Поле было устлано мертвыми телами. Русские и татаровья лежали вперемешку – порубленные, посеченные. Над трупами кружило воронье и последние жлезнокоготные коршуны.
Вживе остались немногие. По несколько легионов стояло сегодня с той и другой стороны – и едва ли десятая часть уцелела, вышла из боя невредима.
Страшной ценой досталась русичам эта победа. Истреблены оказались почти все, чуть не подчистую. Тиборское княжество дотла сожжено. Не един князь сегодня в сыру землю лег, не един боярин.
А о простых воях и говорить нечего.
И все же – победа. Все же сражен Кащей. Недооценил царь нежити Русь, обломал о нее зубы. Не править ему всем миром, не ходить по людским землям с огнем и мечом.
Теперь Кащеевы нелюди беспорядочно отступали, спасались. Они перестали быть войском, перестали быть едины. Не стало у них больше царя, да и большинство воевод полегло. Не выжил ни хан Калин, ни каган Тугарин, ни вожак Репрев, ни Соловей по кличке Разбойник.
Погибли и чудовища страшные, и чародеи могучие. Не стало колдуна Джуды и Яги Ягишны. Пали чудовищный Кобалог и несущий гибель Змей Горыныч.
Дивии застыли там, где стояли. Кто с рукой поднятой, кто с ногой. Они не попадали замертво, как оживленные Кащеем навьи, но двигаться больше не двигались. Исчезли приказы, посылаемые бессмертным владыкой, а никому иному дивии не подчинялись, да и по собственной воле ничего не делали.
Больше всего сбереглось татаровьев – да их и было больше всего. Горсточка людоящеров тоже уцелела, ушла на восход, обратно в Кащеево царство. Сам-с-Ноготь и его карлы бросили боевые махины и бежали под землю.
Псоглавцев добили. Самоядь перерезали. Караконджалов и шуликунов разогнали – и никто не ведал, куда подевалась эта нечисть. Провалившихся во рвы дивиев засыпали землей, похоронили заживо.
Последние хазары сегодня легли в землю. Не стало больше такого народа на свете.
Несколько мелких свор и отдельных воев все еще бродили по полю, все еще вели заведомо проигранные бои. Другие спасали под покровом ночи раненых и тела вожаков. Несколько ящеров-дружинников уволокли истерзанный труп Тугарина – и никто им в том не препятствовал. Не до того было.
Охранять князь Всеволод велел только Кащея. Целое оцепление вокруг выставил, пуще глаза наказал стеречь. А то ведь и впрямь жив еще, собака. Беда будет, коли утащат.
Кащей Бессмертный и в бессильном состоянии зла немало принести способен.
Печаль и тоска обволокли окрестности Костромы. Объединенное русское войско тоже быстро распадалось, разваливалось на части. Все спешили поскорее покинуть это усеянное костями поле.
Первыми ушли морские богатыри – едва убедившись, что битва окончена. Посланцы Морского Царя явились уже ближе к концу и не такой уж большой вклад внесли в победу – но все же тоже пригодились, тоже помогли. В благодарность их угощали хлебом – кто-то вспомнил, что рыболюдам он особо лаком, редко достается испробовать.
Те и впрямь не отказались – тоже устали ведь, проголодались. Но ели наспех, а потом сразу отступили, спустились в воды Итиля. Последний еще поклонился напоследок воеводе Дунаю и молвил:
– Прощевайте, сухие. Боле не увидимся.
– Может, на краду хоть останетесь? – спросил старик. – Тоже и ваши ведь полегли.
– Наших мы в иле похороним, – ответил морской богатырь. – Тяжек воздух нам земли.
И впрямь – раздувались жабры рыболюда, а рот раскрывался сам собою, даже когда молчал. Видно было, что худо ему, что нужно поскорее уйти в глубины.
Прочие все же задержались, переночевали, поснедали. За день целый утомились же, да и во рту росинки маковой не было.
Но едва заалел рассвет – стали собираться. Уходили восвояси булгары и башкиры, возвращались домой новгородские ушкуйники и ливонские витязи.
Только урманские йомсвикинги никуда не пошли. Эти полегли до последнего человека. Здесь навсегда окончилась их история.
Князья русские тоже пока не уходили, выжидали. Они снова глядели друг на друга с подозрением. Исчез общий враг, уничтожена Кащеева орда – и ничто их больше не объединяет. Снова каждый о личных выгодах стал думать втихомолку.
