Бречислав поднял голову. Несколько минут он стоял на коленях, обнимая окровавленное тело. Вокруг были свои, тиборцы, так что боярина не тревожили.
Но вот он услышал истошный крик – и выпрямился. В последний раз погладил желтые волосы, сунул меж зубов серебряную монету и прошептал:
– Прощевай, братка…
К нему уже вышагивал князь Глеб. Потерявший коня и шлем, растрепанный, но с мечом наголо. Щит тоже был при нем – бесподобная Длань Господня.
– Жив, княже? – обратил к нему опустошенный лик Бречислав.
– Я-то жив, а вот Илья Иваныч… да сам слышал небось!.. Давай, дядька Бречислав, оборачивайся, вези меня туда!
– Не можно, княже. Порешит тебя Кащей.
– Я князь или под ногами грязь?! – рявкнул Глеб. – Делай, что велено!
Глебу, понятно, и самому не хотелось с царем нежити в чистом поле встречаться. Не дурак был, ясно видел – недолго он с Кащеем биться сумеет. Его Муромец не одолел, богу душу отдал.
Но что еще делать-то?! Кому еще, коли не ему?!
Больше никого и не осталось!
И Бречислав тоже это понимал. Враз постаревший, потерявший сегодня обоих братьев, топнул боярин оземь, крутанулся на пятке – и обернулся громадным лесным быком.
Гнедым буй-туром, могучим зубром.
– Садись, княже, – велел он. – Да держись там покрепче.
Ухватился Глеб за мохнатый горб, стиснул его так, что пальцы побелели – и помчались они с боярином. Точней, боярин мчался, бухал копытами так, что земля тряслась – а Глеб только смотрел, чтоб не грохнуться.
– Помнишь ли, как пешки-то у нас стояли?! – гаркнул он.
– В Ирии… доиграем!.. – прогудел в ответ Бречислав.
Впереди уж виднелась жуткая фигура. Кошмарный голый старик с огромным мечом. Кащей Бессмертный вьюжил по полю, как сама смерть – и больше ему путь никто не заступал.
Глеб казнил себя, что не успел помочь Муромцу. Был же удачный момент, был! Навалиться бы на чудище всем миром, разъять его на части, опутать цепями, навалить камней – а там, глядишь, и пес бы с ней, иглой чародейной!
Не успел. Слишком мало времени было. Три минуты почти удерживал Кащея Илья Муромец, три минуты почти не давал тому буйствовать… но три минуты – это всего три минуты.
А теперь Кащея снова и пальцем не тронешь. С лесным пожаром проще сражаться, чем с этой нежитью.
Но при всей своей былинной силище весил Кащей – что сухой костяк. Особенно теперь, без доспехов. И хотя и ушел он в сторону, хотя и стал уклоняться – да старший сын Волха тоже не лыком был шит.
Увидал вовремя – и тоже сдвинулся.
Громадный бык врезался в Кащея рожищами. Пропорол насквозь, встряхнул – и отшвырнул, точно соломенную куклу.
А мигом спустя хребтина Кащея хрустнула и сломалась. Чугунные копыта прошлись по ней жерновами, размолотили в пыль. Топча царя нежити, Бречислав взревел так, что раскололись небеса.
А со спины-то его свесился князь Глеб – и свистнул булат. Заветный Перунов Огонь рассек кожу, рассек кость – отщепил от тела главу седую.
Правда, у Кащея тут же новая выросла.
Повторно Глеб ударить не сумел и не успел. Стремглав Бречислав летел, всего-то секунда и была времени.
Но ревущий тавролак тут же описал круг, развернулся, снова понесся на Кащея тараном. Святогоровой силы у него пусть и нет – да он это весом и скоростью возместит. Рогами булатной твердости.
И яростью праведной.
Кащей снова поднялся. Бросил быстрый взгляд на бегущего к нему тура… и подпрыгнул. Взметнул себя на добрых три сажени – и перемахнул через Бречислава с Глебом. Подобрал с земли малый камешек – швырнул.
Да так швырнул, что ни из какой пращи так не выпустишь. Ожгло Бречиславу круп, точно другой бык рогом пырнул с размаху.
От боли он поднялся на дыбы. Глеба сотрясло, смахнуло с мохнатого горба.
Упал князь, покатился по грязи. Чуть шею не свернул.
Кащей смерил его пристальным взглядом. Узнал. Теперь узнал он этого человечка.
Сам князь Тиборский, надо же. Темник объединенной русской рати.
Лично на двобой вышел.
– По отваге и честь будет, – разомкнул сухие губы Кащей.
