Огонь пылал со всех сторон. Дымило и чадило так, что не продохнуть. Пламя Змея Горыныча было так горячо, что раскаляло сам воздух.
Но два белобородых старца каким-то образом оставались живы. Отец Онуфрий и Всегнев Радонежич сидели в седлах, озирались – и даже тепла не чувствовали. Их озарило сиянием, и страшный драконов огонь бессильно его лизал.
– Твое колдовство, язычник? – с неприязнью спросил архиерей.
– Не мое, – огрызнулся волхв. – И не колдовство. То Даждьбога заступа. Благодать солнечная.
– Колдовство, – отрубил Онуфрий. – Нечестивое.
– Ну так поди вон из-под него! – возмутился Всегнев. – Чего стоишь тут, пользуешься?!
Архиерей гордо отвернулся.
Пламя Горыныча бушевало люто, но недолго. Пищей ему была только ранняя весенняя трава, а ее оно сожрало быстро. Секунд несколько всего прошло – и два старца уж поскакали дале, к Тиборску… к проплешине, в которую тот превратился.
Пустошь. Огромная голая пустошь. Даже земля потрескалась, просела сухой яминой. Словно и не было тут никогда города. Словно вовсе никто никогда тут не жил.
Страшно было дыхание Врыколака. Страшно было пламя Змея Горыныча. Но в сравнении со взглядом Вия – так, искорки, угольки тлеющие.
Целый город!.. целый город обратил в ничто, просто на него глядючи!..
Погибли несчетные тысячи – в основном женщины, дети, старики.
Вот она, сила древних богов…
– Что наделал, нехристь… – прошептал Онуфрий.
– Да, такого я даже от Кащея не ожидал, – согласился Всегнев.
Для чего они оба здесь, старцы понимали без слов, одним душевным стремлением. Страшен Кащей, ужасен, беспощаден – но он всего лишь колдун. А вот прародитель его – само зло во плоти. Повелитель кошмаров и сам кошмар ночной. Коли останется он при сыне, коли и дальше будет ему пособлять – ничто мир людской не спасет.
Их самих уже заметили. С гиканьем, с посвистом навстречь жрецам неслись два татаровьина. Даже не доставая сабель, с одними плетьми сыромятными.
Видать, не приняли старичков всерьез, безобидными сочли.
Жестоко ошиблись. Всегнев Радонежич выпрямился в седле, крутанул тяжелым посохом – и разбил голову подлетевшему первым. Второй успел таки ожечь щеку отца Онуфрия, да тут же плеть и утратил. Архиерей схватил ее за хвост, дернул на себя.
Татаровьин взвизгнул. Он-то ожидал встретить испуганного деда, бегущего из сожженного Тиборска. Много их таких тут было – кто успел выскочить, пока город не обернулся пеплом. Потому и кружила по полю татарва – беглецов отлавливала.
Но в лицо ему глянул головорез с отрубленным ухом. Седой, как лунь, но крепкий, матерый. Потирая рассеченную кожу, он притянул татаровьина за шиворот и грозно вопросил:
– По какой щеке ты меня ударил, нехристь?
– По… по левой!.. – растерянно ответил татаровьин.
– А вот и зря! Ибо сказано в Писании: «Если кто ударит тебя в правую щеку, обрати к нему и другую и будешь совершен»!
– Но…
– Но про левую щеку там ничего не сказано!!! – рявкнул архиерей, шарахая татаровьина огромным крестом.
Другой татарвы близко не нашлось. Не подступали они к уничтоженному Тиборску, стороной обходили.
А вот навьи – дело другое. Эти кружили в воздухе черным вороньем, бесшумно и бесстрастно. Ужас сеяли, страх навевали.
Заприметив святых старцев, иные уже приземлялись. Спускались тенями, тут же обретали плоть, поднимали мертвые руки.
Темнело вокруг, вечерело. Мрак сгущался.
Белый и черный кони скакали так, что свистал в ушах ветер. Все холоднее вокруг становилось, все сумрачнее – но словно две искорки, они неслись по полю. Мимо навьев, мимо упырей, мимо раскаленных печей шуликунов.
