Широко зевнув, Яромир продрал очи. Крепко спалось ему сегодня, сладко. Давненько так не было.
Обычно-то Серый Волк очень мало спит. Может вообще не смыкать глаз многими днями. Просто ходит под солнышком человеком, а под луной – зверем. Одна личина бодрствует, другая отдыхает, сил набирается.
Но после гульбы по Нави уснул он так, словно обухом по голове стукнули.
Толком еще не проснувшись, оборотень нашарил на поясе зачарованную булавку. Поднес ее к лицу – и поморщился. Подарочек бабы-яги проржавел насквозь. Чуть сильней надави и… о, вот уже и рассыпался. Только пальцы остались испачканы.
– Подымайтесь, – пихнул он еще спящего Ивана. – Вставай, Патрикеевна. И ты, богатырка, вставай. Поспешать надобно.
Княжич неохотно приподнялся. Вчера он тоже рухнул на постелю, будто сосна поваленная.
Хотя вчера ли это было?.. Брюхо рычит так, словно несколько дней еды не видало. И во рту сухота невыносимая.
Не дожидаясь, пока проснутся девки, Иван разостлал скатерть-самобранку. Подала та снедь простую и незатейливую – щи, кашу, пироги с капустой, – но княжич уписывал, не разбирая. Воды колодезной целый гарнец опорожнил. Пил, пока захлебываться не начал.
Тут и Василиса с Синеглазкой пробудились – да тоже первым делом к скатерти. И Яромир присоединился, конечно.
– Это сколько же мы спали?.. – прочавкала Синеглазка, отнимая у Ивана пирог.
– Не знаю… – задумчиво мотнул головой Яромир. – Но долго, кажись…
– Дюже долго! – покивал Иван. – Никогда я со сна таким голодным не бывал!
Опустошив еще миску каши, он наконец огляделся и спросил:
– А мы где вообще? Это что за палаты?
– Сераль это, – ответила Василиса. – Женская половина дворца. Я тут жила… когда-то.
Вчера она привела остальных именно сюда. Хорошо помнила дорогу. И надеялась, что тут они смогут укрыться. Охраны в серале и прежде-то никакой не было, а прислужницам ухаживать больше не за кем.
И не ошиблась. Пустовал сераль. Выбрала Василиса горницу подальше и поукромнее, положила на пороге куколку ведьмовскую, чтоб глаза челяди отводила, да и дозволила почивать.
Дважды упрашивать никого не пришлось.
Перед сном Иван с Синеглазкой толком и не разглядели – куда их привели. А теперь вот озирались – и ахали от изумления.
Терем тиборского князя и шатер царицы поляниц меркли и бледнели рядом с этой роскошью. Даже остальной Костяной Дворец мерк и бледнел. В глазах рябило от золота и серебра, жемчугов и перламутра, мехов и шелков, перьев павлиньих.
Только запустение вокруг царило. Как будто много дней уже никто сюда не наведывался. Пух лежит на полу, перины порванные, безделушки сломанные. В фонтане грязь плавает, а рядом еще пятно крови засохшей виднеется.
– Это тут Кащей царевен похищенных прячет?! – восхищенно молвил Иван. – Говорят, жен-красавиц у него видимо-невидимо!
– Тебе зачем?! – насторожилась Синеглазка. – У тебя есть уже одна!
– Нету у Кащея больше жен, – мертвым голосом сказала Василиса. – Я только разве.
Перед ее глазами снова всплывал тот страшный день, когда царь нежити собственноручно обезглавил сорок девять женщин. Прекраснейших дочерей царских и княжеских, со всех концов света покраденных.
Похоже, немногое изменилось тут с тех пор. Нагрязнили, видать, еще когда тела выносили – а потом, уж верно, сюда и носа никто не совал. Ни сам Кащей, ни приближенные его.
За окном стояли серые сумерки. Раннее утро. Видно было луну… и заметив ее, Василиса обомлела. Помнила она, что в Костяной Дворец они прибыли, когда небо освещалось горбом третьей четверти. А теперь остался лишь тонюсенький серпик.
Последняя ночь перед новолунием.
– Мы спали почти две седмицы! – воскликнула княгиня.
– Ско-о-олько?! – захлопала глазами Синеглазка.
– Брешешь! – не поверил и княжич. – Скажи, что брешешь!
– Сам посмотри! – ткнула в окно Василиса. – Луна врать не станет!
Иван уставился на луну. Ничего не понял, но глубокомысленно кивнул.
– Яйцо на месте? – спросил Яромир.
