К Тиборску шли люди. Много дней уже. С восхода в основном, но и с других сторон света тоже.
Хотя с восхода – особенно измученные и напуганные.
Они спасались от рати нелюдей. Катящейся по городам и весям лавины. Кащеевы слуги жгли, грабили и убивали. Не щадили ни женщин, ни детей, ни стариков.
Двигались они медленно. Не торопились. Им и без того осталось небогато – Кащей уж полгода вымаривал Тиборское княжество. Невея-Лихорадка с сестрами прошла по всем селам, вхаживала в каждую избу – и сбирала кровавую дань. Тех, кто устоял перед заразой, пожрали потом упыри и прочая погань.
Кащеева рать шагала уже по руинам.
Но дать Тиборску время подготовиться Кащей не собирался. Пока основные силы тянулись по лесам и полям, к столице отправились летучие отряды. Быстро налететь, сжечь Тиборск – и спокойно уже потрошить княжество.
Сегодня утром они стали видны со стен. Далеко еще, на самом небоземе – но уже видны. Несколько часов – и будут тут.
Воевода Самсон ходил по вышкам с кряхтеньем, самолично проверял котлы с варом и смоленые жаровни. Не остановит врага, но хоть пощиплет.
Каждого гридня он тоже проверял самолично. Выдвигал мечи из ножен, пробовал ногтем на заточку. Щупал звенья кольчуги, щелкал по зерцалам, придирчиво осматривал шлемы.
– Воевода, у тебя точно других дел нет? – спросил князь. – У меня в дружине две тысячи голов – ты каждого собрался проверять?
– А куда ж без этого, княже? – вздохнул Самсон. – Я этим усатым лбам заместо мамки и няньки. Каждому самолично сопли подтираю.
– Ну я еще понимаю отрокам или детским, – покачал головой Глеб. – Эти молодые еще. Но гридням-то. Мечникам-то. Там же иные не моложе тебя.
– Княже, я же вот тебя не учу княжеством править? – поморщился Самсон. – Ты меня тоже не учи. Я, чай, еще при твоем отце воеводой был. Знаю, наверное, что делаю.
– Ладно, положусь уж на тебя, – вздохнул Глеб. – И то хорошо, что не зимой воевать будем. Мерзкое дело – война зимой.
– Тоже ненавидишь срать на морозе? – понимающе глянул Самсон.
Князь посмотрел на воеводу, хотел что-то сказать, но передумал. Махнул рукой и полез по лестнице – время поджимало, а дел было еще столько, что не продохнуть.
Внизу его сразу же поймал Всегнев Радонежич. Старый волхв схватил Глеба за рукав и настойчиво заговорил:
– Глеб Берендеич, обожди, скажу что важное! Было мне видение сегодня!
– Что еще за видение? – с недовольством отозвался князь.
– Приснился сам Даждьбог – с трезубцем в деснице и солнцем светлым в шуйце. И лик его пресветел был. И рек он мне: «Натрите ваши медные щиты песком – да станут они, яко зеркало. И отражусь я в каждом щите!»
– У нас щиты-то не медные, – напомнил князь.
– Даждьбогу сколько лет-то? – посмотрел на него с укором волхв. – Ты уж его прости, что не следит за всеми новшествами. Ты о главном думай, в корень зри.
– А ты зачем мне его под нос суешь? – отшатнулся князь. – Это что за корешок такой?
– Да это Петров батог. Ты пожуй, он бодрости прибавляет.
Князь с сомнением пожевал сушеный корешок. Был тот горек и неприятно пах, но в голове и вправду словно прояснилось.
Глебу же всю ночь спать не довелось. И пытался прикорнуть хоть на часок, да все шли, стучались со всякими заботами.
В Тиборске за последние дни вооружили всех мужчин и даже некоторых женщин. Выставили на защиту всех, кого только могли – и все равно на многое не надеялись. Понимали, что запереться и держать осаду долго не выйдет.
Это против обычного ворога Тиборск – что орех в скорлупе. А Кащей придет – так велеты ворота вышибут, Змей Горыныч огнем с небес пожжет. Город большей частью деревянный – запалят со всех сторон, тяжко будет.
Чтобы хоть как-то уберечься, спешно запасали воду. Чаны везде поставили, кадки, ведра. Крыши мокрой соломой выстлали – немного проку, а все лучше, чем ничего.
Песок бы не помешал. Да где ж его взять столько в начале весны?
