Змей Горыныч чуть слышно порыкивал, пофыркивал. Бок и живот изрядно болели. В них засели железные занозы. Тянулся он гибкими шеями, пытался достать, вырвать – да не хватало длины.
А лапы и подавно коротки. Были бы здесь скотники – дело другое.
Беззаботно все-таки жилось Горынычу у Кащея. Сотня человеков за ним ходила. Кормили, мыли, чесали. Любой его каприз исполнялся точь-в-точь.
Громадный зверь полз по бранному полю, рвал и жег людей дюжинами, но видел перед собой только одного. Заразу, которая сшибла его с небес. Крупного по меркам двуногих, толстого. С белыми волосами и острой железной шапкой.
Ублюдка по имени Муромец.
– ИДИ СЮДА, ЧЕЛОВЕЧИШКО!!! – страшно ревели три головы хором. – ПОКВИТАЕМСЯ!!!
А Илья Муромец и не прятался. Стоял себе спокойно на берегу, рядом с вонзенными в песок копьями. Одно поднял как раз, потрясал им, нацеливаясь в чешуйчатое горло. Другую руку склонил, готовился схватить лежащий в воде щит.
Дерево и кожа успели снова вымокнуть.
Змей Горыныч тоже это понял. Не подойдя слишком уж близко, он изогнул шеи, да наклонил головы так, чтобы полыхнуть с трех сторон разом. Но не спешил, следил за железной занозой. Швырнет ее богатырь – так успеть надо отклониться.
Почуял на себе уж Великий Змей, с какой силой этот человечек кидает копья. Бронь-башни горных карл их так не мечут.
Если горло вот так пронзит – то навылет.
Но и Муромец видел, что убить за раз сможет только одну голову. А у Змея Горыныча их три. Две другие его изжарят или сожгут – мокрый щит даст всего секунду или две.
И потому бросать копье он не спешил. Ждал, чтобы Горыныч ударил первым. Когда он огнем дышать зачнет – застынет ненадолго, в уязвимом положении окажется. Можно будет копье кинуть, а самому защититься, да тут же и новое подхватить.
И вот так, следя друг за другом, ожидая каждый хода противника, богатырь и Змей простояли с четверть минуты. Моргнуть оба боялись, с места сдвинуться, шелохнуться лишний раз.
– Так что ж, змеище, биться будем, или в гляделки играть? – негромко спросил Илья.
– Биться, – дала ответ правая голова. – Но перед смертью ответь мне, человечишко! Ты ли тот Муромец, что был побратимом богатыря Добрыни, сына Никиты?!
– Я самый и есть! – крикнул Илья.
– А известно ли тебе тогда, что сотворил твой побратим с моим отцом и матерью?! – прошипела голова средняя.
– Известно. То было великое деяние.
– ВЕЛИКОЕ?! – проревели все головы разом.
– Так ты называешь убийство и предательство?! – добавила средняя.
– А как мне еще это назвать?! – повысил голос богатырь. – Или неправду говорю?! Или не было этого?!
– А ты там был?! А ты это видел?! – рявкнула снова средняя.
– Отчего ж не видеть? – степенно спросил Муромец. – Был. Видел. Пособлял даже. Мы все пособляли – и Алекса, сын попа цареградского, и Колыван, и Дюк, и Михайло Потык, и Михайло Хазарин, и Михайло Данилов, и Чурила-красавчик, и Сухман, и боярин Ставр, и даже старого Микулы дочки – Настасья с Василисой. Великий поход был. Но основная заслуга – она за Добрыней. Его подвиг, его деяние.
Змей Горыныч невольно заслушался. Та давняя история, те события на реке Почайне… всю жизнь они его тревожили, спать спокойно не давали. Многое он о них выяснил, много подробностей разузнал – а вот только живого свидетеля допрежь не видел.
Немного их ведь и было, свидетелей-то. А к тому времени, как Горыныч подрос, взматерел, да говорить выучился – давно все во гроб отправились. Люди кратко живут, рано умирают. А Великие Змеи старости не знают, зато детство у них долгое, затяжное. До двухсот лет в животной невинности летают, разницы между добром и злом не ведают.