То же Тиборское княжество – пустое ведь теперь. Ничейное. Хоть и выпотрошил его Кащей, хоть и вымел все метелочкой – да сама-то земля никуда не делась. Да и городов с весями хоть щепотки две – да осталось.
И само Кащеево Царство теперь тоже легкая добыча, конечно. Его б тоже неплохо к рукам прибрать. Но с ним потяжелей будет – далеко уж очень, да все через топи, через чащобы. А нелюди там все еще остались, да и нечистая сила водится по-прежнему.
При том, что дружины княжеские обескровлены до изнемоги. Кто четверть прежней силы сберег – тот счастливчиком себя почитай. Большинство и того не имеет.
Многих, очень многих хоронили сегодня. Для своих крады сооружали, Кащееву же погань просто во рвы кидали, где уже дивии корчились.
Даром их рыли, что ли? Пусть теперь скотомогильниками послужат.
Пройди битва где в ином месте, их бы всех вовсе бросили там, где полегли. Но тут город не так уж и далеко. Коли целые легионы гнить оставить – все сомлеют от смрада. Мор начаться может.
То-то Лихоманкам раздолье будет.
Вот и таскали бесчисленные трупы, надрывались. Татаровьев, псоглавцев, людоящеров. Братьев-велетов вдвадцатером волочили, катки подкладывали. Каждый пудов по двести весил, не менее.
И яму им отдельную рыть пришлось. Во рвах для дивиев эти чудища и не умещались.
– Последние ведь были, – выдохнул какой-то детский, утирая пот со лба. – Ни единого велета теперь не осталось.
– Да и слава богу, – устало ответил другой. – Засыпай их, браты.
Зарыть всю сволочь никак не получалось, потому над полем стлался черный дым – столько повсюду запалили костров. Без устали работали, присеть некогда было. Погребали мертвецов одного за другим.
В самой середке полыхала крада немыслимых размеров. На самой ее вершине возлежал геройски погибший темник – Глеб Берендеич, великий князь Тиборский. Рядом покоились боярин Бречислав и добрый молодец Финист, воевода Самсон и Демьян Куденевич. Скрестив мирно руки, лежала Овдотья Кузьминишна, добрая баба-яга.
Тут же уходили королевич Бова и благородный псоглавец Полкан. С ними же был и Васька Буслаев. Чуть поодаль, среди поляниц – царица Синеглазка. Еще дальше – Акъял-батыр с побратимами.
Отдельно сложили краду Илье Муромцу. Последнему и самому великому богатырю русской земли.
– Коли жив останусь, в монастырь постригусь, – мрачно произнес князь Петр, коего принесли на носилках. – Обзовусь Давыдом, вечно бога молить стану.
– Да ты на тот свет не торопись еще, – ответил ему князь Мстислав, баюкая зажатую меж лубков руку. – Мне вон тоже десницу поуродовали – ничего ж, не скулю. Миловал нас бог сегодня – значит, нужны мы ему еще покамест. Пригодимся для чего-нибудь.
Петр только отмахнулся. Подлечила его жена, сызнова с того света вытянула, но от ран он покамест не оправился. Шевельнуться лишний раз – и то больно.
Но он хоть жив остался. Далеко не всем так повезло. Лежали на великой краде и княжичи, и сыновья боярские. Рыдала-убивалась Дуняша, молодая жена воеводы Самсона. Поляницы голосили о своей царице – а их ведь и вообще мало осталось. Бесстрашны оказались степные богатырки, все время в самое пекло лезли – вот и перебили их почти всех.
Остатки поляниц уже не будут народом. Уцелели-то в основном те, кто в шатрах пересидел. Старухи, да малые девочки.
Тяжко им придется теперь.
Княжич Ярослав утешал свою Божедарку. Уговаривал выйти за него по христианскому обычаю, без непременного поединка. Княгиней сделать сулился.
Батюшка его, Всеволод, посматривал на то неодобрительно, да помалкивал. Видел, что полюбилась сыну богатырка, не хотел сызнова семейный раздор зачинать. Пусть уж, коли на то воля его.
Дети здоровые пойдут – и то хлеб.
Разные люди стояли близ великой крады – смотрели, слезы утирали. Но больше всего было тиборцев. Их князь на самом верху лежал. Им хуже всех пришлось в эту худую годину.