– Что слышно? – спрашивал Глеб на ходу у Бречислава. – Башкиры да поляницы подоспеют ли?
– Гонцов отправили, – ответил боярин. – Но ждать нечего. Никак не поспеть им вовремя, княже.
– Значит, будем стоять сами. Ты, Бречислав Всеславич, здесь оставайся, за детьми и женами нашими присматривай. На тебя город оставляю – больше не на кого.
– Надежен будь, княже, – кивнул боярин. – Пригляжу. Ты только уж сразу за стены-то не кидайся, обожди.
– Не вчера родился, – поморщился Глеб.
Он торопился. Время утекало, как вода сквозь пальцы. И то ладно еще, что Змея Горыныча в небе пока не видно – это не войско еще, а пена на волнах. Крыло татаровьев, крыло людоящеров, еще что-то разрозненное…
И дивии. Железная стена дивиев. Вот медленные они, неповоротливые, а к тиборским стенам подоспели среди первых. Видно, потому, что шли прямо вперед и только вперед, не распыляясь по малым деревенькам, не отвлекаясь на татьбу и похоти.
За дивиями виднелась еще и перевозная махина. Страшных размеров стенобитный баран. Подвешенный на железных цепях, вылитый из чугуна, он мог не то что ворота – сами стены тиборские размолотить.
Под стать барану были и баранщики. Три огромных велета, Горыня, Дубыня и Усыня. Каждый в два человеческих роста, с непомерной тяжести оружием за плечами.
Их секиру, палицу и меч обычному человеку и не поднять, пожалуй.
– Сколько ворота продержатся, коли эти ударят? – мрачно спросил Глеб воеводу.
– Да нисколько, – с горькой честностью ответил Самсон. – С первого раза вышибут. Конечно, попробовать можно не подпустить… Горыныч-то не прилетел пока…
– Ага, – кивнул князь, высматривая средь поганых бояр и воевод.
Самого царя Кащея там тоже не было. Не соблаговолил явиться. Дивиев, татаровьев и людоящеров вел его старший воевода – могучий Тугарин Змиуланович. В косую сажень ростом, в шлеме-шишаке, с огромной зазубренной саблей, он восседал на таких размеров жеребце, что велету впору.
Еще князь заприметил длиннобородого карлу. Судя по богатой одежде, был то важный боярин. А судя по тому, что он парил в воздухе – еще и колдун.
– Джуда, проклятый… – пробурчал волхв Всегнев. – К Кащею переметнулся, выродок…
– Знаешь его? – повернулся Глеб.
– Не знаю и знать не хочу, – отрезал Всегнев. – Ты бы стрельцов кликнул, княже. Пущай собьют пташку-то.
Джуду и без того уже взяли на прицел. Шесть гридней разом достали стрелы из тулов – да не простые, а травой колюкой окуренные. Все прямо в карлу угодили, ни одна мимо не прошла.
Угодили – и запутались. Бородища Джуды взвилась, точно живая, прикрыла хозяина от стрел. Те застряли в волосах, а потом колдун встряхнулся – и все осыпалось.
– Вохь уоп’куа! – ругнулся на непонятном языке колдун, швыряя в стрельцов дымящийся кувшинчик и тут же отлетая подальше. – Ввум-ай йохь дитх!
Дым из кувшинчика выметнулся во все стороны – и целая дюжина человек истошно закричала. Царапая себе лица, ничего не видя, они заметались, сталкиваясь и падая.
– Кке-ке-х-хе-хе-е!.. – мерзко засмеялся Джуда, отлетая прочь.
– Ростом с вершок, а как нагадил! – зло покривился Самсон. – Еще стреляй в него, ребятушки!
Новые стрелы Джуда тоже отвел собственной бородой. Еще и покривился глумливо – дурачье, как есть дурачье! Надеются сразить могучего Джуду из обычных луков! Они бы еще кетменями в него пошвырялись, неразумные!
Вернувшись к своим, старый колдун хохотал еще долго. Аж трясся от смеха, пересказывал Кащеевым слугам подробности.
Увы, взирали на него недоуменно, слов не понимали. Мало кто здесь знал цова-тушский, родной язык Джуды. Еще меньше говорили на древнем и прекрасном каджвархвали. Кащей приставил к нему толмача из татаровьев, но тот где-то затерялся.
Джуда этих косоглазых и не различал толком.
– О чем лопочет этот полулюдь? – гортанно спросил Тугарин.