Вскинув меч, он шагнул… перенесся к Глебу. Тот опомниться не успел, как увидел перед собой трухлявого старика. С удивительной скоростью тот умел двигаться, невозможной.
Аспид-Змей взметнулся, полыхнул черным светом. Сунул Глеб руку за пазуху, но видел уже, понимал – не успевает.
Гибель пришла неизбежная.
Ан нет. Прежде, чем коснулся проклятый меч кожи, снова врезался в Кащея Бречислав. Тоже вовремя спохватился, доспел. Насадил на рога, встряхнул – и отбросил.
Сопя, наклонил буй-тур кудлатую башку. Из ноздрей вырвался пар.
– Готов будь, княже, – негромко бросил боярин. – Как пройдет он через меня, так и пыряй сразу. Да одолень не позабудь.
Глеб его уже достал, поднес ко рту. Одолень-трава, братом с острова Буян привезенная. Всего одна толика, всего на несколько минут.
С умом использовать нужно – второй нет и не будет.
Прекрасно Глеб понимал, что просто мечом он Кащея не убьет. Ему на одном только этом поле уж несколько раз и сердце пронзали, и голову отсекали – проку-то много ль?
Но он надеялся все же испробовать то, что не вышло у Муромца. Изрубить нежить на кусочки, да и продолжать пластать, покуда не набегут гридни, не повяжут вервием, не завалят камнями. Распоряжения нужные Глеб уже отдал, остатки дружины сплошать не должны.
Эх, жаль-то как, что воевода Самсон погиб! Вот кому бы сейчас пособлять!
Однако Кащей что-то не шел обратно в сечу. Хоть и восстановился почти сразу же. Смотрел, пустоглазый, на стучащего копытом Бречислава, прикидывал что-то про себя.
Неужто догадался?
На самом деле Кащей рассчитывал, сколько времени отнимет убийство старшего сына Волха. Он оборотень все-таки. Причем матерый, крепко сбитый. С Кащеем Бессмертным ему, конечно, рядом не стоять, но повозиться может заставить.
А Кащею уже не хотелось возиться. Солнце на небоземе, меньше часа осталось до темноты. Нужно убить темника, потом расправиться с Всеволодом и еще парой человек – а остальные сами сдадутся или разбегутся.
А оставшееся его войско, да еще и навий легион – сразу на Владимир.
И пока он так рассчитывал – сзади раздался грохот. Будто лавина с гор сошла. И крики сразу, крики – а еще земля вздрогнула.
Впрочем, Кащей даже головы не повернул.
Кобалог. Кому же еще? Врезался в очередную самоходную печь, на кирпичи ее разнес.
И хозяина сожрал. По звукам очевидно.
Кащей уже сомневался, было ли так уж разумно его пробуждать – слишком злобна и неуклюжа оказалась Адская Голова. Кавардак творить умеет, того у нее не отнимешь, да только достается при этом и нашим, и вашим.
Сейчас вот. Ну куда это годится? Вместо выполнения приказов увязалась за случайным, бессмысленным человечком, который сумел ее раздразнить. Так и катается за ним уж который час, крушит все на своем пути.
Похоже, теперь человечек привел его сюда. Решил попытаться использовать против хозяина.
Глупец.
– Забудь про скомороха, – бесстрастно велел Кащей. – Убей быка.
Негромко велел – но Кобалог услышал. Заворчал всеми пастями сразу. Неохотно замедлил качение, а там и совсем остановился.
Он не умел делать это мгновенно – слишком тяжел был, слишком большую скорость набирал.
Мирошка растерянно заметался. Он-то рассчитывал направить Адскую Голову прямиком на Кащейку, уж и разгон набрал, чтоб прямой дорожкой – да и расплющить поганого… а тут что же теперь?!
– Глупый старый Кобалог, от росы живот промок, сунул в печь гнилой пирог, сам сожрал и изнемог!.. – противным голосом загорланил он, да страшилище его больше не слушало. Приказ Кащея оказался сильней насмешек с дразнилками.
И через секунду Кобалог покатился на Бречислава. Громадный мясной шар со слюдяными глазами и дюжиной зубастых пастей. Страшный, как ночной кошмар, и совершенно неостановимый.
Но Бречислав решил с этим поспорить. Взрыл землю копытом, фыркнул – и помчался чудовищу навстречу.
А Глеб сунул в рот одолень-траву. Нельзя больше откладывать. Отчаянно заработал челюстями… и бой вокруг словно остановился. Звуки стихли, люди задвигались вяло и тягуче, точно мухи в янтаре. Даже Кобалог покатился тише, даже Бречислав снизил ход.
