглянул прямо в очи.
Содрогнулся проклятый клинок, похолодел – снова обернулся мечом.
– Так-то лучше, – изрек Кащей, тут же пронзая кому-то грудь.
И перуном он тоже шваркал, когда ближний бой приедался. Полоскал вокруг себя молниями, как грозовая туча. Просто кружил по полю, и выжигал его, выпахивал все живое.
Всех, кто не бьет челом новому владыке мироздания.
И длилось это до тех пор, покуда очередная молния не расплескалась о чью-то грудь, ровно водица теплая. Кащей выстрелил еще раз – и посмотрел в усталые глаза под седыми бровями.
– Не тронет меня молонья Громовержца, – пробасил Илья Муромец, вытирая кольчугу. – Поздорову, твое величество. Свиделись наконец-то.
Кащей позволил себе несколько секунд его разглядывать. Вот он, значит, первый среди богатырей русских. Древняя легенда, странным образом все еще ходящая по земле.
Не доводилось раньше Кащею с Муромцем сталкиваться. Не сводила их прежде судьба. Хотя слышать о былинном старце он слышал, разумеется.
Многое слышал, разное.
И Муромец о Кащее ведал, конечно. Немалое. Знал, как он выглядит, оттого и не удивился, узрев его воочию – дряхлого такого, тщедушного. Кажется, пальцем ткни – из него и дух вон.
Но когда что-то кажется – оно известно, как следует поступать.
Глядя на Бессмертного, Муромец тяжко вздохнул. С остальным нечистым войском еще можно биться, еще можно отпор давать. Но с Кащеем совладать невозможно. Он сам-един как целое войско. И даже если сразить всех остальных, Кащей все равно выживет, снова силу лютую соберет, снова с грозой явится.
Нельзя ему это позволить.
– Мне очень интересно, на что ты рассчитываешь, – произнес Кащей. – У меня сила тысячи богатырей. А ты всего один.
– Этот один тысячи стоит, – сумрачно ответил Муромец.
– Громкие слова. Но покажи себя в деле, – бесстрастно сказал Кащей, делая резкий рывок.
С поразительной скоростью двигался царь нежити. Непостижимой. Птицу обгонял на лету, стрелу ловил на лету.
Только вот Муромец ему уступал немногим. Пусть не так быстр был, да зато приметлив, находчив. Заранее видел – откуда нападут, откуда ударят.
Недаром же хана Калина пришиб даже в семиверстных сапогах.
И в этот раз тоже не дал он себя поразить. Пуще того – сам шарахнул мечом, отсек Кащею руку по самое плечо. Ту самую, в которой все еще перун был сжат.
Упало страшное оружие наземь – и тут же грянул по нему кованый сапог. С такой силой наступил Муромец, что разломил перун на две половины.
Остался Кащей Бессмертный без своих молний.
Зато рука у него уже росла новая. Вылетела из латного рукава сухая кость, тут же обросла мясом, покрылась кожей – все такой же струпной, морщинистой.
Но несколько секунд это заняло. И покуда отращивал Кащей себе новую руку, покуда оправлялся, покуда заносил для удара Аспид-Змей – шарахнул его Муромец сызнова.
Да не мечом теперь, а булавой.
Со всей Святогоровой силой.
Отлетел Кащей. Как камешек, из пращи пущенный. На сотню саженей улетел, землю взрыл глубокой бороздой, двух человек на лету сшиб. Все кости в одночасье переломал, голову набок свернул.
Да только тут же вскочил, как лист перед травой.
А Илья Муромец бежал уж вдогонку. Тяжело топал богатырь, гулко. Развей коня мчался. Кто на пути оказывался – сносил, толком не замечая.
Знал, что нельзя Кащею оправиться дать. Каждый миг дорог.
И как раз одного мига-то Кащею и не хватило. На ноги-то он поднялся, восстановиться-то восстановился, уже и голову повертывал, чтоб ладно на хребте сидела… да тут новый удар на темечко обрушился.
Ушел Кащей в землю по самые колени.
А голова в плечи провалилась, корона с плеши упала, покатилась в сторону. И покуда Кащей снова поднимался, покуда в себя приходил, Илья Муромец охаживал его булавой.
Да уж так охаживал, что не позавидуешь! Будь валун каменный на Кащея месте – в щебень бы размолотило, в песочек мелкий!
Только не валун был на месте Кащея, а сам Кащей. Он не рассыпался, а только скрипел. Кости с хрустом ломались и тут же снова срастались. Кожа прорывалась и тут же снова восстанавливалась.
Единственное, что удалось Муромцу размолотить – откованный горными карлами доспех. Воистину страшны были удары богатырские. Измял он булатный панцирь, как бересту мокрую. Раздробил в клочья кованый воротник. Разломал и нагрудник, и поножи, и наручи, и сапоги, и все прочие изделия, над которыми так долго трудился Сам-с-Ноготь. Слетел с чресл пояс, отлетел в сторону меч Аскалон.