– Восхваляет твое мудрое руководство, о каган, – ответил нашедшийся толмач. – Нижайше просит известить, что запершиеся за стенами не сильны и не смогут долго тебе сопротивляться.
– Без него знаю, – ответил людоящер. – Эй, громадные! Сюда идите!
Над ним нависли три велета. Огромный Тугарин рядом с ними был так же мал, как карла Джуда – рядом с ним.
– Первыми пойдете, – велел им каган. – А мы уж за вами, когда вход отопрете.
Бросать в бой своих ящеров Тугарин не спешил. Здесь, в закатных землях, весна началась недавно, ночи еще студеные, да и дни не теплы. Людям, с их горячей кровью, это все равно, а вот у ящеров кровь холодная, им зимой биться несподручно. Стынут они, движутся медленней, соображают туго.
Но зима закончилась. И хотя до летней жары еще далеко, людоящеры уже боеспособны. Стоят в строю, словно легионеры древнего К’Наа. Когда Тугарин был мал, мать порой говорила ему сказку о этом королевстве ящеров.
В детстве Тугарин мечтал однажды его возродить. Вернуть былую славу. Снова воздвигнуть крепости на вершинах гор и смело устремить взгляд в небеса. Построить волшебные корабли, что умеют полететь к самим звездам.
Начало этой мечте будет положено сегодня. Вот этими тремя великанами, одетыми в шкуры. Дубыня и Усыня тяжело шагали вперед, катя исполинский баран, а Горыня прикрывал их щитом. Шкуры велетов толще медвежьих, но если стрела угодит в глаз или окажется отравлена – придется плохо.
– И-эх!.. – грохотал Дубыня, набирая разгон. – Раз, два!..
– У-ух!.. – вторил ему Усыня. – Три, пять!..
– И четыре! – встрял Горыня. – Четыре забыл!
Не очень умны были эти братья. Горы сворачивали. Дубы с корнями вырывали. Реки запруживали. А вот умом похвалиться не могли. Может, и впрямь еще и кровь асилков в них текла.
Правды доподлинной они и сами не знали.
– Бум-бум-бум-бум!!! – все громче орал Дубыня, катя баран.
– Бац, бац, бац-бац-бац!!! – орудовал щитом Горыня.
За ними следили тысячи глаз. Татаровья гикали и веселились, людоящеры недобро щурились. А тиборчане смотрели напряженно, как на светопреставление.
Воевода Самсон до последнего надеялся, что чугунный баран угодит в один из рвов или волчьих ям. Вырыли их к восходу от стен преизрядно – весь посад перекопали. Но велеты то ли чуяли их звериным чутьем, то ли удивительно им везло – но избежали они всех, ни в единую не провалились.
Они ухитрились обогнуть даже большую западню перед самыми воротами. На нее воевода возлагал особенные надежды – но тщетно. В последний миг углядели что-то три брата, отвернули в сторону.
Видно, вешки заметили, которыми границы отметили, чтобы самим не провалиться.
– Хитрые, кабаны! – ругнулся Самсон, взмахивая рукой. – Лей вар!
Со стен полился кипяток, полетели камни – да велетам они не опасней града оказались. Добежали, докатили барана и со всего размаха ка-а-ак шарахнули!..
Проломили с первой же попытки, как и думалось. Прошибли толстенные створы, как бересту. Протолкнули страшный баран внутрь – а сами с топотом побежали назад.
– Куда, почто?! – гаркнул им вслед воевода.
Он-то уж разбередил себя, со злостью думал, как ворвутся эти три облома в город – да и напорются на рогатины. Хоть и двухсаженного они роста, да против сотен гридней не сдюжат – насадят на пики, запыряют, как огромным ежом.
Ан нет!.. Не дураки оказались, не поперли только втроем! Дело сделали, город распахнули – и обратно!
А к стенам уже шагали дивии. Неспешно, размеренно, точно железная волна. Тяжелые и неуклюжие, они-то как раз то и дело проваливались в рвы, застревали там на кольях, цеплялись за осыпающиеся края. Но рвов было не так много, чтобы погрести всех.
Их же все вырыть надо было. Замаскировать. Колья на дне вкопать. Да потом еще и присматривать, чтобы народишко не проваливался. А то свернет пьяный с тропы, ребенок не туда забежит, али просто тетка Пелагея путь к куме срежет – вот тебе и беда случилась.
Сколько уж успели, столько и наготовили.