Глеб, конечно, сразу уразумел, что это сам он убыстрился. Вот и кажется ему, что медленным стало все остальное.
Все, кроме Кащея.
Царь нежити шагал обычным шагом. Как все люди шагают. Глеб с секунду на него смотрел, а потом поднял меч.
Тот стал удивительно легким. Совсем невесомым. И щит будто обернулся гусиным пером.
Никогда в жизни Глеб не ощущал такой силы.
Он перестал видеть что-либо, кроме Кащея. Помнил, что мощь от одолень-травы – она кратковременная. Ровно до тех пор, пока течет в горло горький сок.
А иссякнет он – и сила иссякнет.
И потому Глеб устремился вперед. Врезался в Кащея Дланью Господней, шарахнул Перуновым Огнем. Отметил со злой радостью, что сумел пробить защиту, что не быстрей теперь его Кащей движется.
Клинок вошел нежити в плечо. Рассек обескровленную плоть, до середины разрубил. Кащей выбросил вперед руку, да Глеб уж знал, что нужно ее беречься, что коли схватит – то загнобит. Черное колдовство сидит в этих пальцах, смерть несет одним прикосновением.
Но и меч тоже страшен. Глеб отбил щитом удар Аспид-Змея и едва успел отдернуться, отшатнуться от обернувшегося змеиной пастью кончика. Чешуйчатая башка перевалила через край щита, зашипела яростно – да тоже как-то тягуче, медленно.
Ох и хороша же ты, одолень-трава!
Горечь по-прежнему наполняла рот. Глеб жевал раздумчиво, перебирая каждое волоконце. Изрядную часть запихал за щеку и доставал оттуда языком по чуть-чуть, растягивал насколько возможно.
Пока вроде действовало.
Но все равно этого едва-едва хватало, чтобы просто биться с Кащеем на равных. Даже нет, не на равных – у Глеба-то раны не заживали. Ему приходилось беречься, щитом прикрываться – а Кащею что, он рубил себе беззаботно.
Да и меч у Глеба не волшебный, а просто острый и крепкий.
Звенели клинки, стучали друг о друга. Разрубленное плечо так и осталось единственной раной, что получил Кащей. Не мгновенно он сообразил, что там жует князь Глеб, вот и пропустил первый удар.
Но дальше он бился уже безошибочно. Видно, что веками меч из рук не выпускал. Навострился так, как ни одному смертному не навостриться.
– Ты должен понимать, что это долго не продлится, – еще и раскрыл рот Кащей. Да так спокойно, словно говорил один человек, а сражался другой. – Я уже встречался с жевателями одолень-травы. Она дает большой прилив сил, но действие быстро проходит. И когда оно пройдет – ты станешь еще слабей обычного.
– Знаю, – неохотно процедил Глеб.
И хотел смолчать – да не вышло. Ответил, ослабил на мгновение напор – а уж Кащей тут же воспользовался! Рубанул Аспид-Змеем наискось, поднырныл им под Длань Господню, дотянулся Глебу до кожи!
Только до кожи, к счастью. Ужалил бок самым кончиком. Но от этого места сразу пошел хлад, сразу потянуло отравой.
– Скажи мне, князь, неужто сам ты не видишь, насколько неразумна твоя позиция? – снова заговорил Кащей. Снова недрогнущим голосом, хотя и рубился при этом с безумным пылом. – Взгляни на свое княжество. Взгляни на весь этот мир. Сколько народов в нем было когда-то – и сколько осталось сейчас. Их все еще не один, князь, кроме людей остались и другие – но это ненадолго. Я и сам спохватился слишком поздно. Возможно, я уже ничего не смогу исправить. Но я все-таки постараюсь.
– Постараешься?! – опять не удержался Глеб. – Постараешься род людской истребить?!
– Если бы существовало иное решение вопроса, я избрал бы его, – безразлично ответил Кащей. – Но я его не отыскал. Люди не прекратят распространяться, как саранча. Миром их не уговоришь. Я сегодня попытался воззвать к вашему рассудку – что мне ответили ты и твои подданные?
– Ах ты ж, падаль такая… – прохрипел Глеб, перебирая языком горькие волоконца. – Еще и издевается…
– Даже не думал. У меня нет ненависти к тебе или твоим людям. Но если на одной чаше весов одна жизнь, а на другой сто, что ты выберешь, князь? Сто жизней ценнее одной. Сто народов ценнее одного. Это разумно. Это справедливо. Это правильно.