И на них в основном смотрел князь Всеволод, держа речь погребальную. Как бы от имени покойного Глеба обращался он к живым. Как бы от его лица обещал тиборцам, что не бросит их одних, не оставит.
Возьмет под свою руку.
Понурый Иван не возражал ни словом. За один-единственный день потерял он брата, невесту и лучшего друга. Город родной потерял.
Всё потерял.
– Не печальтесь сверх необходимого, други, – вкрадчиво говорил князь Владимирский. – Горе горем, а и для радости время сыщем. Победили же мы все-таки. Страшного врага победили. Такого врага, каких еще не видывали. Самого Кащея Бессмертного победили. Подвиг Тиборска вечно помнить теперь будем, но мертвым – память, а живым – жизнь.
Бояре, дружинные, люди посадские, смерды, холопы – все слушали, будто зачарованные. Мерно кивали в такт убаюкивающему голосу.
– А Тиборск стольный мы заново отстроим! – торжественно провозгласил Всеволод. – Вернем ему былую славу, краше прежнего станет! Прогремит еще имя его в веках, слово княжеское даю!
Иван горько вздохнул. Даже ему, от роду не слишком сметливому, ясно было, что Тиборскому княжеству пришел конец.
Погиб его брат, погибли почти все бояре и воеводы, погибли отец Онуфрий и волхв Всегнев.
Нету больше чудесных братьев Волховичей.
Ивану княжеская шапка будет слишком тяжела.
Рядом стояла хмурая Василиса. Вдовая супруга князя Игоря тоже не собиралась на что-либо претендовать. Хватит, накушалась вдоволь.
Нет, она хотела лишь закончить здесь поскорее, собрать пожитки и отправиться восвояси. Покуда не вспомнил кто-нибудь, кто она есть, да не начал расспрашивать, как ей женой Кащея поживалось.
Пожитки она еще затемно собрала. Отыскала перепуганную избушку Овдотьи Кузьминишны, приласкала, успокоила, к себе приучила. Пошарила и в сгоревшей избе Яги Ягишны – там тоже сыскалось кое-что полезное. Ступы обе подобрала на поле боя, да и ковер-самолет изодранный. Бабе-яге все пригодится, все в дело пойдет.
На руках у Василисы сидел черный кот бабушки Кузьминишны. Тоже осиротевший, он дрожал всем телом, плакал по хозяйке.
– А что род Берендеичей прервался – о том рано еще печалиться, – заливался соловьем Всеволод. – Может, не прервался еще. Вот дочерь моя любимая, Еленушка, полновластная княгиня Тиборская. Доброй супругой была она зятю моему любимому, Глебушке. Справно долг свой супружеский исполняла. Коли милостив Господь – так носит сыночка под сердцем. Через месяц-другой доподлинно знать будем. Ну а до тех пор уж я позабочусь о землях тиборских, не оставлю родню.
Елена помалкивала, смотрела себе под ноги. Она не успела зачать. Знала это точно – крови женские только вчера пришли. Не родится у нее маленький Глебович.
Но батюшке она не возражала, не противилась. Робела всегда при нем, слова лишнего вымолвить не смела. Потому и сбежала осенесь, с Ванечкой и дядей Яромиром.
Но теперь все. Каждому понятно, что отныне Тиборском будет править не сын Глеба, не брат и не жена, а тесть – Всеволод Большое Гнездо.
Хотя… чем там править-то? Вольется просто Тиборское княжество во Владимирское, присоединятся его земли тихо-мирно.
Именно о том негромко говорил Всеволод боярину своему, Филиппу. Едва догорела крада, едва стали расходиться люди – подозвал князь бояр самых ближних и повел с ними речи важные, спешные. Обсказывать стал, кого куда послать, чтоб поскорее прибрать к рукам новые вотчины.
Пока другие не поспели на готовенькое.
Тиун поднес князю-батюшке меч Аскалон и обломки перуна-громобоя. Но Всеволод только взглядом мазнул, да наказал спрятать где-нибудь понадежнее.
Ценные вещи, только не до них сейчас владыке земель русских.
– Значит, до поры в нашу выгоду тягло будут тиборцы тянуть? – уточнял Филипп, скрупулезно все записывая. – Временно своих вирников да мытарей велишь там поставить, княже?