Остался Кащей во всем своем нагом безобразии.
И вот теперь-то взялся за него богатырь всерьез. Снова и снова разил проклятого упыря. Рубил, как капусту, снова и снова отсекал бородатую головенку. Пластал ломтями, не давал шевельнуться, не позволял пальцем дернуть.
И начинало уже казаться, что вот так Кащея Бессмертного и одолеют. Грубым натиском, бессчетными убийствами раз за разом, покуда тот совсем не издохнет.
Да не таков был Кащей, чтоб сгинуть эдак запросто. Он возрождался раз за разом, таращась на Муромца холодными буркалами. И богатырь видел, понимал, что если прекратит он орудовать мечом, если даст слабину, промедлит пару лишних секунд – восстанет Кащей тут же.
А не вдвоем ведь они с Кащеем на поле-то были. Вокруг битва по-прежнему бушевала. И царь нежити, хоть и не способный сейчас драться сам, по-прежнему властен был над мертвецким своим легионом. Шли они к Муромцу один за другим, Десницей Чернобога поднятые, навьи бессчетные. Десятками и дюжинами перли, рвались хозяина спасти, выручить.
Конечно, их сдерживали. Сотня добрая гридней только тем и занималась, что не пускала к Муромцу трупов ходячих. Морские богатыри, из реки вышедшие, стеною стояли, на трезубцы навьев насаживали. Но иные все-таки прорывались, достигали старого порубежника – и приходилось тому отвлекаться на миг, срубать чью-то башку.
И тут же снова возвращаться к Кащею. Пока тот вздохнуть лишний раз не успел.
А Муромец-то не двужильный, чтоб устатку не ведать. Даже со Святогоровой силой, даже прожив два с половиной века – он все равно человек, обычная душа христианская. Он сегодня весь день передыху не знал, много часов рубился, уйму поединков выстоял. На него же как раз самые страшные полчища наседали. Он вот только что другой тяжкий бой завершил – с самим Змеем Горынычем.
Волосы на правом виске до сих пор тлеют.
И ребра болят. И спина. И шея. И нога правая.
А уж плечо-то как ноет, которое Горыныч огненной струей прошил…
Муромец-то не бессмертный. Его-то раны не заживают в мгновение ока.
И в какой-то момент… дрогнула рука. Неверный удар нанесла. Чуть-чуть совсем, на волосок – но небезупречный.
Даже с самым легендарным богатырем случается такое один раз на тысячу.
И Кащей воспользовался этим сразу же. Рука его зажила чуть быстрее, чем Муромец успел снова рубануть – и он резко его ударил.
Даже не кулаком. Просто пальцами, самыми кончиками.
Но эти пальцы врезались в кольчугу, как копье. С такой страшной силой, что пробили ее, вошли в живот – и замер богатырь. Еще секунду промедлил, застыл с подъятым мечом.
И Кащею хватило этого, чтобы возродить вторую руку.
И ею он тоже ударил. Только теперь уже раскрытой ладонью – но с не менее страшной силищей.
Кольчугу он на сей раз уже не пробил. Зато толкнул так, что отбросил Муромца. Отлетел он, словно тараном сшибленный.
Отлетел – и тихо застонал.
А когда снова встал на ноги – крепко на ногах стоял уже и Кащей. Смертельно тощий, иссохший весь, струпьями усеянный… но он таков уже тысячи лет. Без доспехов, без одежды, он молча зашагал к богатырю, сжимая приползший к хозяину Аспид-Змей.
Илья был еще жив. С ним еще не было кончено. Превозмогая муки, богатырь ринулся вперед, ударил мечом – да в этот раз Кащей поймал лезвие на излете, схватил его просто пальцами.
Схватил – и сломал. Раскрошил прекрасный булат, как трухлявую деревяшку.
А другой рукой сам ударил. Пырнул Илью Муромца проклятым клинком.
Муромец тоже успел закрыться, тоже поднял руку – да Аспид-Змей пронзил ее с легкостью. Брызнула из раны кровь – и пополам с ней полился смрадный яд.
Отраву источал падший кладенец.
И вот на этот раз уж ясно стало – ничего больше не сделаешь. Тяжко вздохнул Илья Муромец – и закрыл глаза.
Мигом спустя легла ему на лицо ледяная ладонь. Хлынуло из нее что-то злое, мерзкое, поганое… и обернулся богатырь древним трупом.
Иссушил его Кащей Бессмертный. Саму жизнь из него вытянул.
– Хек. Хек. Хек, – медленно произнес колдун, возвращая на голову укатившуюся корону.
А вокруг все словно застыло. Заледенело. Тысячи глаз как будто скрестились на Кащее – и повисло над полем жуткое молчание.
Пока не нарушил его чей-то надрывный плач:
– Му-уромца-а уби-и-или-и-и!..