Воевода переглянулся с князем. Что делать дальше – они обсуждали не един день. Все решить не могли – запереться ли в пределах города, навязать бой на его улицах, либо выйти и встретить врага в чистом поле. У обоих путей свои были достоинства и недостатки.
– Веди дружину, Самсон Самсоныч, – глухо приказал Глеб. – Не станем прятаться.
Воевода махнул рукой и с кряхтеньем полез вниз. Грузный, пузатый, был он уже тяжел, чтобы по лестницам порхать, как отроки. Ему лучше в седле, да с саблею.
В седло он и поднялся. Стиснул поводья, оглядывая выстроенных гридней. Те стояли перед обрушенными воротами, боязливо на них глядели. Шутка ли – такая силища под Тиборском!..
Страх, правда, из глаз выветривался. Вдоль строя семенила старушонка в собачьей яге – Овдотья Кузьминишна. Баба-яга черпала из ведерка отвар трын-травы, каждому давала отпить – и так уж после этого сразу храбрости прибавлялось!..
Передние гридни уже разве щиты не грызли. Не терпелось выскочить, выпрыгнуть, разметать нелюдям клочки по закоулочкам!
Но не так много баба-яга набуляхала трын-травы в отвар. В чистом виде коли б хоробры его пожевали – так уже бежали бы к врагу с матерным криком. Оружие бы на ходу побросали – зачем оно, голыми руками в землю вобьем!
А вот в виде зелья эта жидкая храбрость подействовала не так сильно. Страх ушел, но здравомыслие осталось. Гридни по-прежнему помнили, что они гридни, по-прежнему видели перед собой воеводу и слушались его приказов.
И сейчас он приказал им выходить за ворота.
И хотелось бы остаться здесь, перед нешироким проходом, куда войска разом не войдут, где можно будет их удобно разить – да не тот противник снаружи стоит. Чугунный баран – не единственная боевая махина Кащея Бессмертного. От царя нежити не запрешься, не спрячешься – он, поди, сами стены на головы обрушит.
Лучше уж так. Сразиться в открытую, пока здесь не все войско Кащеево, а лишь малая его часть.
А там, глядишь, башкиры с поляницами подоспеют – может, что и сладится…
– Выходь, вои!.. – гаркнул Самсон, выпячивая пузо. – На усобицу ретивую, на сечу священную, шагом сту-упай!..
Конно, людно и оружно выезжали тиборские бояре. Выдвигались в боевые порядки, поднимали прапорцы и копья. А впереди словно появилась другая стена – шагающая стена из железа.
Дивии, эти безобразные кованые латники. Они приближались. То тут, то там появлялись бреши, когда они проваливались во рвы, но оставалось еще слишком много.
– Вздеть щиты! – гаркнул Самсон. – На пле-ечо!..
Конные, пешие – все подняли щиты. Блестящие, насколько возможно. В едином порыве их направили к солнцу – и лучи отразились, как от зеркал.
Дивии замерли и зашатались, их линия расстроилась. Железные, без глаз, с одними только прорезями в шлемах – они однако ж видели. И отраженное солнце их ослепило.
– Ярое копий преломление!!! – заревел воевода, первым подавая пример.
Дивиев не били мечами. Не секли стрелами. Их с разгону тыкали копьями. С разбегу, в конной сшибке. Пронзить все едино не выходило, но толкнуть, заставить повалиться – да.
А упавший дивий уже далеко не так грозен. Он словно перевернутая черепаха. Снова подняться ему можно, но трудно и непросто.
А иные падали во рвы – и эти выбывали из битвы надолго.
Удачным оказался натиск. Воевода Самсон аж хохотнул при виде того, что творят его молодцы. И выдумка с щитами пригодилась.
Жаль, успех был мимолетным. Ровно один раз успели вломить дивиям, пока те шатались ослеплены. А потом… потом ряды людоящеров раздвинулись, и вышло из них чудо-юдо. Человек не человек, козел не козел. На груди словно секиры лезвие, шерсть сосульками спадает, а уж запах!.. Выгребные ямы так не пахнут, как это непотребие!
– М-ме!.. – гаркнул страхолюд. – Ме-ме!.. МЕ-МЕ-МЕЕЕЕЕЕ!!!
Истошный вопль накрыл поле, хлынул невидимой волной. И каждый, кто его слышал – затрясся осиновым листом. Даже старый Самсон почувствовал себя вдруг мальцом-несмышленышем, захотел к маме удрать, под юбками ее спрятаться.