– Временно, да… – отвел взгляд Всеволод. – До поры… Покуда дочка моя не разродится… А там… ну… знаешь, если задуматься как следует – ну кто они были-то, Берендеичи? Веточка боковая, почти что байстрюки. А по Правде если смотреть – так Тиборские земли по-настоящему-то Владимирские…
– Теперь?.. – переспросил Филипп.
– Теперь, да… Теперь… да и всегда они Владимирские были. Спокон веку. Еще мои отец с дедом ими володели…
– Но… как же это, княже… а как же князь Глеб?.. – не понимал Филипп. – Как же батюшка его, Берендей Вячеславич?..
– Нет таких князей, – понизил голос Всеволод. – И не было никогда. И самого Тиборска никогда не было. Понял ли?
– Мудрено не понять…
– Так и пусть пишут теперь. Прибрал Тиборск Господь – ну и незачем его теперь поминать лишний раз.
Подле стоявший Мирошка покачал головой. Ни словом не возразил однако – давно научился видеть, когда бесполезно это. Сейчас если спорить попытаешься – Всеволод может и впрямь собаками затравить.
Только бубенцы звякнули на скоморошьем колпаке.
Это заметил тоже стоявший неподалеку дед Боян. Вещий старец, в отличие от Всеволодовых бояр, ничего не записывал, бересту не марал. Просто смотрел на усеянное мертвецами поле, на дымы костров, на плачущих женщин и кружащее воронье.
Смотрел и словно вбирал в себя картину страшную.
– Что, дедусь, слышал, что происходит? – негромко спросил его Мирошка. – Все плачут – князюшка наш смеется…
– Ничего, Мирон Иваныч, ничего, – степенно ответил Боян. – Испокон веку так было, что историю победители писали, да те еще, кто просто жив остался. Сам видел, какая тут вчера буря бушевала. Все целиком никто не зрел, никто не знает. Теперь вот каждый, кто уцелел, будет свое рассказывать, да по-своему. А из рассказов их общий рассказ сложится. И на истинные события он похож очень мало будет…
– За Тиборск обидно, за Берендеичей. В самом деле же вымарает их князенька из летописей. Себе всю заслугу утянет.
– Ничего, – повторил Боян. – Из летописей вымарает – зато из сказок не сумеет. Сказки – они много такого хранят, что память людская не сберегла.
Отдав важные самые распоряжения и слегка поуспокоившись, Всеволод стал величать отличившихся. Награждать каждого по заслугам. Кому – шубу соболью, кому – гривну златую, кому – земли надел в бывшем княжестве Тиборском.
Эти последние он раздавал особенно щедро.
Алешка Леонтьев сиял, как начищенный сребреник. За победу над змеиным воеводой получил он шапку горлатную, боярскую. Бояр-то вчера немало богу душу отдало, а детей боярских и еще больше. Надо за чей-то счет восполнять убыль – так отчего б и не возвысить меткого стрельца, самого Кащея наземь ссадившего?
– Доволен ли наградою, попович? – окликнул его дед Боян. – Ишь, раздулся-то от важности.
– А чего бы и нет? – шмыгнул носом новоиспеченный боярин. – Я, чать, самого Тугарина Змиуланыча одолел!
– Да видал я, видал, как ты его одолел… – хмыкнул вещий певец. – Обманул, да в спину ударил… Гоже ли так богатырю?
– А чего негоже-то? – обиделся Алеша. – Он меня сильней был. И выше. Так только справедливо вышло. Да и вообще в спину вернее бить, надежней.
– Худой из тебя богатырь-то, – покачал головой Боян. – Ни чести в тебе, ни благородства.
– Я живой зато! И при боярской шапке! А более честные и благородные – в земле лежат!
– И не поспоришь ведь, – хихикнул Мирошка. – Дедусь, ты чего к нему привязался-то? Как сумел, так и победил. Всяко лучше, чем если б честно голову сложил, а Всеволод бы сейчас не его, а Тугарина бы награждал. Вон, глянь-ка лучше на Ваньку Тиборского!
Иван стоял перед Всеволодом с опущенными плечами. Тот внимательно смотрел на него, размышлял, оглаживал бороду. Переводил взгляд с Ивана на дочерь свою, Елену – та тоже сидела так, что краше в гроб кладут.
Вчера овдовела ведь только.
– Батюшка… – подала было голос молодая княгиня.