Но их становилось все больше. Впереди уже стояли стеной. Еще немного – и сомнут, разорвут в клочья.
– Слыхал я, что волхвы-облакопрогонники язычным своим колдовством дожди призывать способны! – крикнул архиерей угрюмо.
– А коли бы и так?! – откликнулся скачущий волхв.
– Призови дождь, нехристь!
Не стал Всегнев Радонежич спрашивать, к чему сие нужно. Просто руки вскинул на скаку и возгласил:
– Вода на камень, а дождь на поле! С неведомой горы камень, с невидимой кручи дождь! Гой!
И дождь хлынул. Из собравшихся в изобилии туч полила вода – ледяная, березеньская.
А отец Онуфрий воздел святой крест и провозгласил:
– Господи Боже наш, освятивый струи Иорданския спасительным твоим явлением: сам и ныне низпосли благодать Святаго Твоего Духа, и благослови воду сию: яко благословен еси во веки веков! Аминь!
Визг! Адский визг разнесся над полем, когда обернулась дождевая вода святой! Навьи и упыри аж скорчились под этими струями, задымились, завыли от страшной боли!
– Это вам не кисель, – угрюмо сказал архиерей.
Но визжать-то нечистые визжали, да подыхать не спешили. Дождь все-таки – он просто дождь. Капли отдельные. Кожу пожгло, кому-то и в глаз залетело, но и только-то. Навьи с упырями даже злей от того стали – и теперь-то уж они ринулись всей кодлой! Даже те, кто далеко был, кому дела не было до явившихся на погибель старцев, теперь узнали в них жрецов.
А жрецы, известно, нечисти особенно ненавистны.
– Эх, храм бы нам сюда!.. – воскликнул Онуфрий. – Туда-то уж не сунулись бы!
– Давай в мое капище, долгополый! – повернул коня Всегнев. – Уже недалече!
И впрямь недалеко оказалось капище Даждьбога Трисветлого. До сего дня отец Онуфрий и близко к нему не подступал, глядеть в ту сторону лишний раз отказывался, а князю чуть не ежедневно на темечко капал – изничтожь да изничтожь.
Но сегодня он себя смирил. Подлетел к усатому идолу и даже не сплюнул. Не до того сейчас было – нечисть уж на плечах висела.
Хотя самого капища они и впрямь сторонились. Ни единого навья внутри не оказалось, ни даже завалящего упыря. Крепко освятил кумирню Всегнев Радонежич, добротно.
Но отец Онуфрий, конечно, на языческую силу не положился. Едва спрыгнув с коня, принялся крестить вокруг, кропить святой водой. Каждую былинку благословил.
Всегнев тоже сошел с коня. Встал подле верного друга, зарылся лицом в гриву, зашептал что-то.
Архиерей же торопливо огляделся. По пятам за ними шли упыри. С неба шлепались все новые навьи. Но с другой стороны капища стеною стоял лес – и там нечисти было поменее. Отец Онуфрий расседлал своего жеребца, хлопнул его по крупу и велел:
– Ступай, Фараон. Ступай.
Тот непонятливо глянул на хозяина. Черный конь всю жизнь носил тиборского архиерея. Шагу от него не отходил, еще жеребенком с рук ел.
– Пошел, кому сказано! – прикрикнул старик, хлестнув коня уздечкой.
Тот захрапел, поднялся на дыбы – и поскакал. Умчался в лес, исчез среди деревьев.
Тут и Всегнев закончил прощаться. Погладил в последний раз своего Светозара и произнес тихо:
– Возвращайся в Ирий.
Солнечный конь Даждьбога был поумней хоть и тоже смекалистого, но все ж обычного коня Фараона. Ему дважды велеть не требовалось. И в лес он не ускакал – просто выпрыгнул из капища, мордой оттолкнув случайного упыря, рванулся кверху… да и побежал по воздуху!
И выше все, выше! И сам все прозрачней, все расплывчатей! Вот уж не конь по небу скачет, а облачко белое, солнцем пронизанное. Тучи колдовские от его лучей разваливались, и капище озарило чистым сиянием.