Горыныч и то пораньше других созрел – потому как головы три.
И теперь он пристально уставился на Илью Муромца, сощурил все шесть глаз и потребовал устами правой головы:
– Расскажи мне все, человек. Ответь, как дело было. И ничего утаить не вздумай.
– Изволь, расскажу, – не стал возражать богатырь. – Хотя ты и сам все знать должен. Начиналось это, когда Добрыня еще в отроках ходил, а князь наш будущий, Владимир, в Будятине проживал. Великие Змеи в те времена уже почти перевелись. Но все еще водились кое-где. И огненные змии, на которых сейчас Кащеевы вои летают, все еще водились.
– Не об этой мелюзге речь! – перебила средняя голова. – О Горыне говори!
– Горын… что ж… – медленно произнес Муромец. – Я в ту пору молодехонек еще был совсем, и не богатырь вовсе, а так, мужик-деревенщина. Допрежь ведь на печи тогда лежал долго, в деревне Карачарово. Тридцать лет и три года был обузой престарелым родителям. В раннем детстве еще хребину повредил – вот и был слаб ногами. Не мог даже встать сам. Будь мои матушка с батюшкой не такими добрыми – пожалуй, отнесли бы в лес, да и оставили лешим на милость. Иные им так и советовали – что же иначе, до седой бороды кормить никчему?
– Ты что-то не о том говоришь, – озадаченно молвила левая голова.
– Подожди, мне интересно, – сказала правая. – Что дальше-то было?
– Конечно, я изо всех сил старался никчемой не быть, – продолжал Муромец. – Делал по дому все, для чего не нужны были ноги. Работал не покладая рук – а уж руки-то у меня были на зависть всем. Словно сила из немощных ног в них перешла – и то-то могучий уж я был детина!.. Всем на зависть. Не будь калека – все дороги были б открыты. Хочешь – землю паши без коня, сам в соху впрягайся. Хочешь – в кузню иди работать, местный коваль только рад будет такому подмастерью. А хочешь – в княжескую дружину. Но ноги мне не повиновались. Да и руки тоже слушались плохо, хоть и сильны были на удивление.
– Все, довольно, хватит! – рявкнула средняя голова Горыныча. – Не тяни время, говори о Горыне! А как дорасскажешь – тут я тебя сразу и сожру!
Богатырь нахмурился. Не удалось слишком надолго увести рассказ в сторону. Захвачено внимание Великого Змея – да не полностью. Сколько-то его отвлекать еще возможно, да рано или поздно лопнет у чудища терпение.
И то ладно, что история древнего Горынища интересна ему жгуче, до дрожи в коленях. Готов прямо посреди кипучей битвы замереть, слушать ее. Лишь бы узнать наконец – что же там приключилось-то в незапамятные времена, на Пучайне-то реке…
И Илья Муромец стал рассказывать дальше. Неспешно, неторопливо, отвлекаясь на любые подробности, и тут же слыша нетерпеливые окрики. Пристально следя за каждым движением чешуйчатых шей, за страшными огнедышащими пастями, богатырь поведал историю смерти Горына.
Горын, великий Горын, царь Великих Змеев Страны Заката. Немного было ему равных. Огромный, страшный, могучий, он прожил несказанно долгую жизнь и спровадил в могилу всех себе подобных. Одни говорили, что Горыном его назвали за то, что был он размером с гору. Другие – за то, что вокруг него все горело.
Всяко может быть.
Добрыня и Горынище враждовали не один год. Громадный дракон постоянно нападал на скот, не брезговал и людьми. Однажды похитил даже малолетнюю дочь тысяцкого Путяты.
Добрыня непрестанно охотился за ним, пытался убить, капканы и ловушки устраивал, хитрости всякие выдумывал. Сам дважды лишь чудом избежал смерти.
Но в один прекрасный день произошло невероятное. Когда Добрыня в очередной раз атаковал Горына, тот вдруг предложил богатырю мир. Пообещал, что больше не будет тревожить людей, если и те оставят его в покое. Добрыня очень удивился, но решил, что худой мир лучше доброй ссоры.
Так человек и дракон побратались.