– Тише, доченька, тише, – ласково улыбнулся Всеволод. – А ты, Ванюша, молодец, молодец. Подвиг совершил великий. По подвигу и награда тебе будет.
И на награды князь не поскупился. Самолично Ивану цепь золотую на шею повесил, платьем одарил с собственного плеча, монет отсыпал не скупясь, коня выдал лучших кровей.
– Вручил бы я тебе еще и меч княжеский, да лучше твоего у меня все равно нет, – развел руками Всеволод, косясь на Самосек. – Славный меч-то у тебя. Где взял такой, коль не секрет?
– Да так… нашел… – промямлил Иван.
– Нашел?.. Ай, и повезло же тебе. Такую вещь – и просто нашел. Верно в народе говорят – добрым молодцам счастье. А ты, Ванюша, молодец добрый. Богатырь настоящий. Век тебя помнить будем теперь. И подвиг твой тоже. Ступай теперь.
Иван растерянно посмотрел на князя, на подарки богатые, которыми тот его увешал. И, сам не зная, что имеет в виду, спросил:
– А… а это что ж… всё?..
– А чего ж тебе еще? – укоризненно спросил Всеволод. – Али мало?
– Да нет, я просто…
– Ну а просто – так и иди себе. Ступай, ступай, Ванюша. Кащея одолел – ну и молодец.
Иван послушно поплелся прочь. В голове теснились мысли – и непривычно им там было, не по себе. Ивану казалось, что происходит что-то неправильное, но он все не мог уразуметь, что именно.
И посоветоваться не с кем. Ни Яромира рядом нет, ни брата старшего, ни хотя бы батюшки Онуфрия, пусть он и невдомек все как-то глаголил.
Никого не осталось.
Вещий Боян и скоморох Мирошка тоже отойти успели – не захотели Ивану на глаза попадаться. Да и вечерело уже, солнце к небозему шло. Все почти разошлись – кто к еще не снятым шатрам, кто за костромские стены, а многие и вовсе уж отбыли, разъехались по своим городам и княжествам.
Брел Иван среди тел мертвых, среди неупокоенных все еще. Изредка замечал знакомые лица – вон того гридня, кажись, при кремле встречал, а вон тот – как бы не сам меченоша княжий, Ворох. Трудно сказать доподлинно – тяжелым чем-то голову раскроили, все нутро наружу выползло.
Их продолжали сжигать, закапывать, да очень уж много вчера народу погибло. А живых мало осталось – как тут успеть?
Хорошо хоть, не лето сейчас. Полежат еще денек-другой, прежде чем завоняют.
– Ну что, щедро тебя князь-батюшка одарил? – донесся язвительный голосок.
Иван растерянно моргнул. Он сам не заметил, как пришел к стоящей на опушке избе. Видно, ноги сами принесли.
Изба переминалась на огромных куриных лапах, пыталась поправить растрепавшуюся крышу. Под полом возилась Василиса – латала что-то, смолой замазывала. Вокруг увивался черный кот – держал хвост трубой и временами мявкал.
– Здрава будь, Васька, – кивнул Иван, подходя ближе. – Вот, одарил… да… А тебя одарил?
– Я и не спрашивала, – фыркнула Василиса. – Ну его в дупу с его подачками. Мне теперь злато-серебро вовсе не интересно.
Новоявленная баба-яга не теряла времени даром. На крыльце стояли сапоги-скороходы, лежали гусли-самогуды. Свернулся на земле ковер-самолет. Все умные вещи Василиса прибрала, какие найти сумела.
– Ты там палицы вот такой длины нигде не видел? – спросила она Ивана, раздвинув ладони.
– Да там палиц этих – целые вязанки… – недоуменно ответил княжич. – Тебе какую?
– Да никакую, забудь… – вздохнула Василиса. – Сама потом поищу. Помоги ковер поднять.
Вместе с Иваном они кое-как доставили его в избу и запихнули за опечье. Отдуваясь, Иван спросил:
– Куда подашься-то теперь?
– В лес, – коротко ответила Василиса, наливая коту молока. – В чащу, поглубже. А ты?
– А я… сам не знаю, куда я теперь.
Василисе стало Ивана даже жалко. Ну чисто телок потерянный, от мамки отбившийся. Хоть и свершил за минувшие восемь месяцев немало подвигов, хоть и объехал половину белого света – а все за хвост волчий держась. Свезло дураку середульнего Волховича из капкана вызволить… или не свезло, тут уж как посмотреть.