– Нет назад теперь дороги, – произнес в никуда отец Онуфрий. – А вот дело у нас одно осталось. Хотя ты лучше уйди, язычник, я и один управлюсь.
– С дуба рухнул, долгополый? – хмыкнул Всегнев. – Куда я тут уйду? Управится он. Это я и один управлюсь, а ты иди себе лучше. Хоть жив останешься.
– Жив я оставаться не собираюсь, – сумрачно ответил архиерей. – Ибо рек Христос: нет большей любви, чем отдать жизнь за други своя. А вот ты ступай себе подобру-поздорову. Поди, псалтырь в руках не держал, а удумал с силой нечистою сражаться. Разве можно так – неокрепшей, некрещеной душою-то?
– Сам ступай. Не отведал я своих яблочек молодильных – значит, и не судьба мне дальше землю коптить. А душа у меня хоть и некрещеная, да уж покрепче твоей будет, малахольный.
– Ну как знаешь.
А границы капища уже трещали по швам. Нечистой силы становилось все больше, толпилась она все гуще. Дорога в лес, которой ускакал Фараон, уже тоже перекрыта – не выйти больше, не спастись.
Вот и первый нав перешагнул невидимую черту. Дернулся, как человек, что входит в холодную воду, но тут же оправился, двинулся дальше. Всегнев Радонежич покрепче стиснул посох, а отец Онуфрий схватил случайную ветку и очертил на земле круг.
В оном круге волхв с архиеерем и встали спиной к спине. Враги прежде, враги и сейчас, они молча, без единого слова заключили здесь союз против врага худшего.
– Ангел мой, сохранитель мой… – забормотал отец Онуфрий. – Сохрани мою душу, укрепи мое сердце на всяк день, на всяк час, на всякую минуту…
– Встает солнышко Красное, Даждьбоже наш, Мир светом озаряется, радостью полнится… – шептал по другую сторону Всегнев Радонежич. – Душа моя благодати хочет, ибо есть я Внук Дажбожый…
Вокруг охранной черты словно сгустился туман. Все новые и новые навьи вступали в капище, искали незримых для них жрецов. Ходили и бродили, смотрели сквозь них, зубами скрежетали.
От нечисти было уже не продохнуть. Бесы и мары подступили вплотную, почти касались волхва и архиерея. Одни в обличьях черных кошек, другие – собак, волков, свиней, змей, ворон и сорок. Тоже только черных. Иные явились в виде клубков ниток, ворохов сена, камней.
Все вопили, каркали, рычали, хохотали. Такой гвалт поднялся, что мыслей не слыхать.
В круг нечистые пройти не могли. Волхва и архиерея оградила словно железная стена. Но держалась оная лишь на силе духа тех, кто внутри стоял. Ослабни воля святых старцев, дрогни на секунду – и сразу увидят, кинутся, разорвут.
И бесы с марами прекрасно это знали. А потому бесновались несказанно, показывали всякое, немыслимыми ужасами стращали.
– Испугать вздумали?.. – размашисто перекрестил их отец Онуфрий. – Меня. Православного батюшку… И чем?!
Бесы резко отпрянули. Раздались в стороны. Послышались вопли, визги… а потом все стихло.
И вот тогда-то волхв с архиереем увидели его. Весь в черной земле, словно только что вырылся из могилы, к ним шагал сам Вий Быстрозоркий. Две нагие мавки бережно вели его под руки.
Бесы, навьи, мары и прочая нечисть стояли в гробовом молчании. Вий ступал тяжело, неспешно, и каждый его шаг отдавался гулом.
А вокруг оживали трупы. Мертвые тиборцы, татарва, людоящеры – стоило Вию приблизиться, как они начинали шевелиться. С тоскливым воем вставали, становясь упырями.
– Подымитесь… – вещал судья мертвых. – Подымитесь моей волею…
В капище он вошел, словно не заметил. Но перед кругом все же остановился, запыхтел из-под железной личины. Только его дыхание и нарушало тишину.