Только на тех не подействовало, кто отвар трын-травы пил. Эти хоть и вздрогнули, да не побежали.
А вот остальные все – побежали. Даже лошади захрапели, прочь ринулись с безумным ржанием. Словно не блеянье козла-уродища услышали, а рев Змея Горыныча.
– Спасайся!.. – раздавалось даже от закаленных хоробров. – Спасайся, кто может!..
– Мы все тут помрем!.. – завыл какой-то отрок. – Ма-а-ама-а!..
– Я тут твоя мама! – дал ему оплеуху Самсон. – Сопли подотри, щенок!
Внутрях у него по-прежнему все колотилось. Необоримый страх никуда не делся. Вот уж когда воевода пожалел, что сам трын-траву пить не стал, решил сберечь трезвость мысли.
Но оно и к лучшему. Сейчас он на себе понимал, что там творится в головах дружинных. Разделял их ужас. Только сумел его преодолеть – а значит, сие возможно и для остальных.
И еще Самсон кое-что заметил. Козлище стоит впереди всех прочих Кащеевых выродков. Татаровья с людоящерами тоже назад пятятся. Иные руки к ушам прижимают.
Похоже, им от этих воплей тоже нестерпимо страшно. Верно, умеет чудище свой вопль направлять, разить в нужную сторону, да только кто позади держится – те его все равно слышат. Может, не так сильно, но все же и они перепуганы до полусмерти.
Одни только дивии даже не шелохнулись. Как шагали, так и шагают. Мечами машут. Подняться пытаются, из ям вылезти… много их провалилось-то.
– Ободри дружину, Самсон Самсоныч! – гаркнули над плечом. – А я упырем рогатым займусь!
То Демьян Куденевич подъехал. Гарцуя на огромном жеребце, Божий Человек так выглядел, что сразу ясно – ему никакая трын-трава не нужна. Он, верно, вовсе не чувствовал, что там какая-то нечисть разоряется.
– Эй, убогий! – крикнул богатырь теперь уже рогачу. – Ты что, юродивый?! Чего впереди войска выскочил и орешь, как дурак?! А ну, сюда иди!
Сам он своих слов толком не слышал. Был Демьян Куденевич, конечно, очень храбр. Очень смел. Но и очень неглуп он был – а потому заткнул уши заглушками из сырой земли. Так что воплей чудища до его ушей вовсе не доносилось – и мчался он к нему безо всякого страха.
Очокочи уставился на него бараньим взглядом. Рикирал дак слишком привык, что когда он кричит – все разбегаются. Не только люди. Животные разбегаются. Нелюди разбегаются. Даже боги разбегаются – во всяком случае, нимфы. Ткаши-мапа уж точно улепетывала впереди собственного визга.
А этот не убегает почему-то. Странно. Он же не дивий, не железный. И не царь Кащей, которого напугать невозможно. Но не убегает.
Очень странно.
– Мммммммееееееееее!!! – издал лучшую свою трель Очокочи. – Ммммммееееавааа!!!
Теперь даже позади него все стали разбегаться. Человеки и людоящеры прыснули во все стороны. А этот всадник как скакал, так и скачет – словно вовсе не слышит ничего.
Ладно. Очокочи его и так разорвет. Он и без панического вопля могуч и волосат.
И когда Демьян Куденевич подлетел вплотную, когда уже взмахнул мечом – неуклюжий вроде бы сатир успел отпрыгнуть. И тут же скакнул навстречу, подался вперед всей грудью, распорол бок лошади и схватил богатыря страшными когтями. Вырвал его из седла, да так швырнул – землю вспахало.
Полгода назад тут бы и конец Демьяну пришел. Был он тогда еще старцем немощным. Былинкой перешибить можно. Но вроде и ерунда – яблоко простое, – ан после него сила вернулась та же, что в юности была.
А в юности был Демьян Куденевич среди тех хоробров, что в одиночку против войска выходят.
И сейчас вскочил он легко, мечом крутанул, на Очокочи бросился. Сошлись они в молодецкой сшибке – один клинком рубит, другой когтями рвет, зубищами клацает. Все норовит к груди вострой прижать.
Очокочи еще и пасть все раскрывал – видно, кричать продолжал, пытался страху напускать. Но того Демьян Куденевич не слышал. А вот вонь из его пасти чуял – да так чуял, что едва харч не выпростал.