Пропадет он теперь в одиночку-то.
– Скатерть-самобранку не потерял там? – вспомнила Василиса.
– Не, вот… – высунул край из-за пазухи Иван. – Тебе нужна, что ль? Бери, коль надобна, мне не жалко…
– Да… нет, не нужна, – махнула рукой княгиня. – Оставь себе.
Ночь эту Иван здесь же и провел, на печи. Неспокойно спал, тревожно. Проснулся ни свет ни заря, дернутый за ногу Василисой.
– Слезай, заспиха, – бросила ему юная баба-яга. – Погребение проспишь.
– Чье?.. – моргнул Иван, сваливаясь на пол. – Вчера ж всех хоронили.
– Всех, да не всех. Самое главное еще осталось.
И впрямь – самое главное осталось. Кащей Бессмертный.
Побежденный, обессилевший – но по-прежнему бессмертный.
Он не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Не мог колдовать. Но убить его все равно не получалось никак – и никто не понимал, отчего.
Обломки Кащеевой иглы нашли и раздробили в крошку. А эту крошку для верности еще и расплавили. Расколотили в пыль и каменное яйцо – просто на всякий случай. Ничего, кажется, не осталось от Кащеевой смерти.
Только он все едино не умирал.
Князь Всеволод отдал Кащея своим катам и заплечных дел мастерам. Вчера те весь день оттачивали на нем мастерство, уморились уже донельзя – а ничего так и не изменилось.
Кащея вешали. Кащея топили. Кащея потрошили. Кащея рубили на части. Кащея пронзали стрелами. Кащея раздавливали каменными плитами. Кащея травили ядами. Кащея варили в кипятке. Кащея сажали на кол.
Ничто его не брало. Он только смотрел на своих мучителей, да улыбался насмешливо-равнодушно. Изредка ронял словцо-другое – говорить он по-прежнему мог.
Но убить его не получалось, да и боли он явно не чувствовал. Даже поизмываться не выходило толком, даже отомстить за все причиненные беды.
Князь Всеволод узнал откуда-то, что Василиса Премудрая стала последней бабой-ягой, и повелел той явиться пред свои очи. И княжичу Ивану тоже – да чтоб меч-кладенец не забыл прихватить.
Василисе пред очами Всеволода представать не хотелось, но отказывать было чревато. Князь Владимирский сейчас первый на Руси средь владык – даже бабе-яге негоже с ним ссориться.
И она пришла. С Иваном вместе спустилась в подземелье костромского детинца. Глубоким то оказалось на редкость, хоть город и невеличка.
Жарко было. Пять полуголых катов орудовали клещами и черпаками, поливали недвижимого Кащея маслом. Когда тот пропитался им, как гусиная тушка, – целиком сунули в раскаленную добела печь.
Кащей сгорел мгновенно. До костей, до голого скелета. Но каты ничуть тому не порадовались. Ведь уже через минуту кости стали покрываться мясом, снова наросла струпная кожа, мелькнули бесцветные старческие глаза…
Все это тут же снова сгорело. Печь пылала так, что потом все обливались. Два дня топили, чтоб до такого ее раскалить.
Но что толку, если Кащей тут же опять стал оживать? Он возрождался гораздо медленней, чем при целой игле – но все же возрождался.
– Живет, скотина… – выдохнул старшой кат. – Никак не помирает… И серебром уж попробовали, и огнем, и осиной… Ничто не берет…
– Ладно, доставайте его, – велел сидящий в углу Всеволод.
Конечно, можно было и дальше держать Кащея в раскаленной печи, не давать вернуться в человеческий облик – да что с того проку? Он все равно даже шевельнуться не может.
Безо всякого почтения царя нежити бросили на голый пол. Через несколько минут тот пришел в обычный свой вид, рассмотрел стоящих над ним людей и криво улыбнулся.
– Что, женка моя Василиса, теперь ты с дураком этим? – спросил он, прищурившись. – Деверем своим, Ивашкой?
– Вот еще, – фыркнула Василиса. – Нужен мне Ванька-Дурак, как боярышне лапти.
– Нужен иль не нужен, а молва вас все равно соединит. Иван-царевич, да Василиса Премудрая, победители Кащея Бессмертного.