– Храбрые… – наконец произнес он, вперив в жрецов слепые очи. – Богов прислужники… Старых… Новых… Почто явились, почто дерзите? Бежали б с остальными – живы бы остались…
– Сам ты есть прислужник Чернобога! – огрызнулся Всегнев. – Сам поди прочь, покуда цел! Яре-яр!..
Кажется, Вий разозлился. Понять по лицу было невозможно – глаза затворены, рот личиной прикрыт. Но воздух вокруг него стал каким-то тяжелым. Даже нечисть отшатнулась, подалась назад.
– Чей ты волхв, человечек? – процедил Вий. – Какому богу служишь? Перуну?
– Даждьбога я волхв! – гордо ответил Всегнев. – Царя-солнца, Сварогова сына! Око его с небес на тебя смотрит – почто не трепещешь, отродье Нави?!
Вий выпрямился и стал раздуваться. Он вырос, словно дымный столб, воздвигся над старцами в круге – и голос его загремел громом:
– Не дерзи мне, былинка! Я древнее и Даждьбога, и Чернобога, и Перуна! Когда-то меня прозывали Отцом Богов! Я звался Вайя!.. Кумарби!.. Крон!.. Я был великим богом, когда твой Даждьбог еще писался в портки, щенок! Я царил над мирами!.. Я видел Потоп!.. Я сотрясал мироздание!..
– А теперь ты просто грязный бес, – сплюнул отец Онуфрий. – Древнее замшелое идолище, что лишь по попущению господнему все еще бродит по земле.
Вий издал утробный рык. Из туч сорвалась молния, вонзилась в идол Даждьбога. Деревянный истукан рассыпался пеплом, словно его и не было.
– Ишь, горазд с древом резным воевать, – усмехнулся Всегнев Радонежич. – Его и мальчишка с огнивом сумел бы спалить, геройство в том невеликое.
– Вы на свой круг рассчитываете? – тихо спросил Вий. – На черту запретительную?.. Меня она не остановит. Хоть она и в капище. Я вас в пыль стереть одним пальцем могу.
– Так отчего ж не стираешь? – вопросил отец Онуфрий. – Отчего грозишь только, пугало ты огородное? Сына твоего я не боялся – и тебя не убоюсь!
– А смерти не боишься, жрец?! – дохнул на него могильным хладом Вий.
– Победа веры есть презрение к смерти! – поднял крест архиерей. – Не устрашить тебе меня, идолище! Я щас тебя заочно отпою! Прокляну! И будешь ты гореть в геенне огненной аж до Страшного суда!!!
Очи святого старца сверкнули грозой, густые брови насупились двумя тучами. Но нависший над ним Вий только сдавленно зарокотал-засмеялся. Не смешно ли, в самом деле – две этакие козявки, мухи-однодневки, а таращатся без испуга, прямо ему в лицо. Словно и не ведают, что он их город одним только взглядом из бытия стер.
Маленькие глупые человечки. Как дети, что без страха лезут к медведю, хватают ядовитую змею. Не понимают еще, что те способны с ними сотворить.
– Сейчас я отворю очи, и вас не станет, – буднично произнес Вий, берясь за тяжелые веки. Нечисть вся сразу сжалась, прижухалась.
Не без труда он их приподнял. Немыслимой тяготою они ему стали. Замком, запирающим первозданную мощь Быстрозоркого.
Но их он, по крайней мере, поднять мог. От железной личины так просто не избавиться.
Тот, кто ее наложил, воистину знал свое дело…
– Узрите! – изрек Вий, убирая с глаз кожаные лоскутья.
Сверкнул его страшный зрак – и тут же скрылся. С уханьем на Вия пал филин. Огромная птица набросилась на чудовище, принялась клевать в глаза.
Вскрикнул Старый Старик. Око на миг пронзило болью, а веки выскользнули из пальцев. Упали, ровно крышки гробов.
– Поди прочь, глупая птица! – прогремел Вий. – Прочь!