И длилась их эта почти что дружба долго. Несколько лет Горын и впрямь не тревожил Русь, не застилал крылами солнце. Ни единого человека не сожрал, ни единой скотины не украл, а питался только зверьем лесным – лосями, косулями и дикими быками.
Как будто и впрямь исправился, за ум взялся.
Но спустя время Добрыня узнал тайну. Еще до его рождения у Великих Змеев случился Великий Гон – дикая змеиная свадьба. Во время Великого Гона драконы мужеского пола сражаются и жестоко убивают друг друга за своих Царевен. Тот, что сумел одолеть или прогнать остальных, становится Царем – мужем Царицы и отцом будущих драконят, змеенышей.
Именно таким Царем и стал Горын. Он покрыл Царицу и стал стражем будущего драконьего потомства. Стерег и оберегал свою нареченную, носил ей самые лакомые куски, отгонял от логова любопытных, безжалостно истреблял богатырей.
Пытался истребить и Добрыню. Но тот оказался ловок, да на ножку поверток – и даже могучему Горыну никак не удавалось с ним расправиться. И когда стало подходить время вылупления – Великий Змей пошел на хитрость. Добрыня слишком уж досаждал, все ближе подбирался к Царице и кладке – и только поэтому Горын заключил перемирие.
Узнав об этом, Добрыня колебался недолго. Его пробил холодный пот, едва он представил, что таких, как Горын, станут дюжины. Он проник тайком, уничтожил Царицу и кладку, а затем дал бой Царю.
Тот был в страшной ярости, и Добрыня лишь чудом остался жив.
Но все же победил.
– Отрубил он ему башку, повесил ее на осину кляпую, да зарек, чтоб не ожил боле, – закончил сказание Муромец.
– Так, значит… – медленно произнесла левая голова Горыныча. – А вы, значит, ему в том помогали…
– Как не помочь в добром деле? – пожал плечами Муромец. – Батюшка-то у тебя громаден был, да зело злобен – а тут наверняка надо было. Но мы все тогда молоды еще были, зелены. Мальчишки, отроки. Мы больше так, загонщиками трудились, с луками стояли. А удар смертельный Добрыня нанес… да и прочие удары тоже. Слава ему за то и честь.
– Слава, значит, – обманчиво спокойно сказала правая голова.
– Честь, значит, – так же спокойно добавила средняя.
– Вот так все было, значит, – молвила левая.
И разом дохнули пламенем.
Конечно, Илья тут же швырнул в ответ копье, а сам скрылся под щитом. Медленно отступая в воду, он видел вокруг облако пара, чуял ногами почти кипяток – и слышал истошный рев чудовища.
– ТО БЫЛИ МОИ РОДИТЕЛИ!!! – гремел Змей Горыныч. – МОИ БРАТЬЯ И СЕСТРЫ!!! СЕМЬДЕСЯТ ЯИЦ!!! СЕМЬДЕСЯТ ДЕТЕНЫШЕЙ!!! А ВЫ УБИЛИ ИХ!!! УБИЛИ!!!
– А ты чего ожидал-то, чудище?! – гаркнул в ответ Илья Муромец. – Пощадить Добрыня их был должен?! Чтобы потом семьдесят тебе подобных над Русью парили, люд честной в семьдесят глоток харчили?! Ради детей и внуков крестовый брат мой самым ценным пожертвовал – слово свое нарушил, честь богатырскую запятнал! Дороже золота червонного слово богатырское – а только Земле Русской и подавно цены нет!
– Ну раз тебе так люба Земля Русская, я тебя в нее и положу! – прошипела левая голова. – Даже есть не стану!
– Тоже ради детей и внуков! – горько добавила правая. – Которых вы нас лишили!
А средняя только раздула щеки и выплюнула тончайшую, жарчайшую пламенную струю. Просверлила бы она камень в сажень толщиной – что там щит, кожей обтянутый.
Словно раскаленным гвоздем плечо пронзили. Чуть левей – и не стало бы Ильи Муромца.
Но на такие раны былинный богатырь уж давно и виду не подавал. Только челюсти стиснул, да вдохнул поглубже. Разогнал по телу Святогорову силу.