– Не царевич я, – огрызнулся Иван. – Княжич.
– Возведут в царевичи, не сомневайся. Хоть ты и дурак.
Всеволоду речи насчет всяких там царевичей не понравились. Поерзал князь на грубо сколоченной лавке и спросил:
– Так что же это, Василиса свет-Патрикеевна?.. Ту ли это вы самую иглу разломали, или не ту все-таки? Живет ведь Кащей! По-прежнему бессмертный!
– Сама вижу, – пожала плечами Василиса. – И невдомек мне причины того, княже пресветлый. Игла та самая, это точно. Силенок-то он всех лишился, сам видишь. И обычных человечьих, и чародейных. Все равно что растением сделался, только что говорящим. Вы ему, главное, пить и есть не давайте – сейчас это ему вряд ли поможет, но… береженого бог бережет.
– Растением… – проворчал Всеволод. – Покуда он растение – то еще ладно. А вот коли он вдруг силы вернет? Поручитесь мне, что не случится такого?!
– Ты ошалел, что ли, старый? – закатила глаза Василиса. – Кто тебе в таком поручится?
Всеволод аж заморгал от такой дерзости. Так с ним разговаривать только Мирошка смел, но он-то скоморох, юродивый. А тут какая-то девка… пусть и боярышня урожденная… пусть и княгиня вдовая… пусть и царица по мужу… пусть и баба-яга новоявленная…
Что-то многовато титулов получалось. Мысленно их все перечислив, Всеволод неохотно обиду проглотил. Решил на сей раз смолчать, но после припомнить при случае.
Когда перестанет быть Василиса нужна, когда расправится он с Кащеем окончательно.
– А что если… что если Кащей уже силы вернул?! – вдруг вскинулся Иван.
– То есть как? – не понял Всеволод. – Ты, Ванюш, слепой, что ли? Вот же он лежит, еле дышит.
– А вдруг прикидывается?! – выхватил меч княжич. – Притворяется, чтоб бдительность нашу усыпить?! А как мы поверим, что он и впрямь ослабел, как отвернемся на секунду – так он сразу ка-ак…
– Хек. Хек. Хек, – с явным удовольствием произнес Кащей. – А что, почему бы и нет? Глядите-ка – дурак-то поумней вас всех оказался.
Всеволод и Василиса опасливо переглянулись. Всеволод осторожно потянулся посохом княжеским, пихнул Кащея в бок. Тот даже не дернулся.
– Да не мели ты глупостей, Ванька! – рассердился князь. – Для чего ему вот так-то прикидываться?! Он же не скоморох какой, чтоб впустую чудить! Ты лучше испробуй на нем меч свой – может, с кладенца какой прок будет?
– Да рубил я его уж Самосеком… – вздохнул Иван. – Толку-то…
Но все ж послушался, рубанул. Ногу отрубил, руку потом. Как во всех прежних случаях – ничего не изменилось. Снова все срослось, только крови лужа натекла.
Черной, ядовитой.
– Еще давай, – велел Всеволод. – Ты меча-то не жалей зазря, Ванюш. Чего его жалеть?
Иван пожал плечами и продолжил трудиться. Самосек в руках странно пощелкивал, словно раздраженный бессмысленной работой.
В конце концов княжич расстарался и разрубил Кащея точно вдоль, как хотел когда-то. На две безупречных половинки.
И все верно – правая половина рассыпалась прахом, а из левой все восстановилось. Снова стал Кащей целехонек.
– Это бесполезно, – произнес Кащей, едва к нему вернулся рот. – Вы не сможете меня убить, хоть забросьте в жерло огнистой горы. Впрочем, полагаю, вы настолько глупы, что не сумеете понять столь очевидной вещи.
– Да нет, это как раз ты дурак! – процедил Всеволод. – Василиса Патрикеевна, а ты что помалкиваешь?! Ведьмовством своим можешь тут пособить, али как?!
Василиса присела рядом с Кащеем на корточки. Она переоделась с утра в простой беленый сарафан, но оставила на плечах собачью ягу. Пристально глядя на бывшего… хотя бывшего ли?.. мужа, она покатала во рту слюну и плюнула тому точно в глаз.
– Теперь можно его убить?! – оживился Всеволод.
– Нет, конечно, – аж моргнула от изумления Василиса. – Это я просто так. Давно хотелось.