И не подумал улетать филин. Да только зря. Грузен был Вий, тяжел, неповоротлив – но древняя сила в нем еще теплилась. Взметнулась толстенная ручища, сомкнула ладонь – и схватила филина за крыло. Затрепыхался он, задергался… и стих. Раздавил его Вий в кашу.
Только перья посыпались.
– Ах ты ж отродье гнусное!.. – обомлел Всегнев. – Даждьбог Сварожич, опряди ны исто здравой!!!
Он шарахнул оземь посохом – и хлынули с набалдашника лучи. Вонзились в тучу черную, распороли ей брюхо – и такой уж свет чистый пролился с неба!..
– А-а!.. – прикрылся рукой Вий. – А-а-а!.. Ты… как ты посмел… ну сейчас уж точно!.. точно в прах обращу!..
Снова он потянул кверху веки. Снова сжалась и прижухалась нечисть. Сомкнулись тучи, и так грянул гром, что небеса раскололись.
– Да воскреснет Бог, и рассеются Его враги, и пусть бегут от Него все ненавидящие Его… – зашептал отец Онуфрий.
– Даждьбоже наш Светлый, удерживаешь в бездне Землю нашу, творя жизнь и красоту великую, давая тепло и пищу детям своим… – вторил ему Всегнев Радонежич.
Руки Вия мелко дрожали. Весь земной свод мог поднять Старый Старик и на попа поставить, но собственные веки были ему страшно тяжелы.
– Как исчезает дым, так и они пусть исчезнут; и как тает воск от огня, так пусть погибнут бесы перед любящими Бога и знаменующимися знамением креста… – глаголил архиерей.
– Проявляется к нам любовь Твоя, святостью и мудростью Веры нашей. Ласку твою внемля, славу Тебе творим, от земли и до Ирия… – продолжал и волхв.
Друг друга они при этом пихали локтями. Каждого раздражало, что второй перебивает святой речитатив своим пустобрёхством.
А веки Вия медленно ползли кверху. Почти уже. Почти стали видны смертоносные очи. Вот и земля под ногами задымилась, пар пошел, словно в бане.
– Радуйся, Многочтимый и Животворящий Крест Господень, прогоняющий бесов силою на тебе распятого Господа нашего Иисуса Христа, который сошел в ад и уничтожил силу диавола…
– Пусть летит она птицей ясной, извещая всем Предкам Русским, что чтим и поклоняемся Солнцу Всевышнему, Отцу кровному – Даждьбогу нашему…
Распахнулись! Распахнулись очи Вия! Узрел он двух старцев – и те глянули ему прямо в глаза!
– Вижу!.. Вижу!..
– Да воскреснет Бог, да расточатся врази его!!!
– Исторжение во тьму внешнюю!!!
Сомкнулись посох волхва и крест архиерея. Словно по наитию сплели они их вместе и выставили преградой. Бесстрашно в глаза Вию смотрели – и вздрогнул на миг древний бог. Растерялся. Как будто… песок под веками ощутил.
Произошедшее следом описать никак не возможно. Такой яркий свет вспыхнул, что не видно ничего стало. Нечисть завизжала и завопила, Вий страшно заревел, и только два надтреснутых голоса чуть слышно прорезались:
– Аминь!..
– Яре-яр!..
Капище Даждьбога утонуло в черном пламени. Исчезли в огне деревья, раскалился добела воздух и разверзлась сама земля.
А Вий затрясся, зашатался. Уменьшился до обычного своего роста, снова стал всего лишь Старым Стариком. Давно никто не оказывал ему такого отпора. Давно никто не святил его прямо в глаза.
Он и не подозревал, насколько стал хрупок за былые века, насколько ветх. Словно весь небесный свод обрушился сейчас на его плечи.
И под его тяжестью Вий провалился в преисподнюю.
А следом сгинуло и его нечистое воинство.
Бесы и мары исчезли первыми. Не во плоти, всего лишь мороки, они явились просто на шум, на запах благодати. Кащею они не подчинялись, и без Вия ничто их больше не удерживало.