Яйцо было на месте. И волшебный меч Самосек. И разрыв-трава в рукавной складке. И лагунцы с живой и мертвой водой. Ничего из чудесных вещей не пропало, все в целости осталось… а, хотя не совсем все.
– Яромир, гляди! – показал уже пустую ладонь Иван. Сквозь пальцы сыпалась сухая ржавчина.
– И у тебя тоже? – сразу понял его оборотень. – Все, Вань, померли бабкины булавки. Теперь Кащей нас легко сыщет.
– Коли он не дома сейчас – то не сыщет, – возразила Василиса. – Кащей что угодно увидеть может, но для того у него блюдо волшебное назначено. А оно тут неподалеку, в саду зачарованном.
– А может, и цацка тогда где-то там заветная, на которую яйцо приворожено? – предположила Синеглазка. – Или это блюдо само и есть та цацка? Или, может, оно нам ее покажет?
– Попробуем, – кивнул Яромир. – Все лучше, чем сложа руки сидеть.
В серале, впрочем, тоже на часок задержались. Мало верилось, что Кащей этакую ценность здесь спрячет, среди ненавидящих его полонянок – но чем черт не шутит? Как следует пошарили в девичьих сундучках, в шкапах с украшениями и драгоценностями – но ни на что каменное яйцо не отозвалось.
– Идемте в сад, – наконец позвала Василиса. – Расспросим блюдо волшебное. А потом в казну заглянем.
– Казну-то, небось, охраняют крепко? – предположил Яромир. – Не знаешь, кто там на страже стоит?
– Дивии, кому ж еще, – пожала плечами княгиня. – Они у Кащея везде, где особливая надежность нужна. Может, еще и чудище какое есть в кустодиях, но про то уже не знаю – в самой казне не бывала.
Сад и впрямь оказался недалеко. Золотая арка, за ней – чудесные, цветущие прямо под крышей растения, а рядом на цепи – два змия шипящих.
Хотя не два! Один! Один змий с головами спереди и сзади!
И жуткий какой! Размером с коня, шеи длинные, башки клыкастые, глаза светятся, а на тулове птичьи лапы. Одна из голов вроде дремала, но едва вторая завидела путников, как и первая пробудилась, изрыгнула язык пламени.
– Амфисбена, – негромко сказала Василиса. – Доставай меч, сын князя Берендея. Биться будешь.
– А миром не пройти? – спросил Иван опасливо. – Может, украдкой пробраться?
– Я в этот сад на Воздвиженье ходила, в Змеиный день, – ответила Василиса. – Есть такие дни в году, когда амфисбена не опасна. Но Благовещенье мы уже прозевали, а до Егорьева дня еще больше седмицы. Хотите столько ждать?
Вздохнул Иван и вытянул из ножен Самосек. Он не то чтобы боялся – просто не знал, с какой стороны подступить, коли голов две. Да и щита при нем нет, а змеюка, вон, огнем пышет.
– Давай, не робей, ты слева, я справа! – выхватила саблю Синеглазка. – Небось одолеем!
Да и одолели ведь. Набросились на амфисбену богатырь с богатыркой – и ну махать клинками! Шипела змеюка двуглавая, цапнуть силилась, огнем дышала и ядом плевала – да не сладила с двоими разом. Отрубил вначале Иван одну шею кладенцом, а тут и Синеглазка со своей справилась, докончила дело.
– А ведь это ж последняя на свете была, наверное, – с сожалением молвил Яромир. – Я живых амфисбен боле нигде не встречал. Слышал о них только.
– А я и не слышал никогда, – простодушно сказал Иван, вытирая меч.
Не очень велик оказался чудесный сад Кащея. Однако хватало в нем и деревьев невиданных, и цветов благоуханных, и даже родник был в каменной чаше, высоко вверх бьющий.
Василиса же сразу направилась к золотой беседке, в которой стоял столик хрустальный. Рядом на ветке висела клеть – тоже золоченая.
И не пустовала клеть-то. Птица в ней сидела – да такая, что и словами не описать. Словно само солнышко в перья облеклось, да за решетку угодило. Каждое перышко блистало то золотом, то серебром, а то вовсе радугой многоцветной.
А уж какой свет излучали глаза!..
– Гляди, Иван – эта птаха, быть может, тоже на всем белом свете последняя, – сказал Яромир, у клетки замерев. – Жар-Птицею прозывается.
– Да неужто?! – ахнул Иван. – Иди ты!.. Побожись!..
– Делать мне нечего – божиться о всякой чепухе. Коли не веришь – так и не верь, убеждать не стану.