– А-а… ну ладно. Но ты сделать-то все-таки можешь что-нибудь?
Василиса только отмахнулась. Приблизив свое лицо к Кащеевому, она заглянула тому в глаза. В самую их глубину заглянула.
И увидела то, что уже и так замечала. К Кащею… вернулись чувства. Не все, далеко не полностью, а лишь легкая тень былого, но он уже не был тем равнодушным мертвяком, каким его знали прежде. Не только зимняя стужа теперь звучала в его голосе. И глаза были уже не пустыми буркалами.
Но самое важное именно в том, что вернулось не все, а только часть. Значит…
– А вот это по нраву ли тебе, Кащеюшка? – задумчиво молвила Василиса, извлекая из рукава золотую монету. – Узнаешь?.. Из твоей собственной казны.
– Номисма, – с явным удовольствием произнес Кащей. – Может, и впрямь моя, но не поручусь. Я не знаю каждую свою монету в лицо, хоть иные и травят байки на этот счет.
Василиса его не слушала, а внимательно наблюдала за глазами. Искала, сверкнет ли в них неестественная алчность.
Что-то и впрямь сверкнуло. Но опять же – только легкая тень, чуть заметно. Могло и вовсе померещиться.
– Ты провел еще один ритуал, – полуутвердительно произнесла Василиса. – Что на этот раз? Шило, наперсток?..
– Догадалась, премудрая, – хмыкнул Кащей. – Осторожней, Василиса, люди чересчур умных не любят. По себе знаю.
– Значит, все-таки сумел… Сумел-таки…
– Сумел, как видишь. Я получил это от ключ-камня. Великое знание. Даже без иглы – я все едино бессмертный.
– Что за знание?! – прикрикнул на него нетерпеливо Всеволод.
– Вторая игла, – ответила вместо Кащея Василиса. – Или не игла, а другая какая вещица. Не вся жизнь Кащея была в этой. Большая часть – но не вся.
– Правильно, – подтвердил Кащей. – Я веками над этим работал. Хотел повысить надежность. Но все не решался приступить к ритуалу. Слишком велик был риск, мне казалось. Возможно, я бы никогда и не решился, если бы вы не похитили мое яйцо с Буяна. Благодарю вас за это.
– Ах ты ж!.. – стиснул рукоять меча Иван. – Еще и потешается!..
– А чего над дураком не потешаться? – холодно спросил Кащей. – Дурак ты. И все вы здесь дураки. Кащея победили, ишь. Герои сказочные. Жалко, не доработал я немного ритуал. Совсем немного не успел. Еще бы пару месяцев – и стала бы моя старая игла обычной иглой. А так получилось, что в одной игле – сила, а в другой – жизнь. И силы вы меня лишили. Радуйтесь, что же. Смейтесь. Хохочите. Прыгайте от счастья.
– И где она, вторая твоя игла?! – закричал Всеволод.
– В яйце. Где ж ей еще быть?
– Что, опять в яйце?! А яйцо тогда где?!
– А яйцо… ищите сами. Может, когда и найдете.
До самого полудня продолжались попытки уничтожить Кащея окончательно. Уже из чистого упрямства придумывал ему все новые казни Всеволод. Но в конце концов проголодался князь, и взгляд его стал усталым. Безо всякого интереса смотрел, как подвешивают Кащея вверх ногами, как надрезают на шее жилы в тщетной надежде обескровить.
– Все бесполезно, – покачала головой Василиса. – Не убить его никак.
– Ну так закуйте его в цепи, положите в свинцовый гроб и заройте как можно глубже! – рявкнул князь. – И пусть живет там хоть до Гаврииловой трубы!
Так и сделали. За три дня сорок кузнецов сковали гроб в сорок пудов и цепи такие, что Великого Змея удержат. Опутали ими Кащея Бессмертного так, что живого места не осталось.
И крышку надвинули.
– Я буду ждать, – донесся из-под нее голос. – Я могу ждать вечно. Я бессмертный. Когда-нибудь все это забудется. Ваши потомки не будут помнить, кто я и кем был. Я стану просто страшной сказкой. И вот тогда я освобожусь. Тогда я вернусь.
– Угомонись, сморчок трухлявый! – шарахнул кулаком Всеволод. – Ты проиграл!
– То, что я проиграл, еще не значит, что вы победили. Хек. Хек. Хек.