Потом перестали быть живы упыри. Ушла поднимающая их злая сила, и трупы повалились трупами. Зубы и когти их сократились, глаза снова стали человеческими.
Улетучились и навьи. Поднялись все разом в воздух, обернулись птицами, а потом черным облаком – и втянулись в трещину хладным ветром. Поспешили за своим князем, обратно в Навь.
Разве что шуликуны никуда не сгинули – просто разбежались с воплями. Эти давно уж освоились наверху, много веков служили Кащею.
И когда рассеялся дым, когда схлынули окончательно бесовские наваждения, остались на голой земле только два старца. Один в белых одеждах, другой в черных.
И были они прозрачны, точно вода родниковая.
Растерянно глянули друг на друга архиерей Тиборской епархии и последний волхв Даждьбога. Оба сразу поняли, что теперь мертвы, что убил их Вий, как и обещался. Пусть и прогнала его сила божественная, пусть и убрался он восвояси – не вернет это к жизни ни стольный град Тиборск, ни их двоих.
– Ишь оно как вышло… – неловко проворчал Всегнев. – Ну ладно, что уж, не брошу тебя, долгополый. Попрошу за тебя в Ирии – может, смилостивятся…
– Ты околесицу-то не мели, – фыркнул Онуфрий. – Это я за тебя святого Петра просить буду. Надо было тебя, конечно, еще при жизни покрестить, да ладно уж, выкрутимся как-нито…
– И-эх, даже смерть тебя не исправила, лоб ты толоконный! – всплеснул руками волхв. – Я-то уж думал, хоть тут прозреешь – ан нет!..
– Да это ты, ты закоснел в заблуждениях своих языческих, дурачина! – жалостливо глянул архиерей.
Неизвестно, сколько бы они так спорили. Может, и снова до драки бы дошло. Да только излился тут как раз с небес свет чистый – и не в одном месте, а сразу в двух.
С одной стороны ангел Господень явился. В белых одеждах, с крыльями лебедиными и золотым нимбом над челом.
С другой – вила, облачная дева. Тоже в белых одеждах, но без крыльев и нимба. Зато верхом – красавица восседала на вилене, чудесном грозовом коне.
– Ну что, убедился?! – победно вскричал Всегнев Радонежич.
– Кто прав-то был, а?! – с ним одновременно воскликнул отец Онуфрий.
И снова принялись они друг с другом препираться. Небесные посланники с минуту даже слушали их с недоумением, но быстро вспомнили, что не ради пустой забавы они здесь. Взял ангел за руку одного старца, свесилась к другому вила.
– Все, все, дедусь, пошли, пошли, у нас времени в обрез, – ласково сказала облачная дева. – В Беловодье тебя уж заждались.
– Стой, куда?! – отшатнулся от нее отец Онуфрий. – Руки убери, нечисть поганая!
– И ты пошел вон от меня! – замахнулся на ангела посохом Всегнев Радонежич.
– Эй, да мы ж стариканов перепутали! – рассмеялась вила.
– Точно, ошибочка вышла, – согласился ангел. – Меняемся.
Вила переместилась к волхву, ангел взял за руку архиерея. Те сразу успокоились, вздохнули облегченно. Облачная дева помогла Всегневу Радонежичу сесть позади себя и сказала:
– Держись там покрепче, дедушка. Владыка Шамаш тебя уж заждался.
– Кто-кто?! – в ужасе воскликнул волхв, пытаясь спрыгнуть с виленя.
– То есть Аполлон, – поправилась вила.
– Кто-о-о?!
– Даждьбог! Трисветлый Даждьбог! У нашего господина много имен!
Только после этого Всегнев успокоился.
– Ну что, теперь-то все правильно? – осведомился ангел. – Больше без проволочек?
– Вроде можем расходиться, – кивнула вила. – Ты в гости залетай при случае, чайку испить.
– Днями наведаюсь, – пообещал ангел.
Отец Онуфрий поднял руку и помахал Всегневу Радонежичу. Тот махнул в ответ. Волхв и архиерей в последний раз встретились взглядами – и вражды в них больше не было.