– Да я верю, верю!.. – поспешил Иван. – А что же она тут под замком?! Кащей не очумел ли – красоту эдакую в клетке держать?!
– Кащей много всякой красоты в клетках держал, – пожала плечами Василиса, повернувшись к остальным. – Нравится ему, когда она вся – в его сундуке. Под запором надежным.
– Вот ирод, – сердито сказал Иван, ковыряясь в замочной скважине. – А ключа нету, что ли?..
– Уверен? – прищурился Яромир. – Одно перо Жар-Птицы гривну золота стоит, а ей самой вовсе цены нет.
– Да пущай летит, – простодушно ответил княжич. – Жалко же такую красу – да в клетке…
– Ну дурак… – закатила глаза Василиса.
Поковыряв клетку так и эдак, да не найдя нигде ключа, Иван достал из рукавной складки разрыв-траву. Ею хватило легонько провести – запор хрустнул и сломался, а дверца распахнулась.
– Лети, крылатая!.. – взмахнул клеткой княжич. – Лети!..
Жар-Птица, словно не до конца еще веря, выбралась наружу и расправила крылья. А Василиса уставилась на стебелек в руке Ивана и недоверчиво спросила:
– Это у тебя что такое? Разрыв-трава?
– Ага, – кивнул Иван, любуясь вспархивающей Жар-Птицей.
– Ты что ж ее, голой ладонью держишь?! – ужаснулась Василиса.
– А чем же мне ее держать?
– И без руки не остаешься?!
– Разрыв-трава только металл разрывает, – сказал Яромир. – Человечьей руке с нее ничего плохого.
– Да ладно, быть не может… – пробормотала Василиса, рассматривая невредимую ладонь Ивана.
А Жар-Птица тем временем описала круг под потолком, курлыкнула сладкозвучно и вылетела в малое оконце. Ивану на колени опустились два оброненных пера.
– Ух, какие!.. – обрадовался тот. – Яромир, а помнишь, у тебя тоже такие были?
– Я-то помню, – задумчиво взял перья оборотень. – Удивлен, что и ты не забыл. Дай-ка, Вань, я и из этих тоже стрелу сделаю… Она всегда пригодиться-то может…
Не без сожаления, но перья Иван отдал. Красивые они, конечно, но стрела волшебная куда полезнее. Яромир тут же и принялся ее мастерить, отломив ветку поровнее.
А пока Яромир ее обстругивал, Василиса с Синеглазкой поднялись в беседку и осторожно коснулись блюда. Выглядело оно самым обыкновенным, но постой чуть подольше, посмотри чуть пристальнее – и видно какое-то глубинное… сияние. Словно радуга исходила изнутри, словно целый омут скрывался за гладкой поверхностью.
– А отчего Кащей его здесь оставил? – спросила Синеглазка. – Отчего с собой не взял?
– Его далеко отсюда уносить нельзя, – ответила Василиса. – К этому месту приколдовано, только здесь чудеса показывает.
Только чудес блюдо не показывало. Не признавало чужаков, отказывалось на вопросы отвечать. Василиса уж и так его крутила, и эдак, и просила по-всякому, и грозить пыталась – молчало блюдо волшебное.
– Что, не получается? – спросил Яромир, подходя ближе.
– Да будь она неладна, тарелка заморская, не признает хозяина без слова тайного! – вспылила Василиса. – А слово то не простое – в нем буквы латинские да числа сарацинские! Намаялась я уже перстом по этому блюду окаянному водить!
– Вот ведь невежа какая! – возмутился Иван. Он тоже навис над блюдом и рявкнул: – Эй, отзовись, не то в осколки разобью!
Блюдо не отозвалось, Василиса закатила глаза. Княжич еще с минуту кричал на изделие из хинской белой глины, но все же сдался. Провел пальцем, издав противный скрип, и фыркнул:
– Ишь, какое. А вот твое зеркальце-то не кобенилось. Живо ответило.
– Что за зеркальце? – заинтересовалась Василиса.
– Да так, памятка бабушкина, – неохотно достала Синеглазка дивную безделушку. – Оно не шибко чародейное – разговаривает только, да слова приятные говорит.
– Все равно умная вещь, – ответила Василиса. – А ты молчала, прятала. Дай-ка гляну.
Синеглазка замялась. Не любила она давать свое зеркальце кому попало. Даже с подругами лучшими не делилась, потому как быстро поняла, что говорит чудо-стекло всем одни и те же слова.
А царице поляниц очень нравилось слышать, что именно она на этом свете самая-самая во всех отношениях.