Только… головы Змея Горыныча уже снова распахнули рты. И теперь – все три, да во всю ширь. Дохнуло оттуда жаром, раскалился воздух до невозможности…
Только… Илья Муромец не ради скуки развеяния байки Горынычу рассказывал. Не всегда старый порубежник грубой силой действовал – порой и к хитростям прибегал. Великого Змея видать-то издалека, а где он упал – о том уже оба войска ведали.
И покуда Горыныч уши развешивал, а Муромец ему зубы заговаривал – позади-то чудища целая дружина собралась. В правильный боевой порядок построиться успела. Тетивы натянуть.
И теперь все разом их спустили.
Конечно, шкуру ни одна не пробила. Железную-то чешую Великого Змея. Но стрелы ударили градом, целыми копнами – и даже Змей Горыныч это почувствовал. Как в человека – песком швырнуть.
Он вскинулся. Взревел. Отвернул две головы – глянуть, кто там еще отвлекает.
И пыхнул пламенем на три стороны света.
Выросло огненное кольцо. Все заволокло черным дымом. И сквозь него пронесся златоперый сокол. Набросившись на правую голову Змея Горыныча, он заметался у самых глаз, стал клевать их и рвать когтями.
Воздух разорвало ревом. Крепко зажмурившись, чтоб не окриветь, правая голова заклацала зубами, рванулась с общего тулова. Правая сторона чудища задергалась, затопала лапищами, взмахнула крылом.
– Уймись! – заорала средняя голова. – Угомонись!
– Да не могу я!!! – рычала правая. – Уберите его!!!
Востер был клюв сокола-оборотня, крепки когти – но слишком мал он был в сравнении с Великим Змеем. Что муха на собачьей морде. Он не мог ни проклевать, ни процарапать кожистые веки… и потому Финист ударился оземь.
Не совсем оземь, конечно. О чешую. Обернулся полным фалколаком, вцепился когтистыми лапами, распахнул крылья о стальных перьях – и ну полосовать!..
Да целился-то прямо по глазам. Резал шкуру, как саблями.
Правая голова выла от боли. Металась и крутилась, силясь сбросить оседлавшую ее тварь. Средняя потянулась к ней, ища сорвать, скусить Финиста, как вцепившегося клеща, да не могла уловить момента.
– Не дергайся! – гаркнула она. – Замри!
– Уа-вы-ы-ы-ы-ы!!! – истошно голосила правая.
Левая же тем временем снова полыхнула пламенем – вслепую, не видя ничего за черной тучей. Еще раз. Еще. Под лапами что-то хрустело, кричало. Хвост в кого-то врезался, давил, ломал кости.
А потом грудь пронзило острым.
И сразу же вслед – еще раз.
То Илья Муромец метал остатние копья. Одно за другим, другое за третьим, третье за четвертым – и так все махом, пока не закончились.
Испырял Горынычу грудь… да тут же вперед и метнулся. Сквозь дым и гарь, сквозь пламя бушующее. Схватился за самые нижние копья – и полез, как по веткам!
Казался Илья Муромец со стороны громоздок, неповоротлив. Ну точно медведь в кольчуге. Однако ж на деле-то ловок был, увертлив. Левая голова Горыныча и так его хватала, и эдак – все уходил старый богатырь, скрывался в сторону.
А один раз и сам ударил. Шарахнул пудовым кулачищем прямо в нос – и отшатнулась головища, зарычала страшно.
Тем временем Финист продолжал иссекать глаза правой. Та забилась в мучениях, поднялась столбом и полыхнула в чистое небо. Зарево поднялось пламенное.
Три головы на одном тулове пришли в полный раздрай. Трудновато им приходилось, когда каждый на себя тянул. Лапы не слушались, крылья колотили истово, да бессмысленно. Хвост лупил оземь, точно у бобра.
И рев. Громогласный рев накрыл поле, разогнал всех прочь. Стрельцы, кто выжил, спешно отступали, а иные бились с татарвой – те пытались помочь Горынычу.
Но близко и эти не подступали – Великий Змей сейчас не различал своих и чужих. Оглушенный болью, он метался в исступлении, пыхал пламенем во все стороны.