– Правильно?! – рассвирепел Глеб. – Правильно, говоришь?! Не меряй людские жизни бездушными числами! Да, если эти сто и одна жизнь одинаково чужи мне, я тоже выберу сто и принесу в жертву одну! Но что если эта единственная – жизнь твоего отца?! Брата?! Сына?! Женщины, которую ты любишь всем сердцем?!! Что выберешь тогда, Кащей?!!
Равнодушное молчание было ему ответом. И Глеб от того рассвирепел еще пуще.
– Русский народ – это мой народ, Кащей! – выдавил он сквозь зубы. – Я – русский человек! И если для того, чтобы мой народ жил, все прочие народы должны погибнуть… я пойду на это, Кащей! Я пойду на это без колебаний! Потому что это мой народ! МОЙ НАРОД!!! И он мне дороже всех прочих народов, сколько их ни есть на этой земле! Каждая женщина – мать кому-то… но покажи мне человека, который согласится пожертвовать своей матерью ради спасения чужих!
– Я – такой человек, – произнес Кащей.
– Ты не человек! Ты – нелюдь!
– Я человек, если верить моему отцу. Родился человеком – и даже сейчас все еще человек. Что ты об этом думаешь – значения не имеет. Все равно жить тебе осталось не более минуты. Действие одолень-травы почти закончилось, верно?
Глеб уже и сам это чувствовал. Горечь все еще обжигала нёбо, мир вокруг по-прежнему был медлен и тягуч, но… но в голове стучало все чаще. Кажется, все. Последние волоконца выбирает.
Еще чуть-чуть – и кончатся.
А он так и не сумел опасно уязвить Кащея! Даже под одолень-травой – не сумел!
Все равно не хватило силенок на этакое чудище…
Глеб отчаянно вскрикнул, бросился вперед. Искал хоть в последние секунды всадить меч, отрубить гадине голову… или хоть руку!
И сумел-таки. В последнем безумном рывке полыхнул мечом так, что отбил Аспид-Змей – и рубанул Кащея наискось. Скрипнули сухие позвонки, шея отвалилась с головою вместе и повисла – на лоскуте кожи и мяса.
А меч засел внутри. Застрял в груди Перунов Огонь, и стекала по нему черная кровь. Рванул было Глеб на себя, да оттолкнул Кащей его ногой – и отлетел князь. Упал… и понял, что все вокруг вновь ускоряется. Вернулись звуки битвы, с прежней скоростью забегали хоробры, опять затряслась земля под поступью Бречислава…
Тот всего-то дважды и успел столкнуться с Кобалогом. Это Глебу казалось, что долго они с Кащеем бились, долго словами злыми перекидывались. На деле – минуты не прошло.
Но произошло за эту минуту многое. Дважды столкнулись Бречислав и Кобалог – и в первый-то раз Бречислав чудом лишь не погиб. Откусила ему Адская Голова рог, едва-едва не подмяла, не раздавила в лепешку.
Но отскочил Гнедой Тур. Успел назад податься, одним только рогом отделался. Дунул ему вослед Кобалог, обдал ураганным дыханием – да удержался на ногах боярин. Крутанулся на одном копыте, обернулся полным тавролаком, сиганул в сторону – и прыгнул на Кобалога.
Громаден тот был. Мясист. Неуязвим почти. Со всех сторон пасти зубастые, камень и железо перемолоть способные.
И потому во второй раз Бречислав поступил осмотрительней. Не стал рваться напролом, а закружил, заюлил, вздымая столбом пыль.
Кобалог уж и зубищами клацал, уж и катался туда-сюда – искал подмять, раздавить. Ан поувертливей его оказался старший сын Волха. Туда прыгнет, сюда отскочит – вот и держался какое-то время сбоку, у самого глаза. Высматривал место уязвимое.
И высмотрел.
Перец. Недаром же Кобалогу его вкус так противен. Ему-то – который камни жрет, железо грызет! Перец, горчица и имбирь – пряности, от которых его аж выворачивает.
Отчего так? Ясно же, что причина должна быть. Вероятно, та же, по которой упыри и оборотни мрут от серебра, навьев и чудотворцев мутит от запаха крапивы, а нечистую силу пугает петушиный крик.
А что роднит перец, горчицу и имбирь? Жгучий вкус. А у Бречислава имелась при себе такая трава, которая жгучей всех других трав, сколько их ни есть на белом свете.
Молочай. Обычный самый молочай. Он от мозолей спасает, от бородавок. Порчу с его помощью тоже снять можно, коли знать, как применить.
Так может, и здесь выручит?
Дважды крутанулся на одной пятке Бречислав. В первый раз – вернувшись в облик человеческий, снова обретя одежу, а в ней карманы, а в них – вещицы всякие мелкие.