– Да ладно тебе, дай ты Ваське глянуть, – укоризненно сказал Иван. – Не разобьет же она его.
– А если разобьет все-таки?
– Тогда я тебе на свадьбу другое куплю, еще краше.
Это богатырку умягчило. Василиса снова закатила глаза, взяла у нее зеркальце и принялась болтать с ним, словно со своей чернавкой. Синеглазка аж позеленела, слыша, как стекляшка уверяет Василису, что та прекрасней всех на свете.
– А теперь поговори-ка со своей товаркой, сделай милость, – попросила Василиса, поднося зеркальце к столику.
Она повела им влево и вправо, направила на окно, поймала луч утреннего солнышка – и отразила в блюдо. Солнечный зайчик заметался меж двумя поверхностями – и из обеих вынырнули бледные тени.
Словно людские отражения – только бликующие, переливающиеся. Они тоже заметались между зеркалом и блюдом – и лица у них были радостные, ликующие.
– Это кто такие?! – поразился Иван.
– Зеркалицы, – ответил Яромир. – Духи зеркал. Они живут в мире духов, все видят и все знают, а через зеркала показываются людям.
– Так это ж блюдце, а не зеркало.
– Один пес. Суть та же.
Василиса продолжала пускать солнечных зайчиков. Зеркалицы любят их донельзя. Когда блестящая поверхность испускает такой зайчик, живущая в ней зеркалица может выйти.
Всего-то на секундочку, но для них и это уже немалого стоит.
– Ну вот, зеркалицы-голубушки, помогли мы вам, а теперь и вы нам помогите, – ласково сказала Василиса, когда закончилась волшебная духова пляска. – Подскажите, где Кащей ту вещь схоронил, которой яйцо каменное отпереть можно.
Теперь блюдо благосклонней к Василисе отнеслось. Засветилось, заиграло цветами радуги… но показать ничего не показало. Только ее собственное, Василисы, отражение.
– Я бы удивилась, если бы все оказалось так просто, – вздохнула баба-яга. – Чем бы этот ключ от яйца ни был, зачаровать его Кащей не поленился. Не сыщем мы его ведовством.
– А само блюдо-то?.. – тюкнул легонько яйцом Иван.
Не оказалось нужной вещью чудесное блюдо. Ничего с яйцом не сталось.
– Ладно, – пожал плечами княжич. – А что-нибудь другое оно показать может? Что там в Тиборске сейчас делается?
– Покажи нам Тиборск, град стольный, – погладила блюдо пальцами Василиса. – Сделай милость, зеркалица. Ты, Вань, представь город-то. Думай о нем.
Иван представил. Да только ничего блюдо по-прежнему не показывало. Так, землю голую, даже не травой поросшую.
– Плохо представляешь! – попеняла ему Василиса.
– Да может, оно капризится просто по-прежнему?! – возмутился княжич.
– Ну спроси другое что-нибудь!
– Ладно, пусть брата тогда моего покажет! Глеба!
Теперь блюдо засветилось сразу же – и отразилось в нем лицо. Окаймленное русыми кудрями, с усами и коротко остриженной бородой. В ней уже серебрились первые седые волоски, а под глазами залегли преждевременные морщины. В свои тридцать два года великий князь Глеб выглядел на все сорок.
А потом картинка в блюде поднялась, отдалилась – и видно стало, что сидит он в седле, а на голове шелом. И вокруг… все приникли к блюду, разглядывая несметное войско.
– Это князь Всеволод, – негромко произнес Яромир. – А вон Иваныч. Васька Буслаев. Дедушко Демьян. Брат мой. Ого их сколько. Это где они все вообще?
Блюдо по просьбе Василисы принялось показывать окрестности. Стали видны огромный лес, полноводная река, зажатое между ними поле, городок…
– Знакомое что-то, – наморщил лоб Яромир. – Я там бывал, кажись… Конотоп, что ли?.. а, нет, Кострома! Точно, Кострома!
– Ага, – рассеянно кивнула Василиса. – Кострома. Наверное. Если ты так говоришь.
– Ой, девки мои! – ахнула Синеглазка, заметив конных поляниц. – Ого!.. они!.. ой…
Когда обзор поднялся еще выше, стала видна и другая рать. Стоящее напротив полчище нелюдей и татаровьев. Огромные боевые махины, железнобокие дивии и три двухсаженных велета.
– Ох, как же мы долго спали… – протянул Яромир. – Давай, ягая баба, расспрашивай блюдо обо всем шибче, да бежим к казне! Времени почти не осталось!