В том числе и на самого же себя. Финист таки добрался до змеевых глаз, резанул по-настоящему глубоко – и из-под век брызнула кровь. Страшно трясущаяся, орущая благим матом, правая голова ударилась о среднюю – и тут же дохнула пламенем.
Опаленная, средняя в свою очередь грызанула правую – и уж не отпустила. Принялась рвать ее, кусать, ловя проклятущего оборотня.
Финист скакал среди страшных челюстей, отплясывал на одной ноге, махал крылами, пытаясь снова удариться оземь, вернуться в птичий облик – да не давали.
Ослепшая правая голова мотнулась особенно сильно и получила от средней удар в нос. Финист не удержался, полетел кубарем – и его крыло угодило меж змеевых зубищ. Те рванули, дернули – и подлетел человек-птица, подпрыгнул, как крыса, терзаемая барбоской.
И упал. Прямо в пасть, прямо в зубы.
Сомкнулись челюсти. Вскрикнул Финист тонко – и замолк.
Размололо его, как жерновами.
– Что там?.. – простонала правая голова. – Сдох он?.. Сдох?..
– Сдох, сдох, – проворчала средняя, выхаркивая россыпь перьев. – Тьфу!.. Тьфу!..
Правая облегченно вздохнула.
И обмякла.
Длиннющая шея словно утратила стержень. Обрушилась, как поваленное дерево, едва не потянув за собой всего Горыныча. Средняя голова заревела, завыла, едва удерживая самое себя.
А левой приходилось еще хуже. Она билась и кружилась, пытаясь сложиться пополам, дотянуться до самого корневища, истока трех шей. Настолько гибки хребты чудища не были, и попытки оставались тщетны.
А у корневища-то богатырь орудовал. Взобрался на эту живую гору Илья Муромец, и теперь сжимал, давил, тискал толстенную шею.
Дубового ствола была та шире. Размаха рук не хватало, чтоб ее обхватить, прямой сажени.
Но была она зато еще и упруга, мясиста – а силища в плечах Муромца таилась непомерная. Словно все тот же дубовый ствол, рвал он шею змееву, выкручивал из недр – и кричала левая голова страшным криком. Плакала горючими слезами.
А потом хрустнуло что-то – и смолкли все звуки. Обмякла и левая голова, как до нее правая.
Зато средняя заголосила стократ громче. И не потому даже, что осталась одна, лишилась обоих братьев. Просто соединены же были все трое. Единым скелетом, единым мясом, едиными кровью и желчью.
И боль тоже чувствовали обще. Не так сильно у других голов, как у себя, но чувствовали.
Вот и тряслась сейчас последняя голова в смертной муке. Стенала по погибшим и разделяла их страдания в буквальном самом смысле.
– Проклятие!.. – ревела она. – Проклятие на твою голову!.. Как я – последний Великий Змей, так ты – последний богатырь!.. Не родится больше на Руси богатырей! На всем белом свете больше ни одного не родится!
– А это мы еще поглядим, – устало пробасил Муромец. – Не тебе решать, кто родится, а кто не родится.
И всадил в среднюю шею нож засапожный.
Глубоко всадил, до самой хребтины. Еще и провернул. Рванул чешуины ручищами – и хлынула черная змеиная кровь.
Змей Горыныч страшно содрогнулся. Все его громадное тело затряслось, как осинка в бурю – и богатырь не удержался. Его просто сбросило, отшвырнуло.
Только и успел он, что перекатиться, увернуться от летящей сверху лапы. Та обрушилась в грязь так, что столбом взметнуло.
Но было это не намеренно. Издыхающий Змей Горыныч уже никуда не целился, ни в кого не метил.
Он просто падал.
Сделал еще пару шагов, шатаясь. Прополз на брюхе к волнам, к студеной воде. Волоча за собой уже мертвые левую и правую головы, он раскрыл пасть, жадно принялся пить… и все ему казалось мало. Он полз все дальше, уходил все глубже…
Вот остались уж на виду только спинные шипы. А вот и они скрылись.
И воды Итиля сомкнулись над последним драконом.