А во второй – нашарив уже молочай-траву, да опять обернувшись тавролаком.
Молочай успел крепко высохнуть. Вряд ли в нем еще хоть капля сока-то осталась. Но тут, верно уж, не в самом вкусе дело, а в эфемерных разных субстанциях, кои древние мудрецы… не помнил Бречислав, как они их прозывали. Не до того ему сейчас было.
– Кобалог-Кобалог, а я вот тебе вкусненького припас! – гаркнул Бречислав, бросаясь вперед.
Не в пасть чудищу он молочай сунул. Понимал, что без руки тогда останется, а то и загибнет дуром. Ушел Бречислав от Кобалога в сторону, отклонился ловко – да и впечатал траву прямо в глаз!
Было то око стеклянистым, твердым. Хоть мечом его руби, хоть копьем коли. Но трава молочай заставила его… дымиться! Зашипел глаз, вздулся пузырями – и страшно заорал Кобалог!
Всеми пастями заревел, катнулся прочь – да Бречислав следом побежал. Держал ладонь на жутком буркале, прижимал молочай крепче крепкого!
И когда капнуло из глаза что-то – боднул его с размаху башкой!
Пробил бычий рог око. Закричала Адская Голова, завыла смертно. Рванулся Бречислав назад – да не сумел. Слишком глубоко вонзился, застрял в кошмарной туше.
А секундой спустя ноги подломились. Завывая от боли, Кобалог катнулся навстречу, навалился на Бречислава собственным глазом – и его рог вошел еще глубже.
В голове что-то вспыхнуло. Бречислав увидел вдруг лица человеческие. Финиста и Яромира. Младшие братья протянули ему руки и помогли подняться… над собственным трупом.
Исковерканным, изуродованным.
Только лишь и утешало, что Кобалог тоже испускал последнее дыхание.
Откаталась Адская Голова.
Кащей со скрипом повернулся к ней. Несколько секунд глядел на убивших друг друга чудовищ. Еще на два их стало меньше в этом мире.
– Дядька Бречислав!.. – ахнул Глеб, повернув голову.
Люди вокруг двигались уже с обычной скоростью. Кажется, за щекой осталось еще волоконце или два, но это уж ничем не поможет. Это на пару секунд.
Князь приподнял себя на локте, со стоном вскинулся – и на грудь легла босая ступня. Кащей переместился к нему быстрей стрелы и теперь рассматривал, как раздавленное насекомое.
– Я ничего не имею конкретно против тебя, князь Глеб, – скучным голосом произнес он. – Ты во многом еще и получше других, если тебя это утешит. Достань у тебя ума вовремя присягнуть мне на верность, как сделали татаровья и хазары – были бы твои тиборцы сейчас по другую сторону смертной черты. И сам бы ты хорошо мне служил. Но теперь слишком поздно.
– Я б… никогда… тебе… не служил… – прохрипел Глеб, пытаясь сбросить ногу Кащея. Та давила на грудь, как гранитный столб.
– И в этом твоя беда, – сказал Кащей. – Гордость – бесполезное чувство, не принесшее никому еще ничего хорошего. Гордость заставляет искать возвышения над другими, и когда слишком горды многие – это приводит к войнам и смертоубийствам. Твой и мой род, люди, слишком возгордился – и потому я сейчас убиваю тебя, стараясь исправить хоть что-то. Теперь ты понимаешь?
– Тварь… бездушная… безумная…
– Не собираюсь спорить по поводу бездушной, но ты ошибаешься с безумной. Я настолько в здравом рассудке, насколько это вообще возможно для живого существа. Это вы обезумели, если считаете сей мир своей безраздельной собственностью.
– Мир… принадлежит людям!.. – выдавил Глеб.
– Мир принадлежит всем, – спокойно ответил Кащей. – Люди же пытаются узурпировать его только для себя – и потому не заслуживают права на жизнь.
– Не тебе… к-ха!.. не тебе это решать, нелюдь!.. Ты… ты мертвяк бесчувственный!.. что ты… кх-х!.. можешь понимать?!
– Ты хочешь чувств? – пристально посмотрел Кащей. – Я покажу тебе то чувство, что сильней всех на свете.
Он надавил ногой сильнее, и у Глеба треснули ребра, а изо рта хлынула кровь. Царь нежити даже не снизошел до того, чтоб пронзить его мечом.
– Чувство боли, – проронил Кащей.
Князь издал протяжный всхлип – и резко распахнул глаза. Он жив был еще, но едва-едва, еле-еле. Кащей Бессмертный хрустнул пальцами левой руки, наклонился над Глебом…
– Не трогай его! – окликнул ледяной голос.