То-то сраму было бы богатырю.
По кольчуге текла кровь. Страшные когтищи то и дело прорывали ее там и сям, ломали стальные звенья. Сам же Демьян никак не мог удачно ударить – а одного удара ему бы и хватило. Силы рукам не занимать, да и меч добрый, булатный.
Но когти у этого рогатого упыря – не самое худое. Зубы у него пострашнее, то сразу видать. За руку цапнет – так сразу и отхватит. А коли не отхватит, так уж верно отравит – вон смрад какой. Загниет рука.
И вплотную к нему не подходи. Пырнет своим топором на груди – и конец.
А тут еще оказалось, что даже и меч-то эту тварь не берет! Удалось таки богатырю рубануть его, рассечь бок – ан оттуда даже крови толком не выступило!
Видно, и впрямь упырь! Мертвяк оживший!
А казалось, что хуже уже и не придумать.
– М-мак-ма-ма!.. – злорадно заблеял Очокочи. – М-меа!..
Смех этот козлиный Демьян не услышал, но рожу глумежную видел преотлично. Сошлись его брови на переносице. Не любил богатырь, когда в честном двобое насмешничать начинали.
Саданул он мечом сызнова – аккурат в живот вонзил. Аж кишка наружу высунулась.
Сморщенная кишка-то. Черная. И кровь густая на ней, смрадная.
И подыхать Очокочи даже не подумал. Пуще того – рванулся резко, самим собою же клинок защемив, да и вырвал его у богатыря из рук. Остался Демьян Куденевич безоружным.
Будь кто иной на его месте – тут бы и упокой спели. Но Божий Человек не оплошал. Пока не ринулся к нему сей козломорд, пока длилась секунда его злого ликования – шагнул Демьян сам навстречу.
Шагнул – и сунул руку в разинутую пасть.
Да и тут тоже не промедлил. Прежде, чем Очокочи успел сомкнуть челюсти, схватил богатырь нижнюю – и рванул что есть силы!
А сила в его руках таилась немереная. Хрустнуло в башке сатира, треснуло – и осталась нижняя челюсть в длани человеческой. Да еще и с частью гортани, с доброй ее половиной.
Завыл-заголосил Очокочи. Даже его такое проняло, не живого и не мертвого. Заблеять снова попытался, панический вопль свой издать – да выдал только хрип.
– Бллль!.. – чуть слышно пробулькал Очокочи.
В глазах чудища отразился животный ужас. Всю жизнь пугающий всех вокруг, сейчас он сам стал до смерти напуган. С мечом в животе, с оторванной челюстью, он резво отскочил – и припустил наутек.
Так побежал, словно сама смерть за ним гналась.
Демьян Куденевич и дернулся было вдогонку, да проклятый козлище и его ведь тоже крепко потрепал. Всего изорвал, кровь уже в сапогах хлюпает. Еще немного – и кончатся силы у богатыря, рухнет израненным.
А бежит-то Очокочи прямиком к своим. Вон, татаровья уже гикают, кричат что-то истошно – иные уж и навстречу скачут.
Так что богатырь, припадая на одну ногу, потащился в другую сторону. Лошадь его ускакала, возвращаться пришлось пешком.
Тем временем у тиборчан дела шли все хуже и хуже. Солнце зашло за тучу, и блестящие щиты больше не слепили дивиев. А бить их зрячих оказалось стократ тяжелее. По трое и четверо гридней гибло, прежде чем удавалось даже не убить – только повалить одного дивия.
Да и остальные пошли в наступление. Поскакали на русов татаровья, пошли строевым шагом людоящеры. Копья выставили в едином порыве. Наводящий ужас Очокочи более их не сдерживал.
А тут и еще что-то прикатилось! Размером с терем, похожее на огромную голову без шеи! Это несуразное чудище с ревом врезалось в дивиев, а потом и в русичей. Да как принялось кружить, в землю вколачивать пеших и всадников!
Луки и копья его не брали. Застревали в толстенной шкуре, сгрызались страшными пастями. В рвы он тоже не проваливался – слишком здоров был, катался по ним, как по желобкам.
Тугарин стоял на холме, глядел из-под ладони на беснующегося Кобалога – и губы его кривились в холодной улыбке. Людоящеру нравилось смотреть, как бегут теплокровные. Как гонители становятся гонимыми.
– Вперед! – коротко бросил он, первым подавая пример. – Стоптать их!